Ещё раз обойдя дозволенные границы, он ничего нового не нашел. Потолок был высоко, и до него нельзя было дотянуться. Стены были гладкими, и местами сырыми от влаги. В некоторых местах остались выбоины от попавшей в стену дроби. На земле не было ни единого снаряда — скорее всего они были глубоко в бетоне. Вбитое в ту же стену стальное кольцо, не поддавалось попыткам вырвать его с корнем. Сталь была крепкой, на ней не было зазубрин и царапин. Значит, Майкл был первым пленником этой комнаты. Он также нашел кусок своего уха, который с отвращением отшвырнул в другую сторону помещения.
Мысленно он нарисовал схему помещения, и то, что и где находится: это была небольшая коробка, предположительно девять квадратных метров. Майкл мог бы достичь железной двери, но только при условии, что лежа будет тянуться к ней. Ему не удастся подойти к двери или устроить у неё засаду; у него не получится спрятаться в комнате, где нет ничего кроме железных цепей и бетонных стен. Но оставался только один небольшой вопрос: кем является человек из соседней комнаты?
Закончив обследование своих хором, Майкл отошел к прекрасно знакомой стене. Сев спиной к ней он ощутил окутавшую его дрожь. Всё вокруг было влажным и холодным. Ему повезёт, если он умрёт не от какой-то неудачно свалившейся на него болезни, наряду с простудой или пневмонией.
Это была скучная и тихая тюрьма, где нельзя было отвлечь себя каким-нибудь монотонным звуком; вся комната была, словно гигантский иссохший череп, внутри которого ничего нет. Майкл уже сбился в ощущении времени — он привык познавать себя и связь со всем через окружение. Раньше, каждая секунда равнялась умеренному шагу или пролетевшей в небе птице. Расстоянием были быстро или медленно сменяющие друг друга пейзажи. Но сейчас он был в темноте, которую невозможно познать. Так, Майкл начал выпадать из своей реальности. Выпадать из жизни.
— Меня зовут Майкл, и мне двадцать пять. Я родом из восточного округа. Оттуда, где вдоль рек стоят громадные ивы, а леса переполнены ясенями и пихтами. Когда я был маленьким, то мне казалось, что эти исполины касаются самого неба, тем самым придерживая его от падения. Среди всей этой древней живности у нас есть один, самый знаменитый, о нём даже почти весь мир знает. Его называют — Дальгарбур. Это огромный дуб, которому более десяти тысяч лет. Как вспоминаю, так сразу вижу его перед глазами. Забавно, но вокруг него растут почему-то только жёлтые цветы. Когда-то летом, я вышел к дубу, и, на закате вся поляна преобразилась в огненное поле, переполненное от края до края только цветами. Они слепили своим видом, обжигали прикосновением, опьяняли запахом. Там был адонис, ветреница, вербейник, зверобой, альстрёмерии и магнолия. По словам ботаников, многие из них не могли жить бок о бок друг с другом, так как некоторые виды были сами по себе более доминирующие, но им это не мешало. Они словно были все заодно, как одна большая семья, во главе с Дальгарбуром. Я даже в детстве слышал историю, что где-то там, в поляне на земле, лежат разбросанные золотые монеты. Если кто-то и отправится охотится на них, то исчезнет навсегда. Так, поляна и оберегает всё, что находится в её пределах…
Я жил в километре от этого маленького рая, в двухэтажном доме. Комнат, конечно, в нём было мало, но вся моя семья чувствовала себя там уверенно и свободно. Я жил с женой, матерью и отцом, сестрой, двумя братьями и дедушкой. И это только считая людей — у нас было ещё две кошки и собака! Казалось, что там можно было просто задохнуться от нехватки свободного пространства, но нет… Как ни странно, но мой дом умудрялся даже пустовать. Представить невозможно, чтобы одиннадцать жильцов одновременно имели дела вне дома. Сейчас, я бы всё отдал, чтобы хоть минуту провести за совместным ужином, слышать радостные крики братьев и сестры, смотреть на светлое лицо жены, ощущать на коленях тёплый и урчащий комочек, слышать разговоры родителей и байки дедушки.
Они были самыми обычными. Нашу семейную фотографию можно было легко спутать с любой другой… но для меня она была самая необычная. Мой отец работал на машинном заводе и создавал тракторы, и прочую сельскую технику. Каждый вечер после работы он встречался с друзьями со школы. Этот обычай длился целых тридцать пять лет. Мать была продавцом в продуктовом магазине, а после него она уходила в парк кормить птиц. Мой дедушка был генералом — он прошел две войны и вернулся без одной ноги. По большей части ему нравилось сидеть дома, но иногда и его там не было. Насколько я знаю, он навещал ветеранов и других стариков, чтобы скрасить их одиночество. Младшие были самыми активными: они были противоположностью взрослых, и, держали тот самый хрупкий баланс, который не позволяет молодому превратится в старика. А моя жена… она была как горная речка. Тихая. Мирная. Её взгляд мог казаться холодным, но как только её узнавали поближе, то казалось, что больше в жизни не встретишь никого более ласкового и приятного. Я люблю их, и их частички всё ещё со мной.
Я не могу остаться в этом ужасном месте. Я должен бежать! Я живу дальше, чтобы сообщать всем, насколько прекрасной была моя семья. Если я останусь здесь, то они погибнут. Я найду способ уйти, ради них, и ведь я даже не знаю, что делать. Я… уже несколько месяцев не видел никого живого, кроме этого, злого старика. Я не бессмертен… Легко может случиться такое, что я просто пропаду, а мы ведь живём не в самом безопасном мире. Легко говорить о безопасности, находясь в тюрьме под церковью… Может, просто повернуть обратно, вернуться домой, попытаться восстановить всё и жить, как раньше. Я люблю свою семью, но я сомневаюсь в том, чего они хотели бы для меня. Мертвецы не требовательны.
— Тебе больно? — раздался голос из соседней комнаты.
Майкл даже опешил от удивления. Во время своего монолога он уже пришел к мысли, что ему всё время казалось то, как в соседней комнате есть кто-то живой. Да, он слышал звуки, но они могли быть своего рода галлюцинацией. Он промолчал, так и не дав ответа. Он уставился на стену, словно это она задала ему вопрос. Сомнения толкали его из крайности в крайность. Дать ответ на вопрос, который, казалось бы, мог ему почудиться из-за скуки и одиночества, и окончательно сойти с ума, или, признать свою слабость и отбросить собеседника, но пасть в бездонную тьму страха и самоистязания. В любом случае, в конце пути всегда будет ожидать безумие и одиночество.
— Да. — Майкл ответил слабому и невыразительному голосу, желая ещё раз услышать его.
— Боль неизбежна — она есть у каждого. Кто-то торгует ею, кто-то делится своей или стремится познать чужую. Твоя боль огромный рассадник, который всё сильнее и быстрее множится внутри. Чтобы избавиться от неё, надо уничтожить корень.
Майкл попытался определить того, кто говорил по другую сторону холодной стены. Всё же ему удалось прийти к выводу, что в другой комнате находился ребёнок или девушка. Майкл ответил не сразу; между ними возникла пауза, которую никто пока не торопился нарушать. Каждая новая секунду рождала новый вопрос, на который он хотел получиться ответ. Но он всё же не знал, как правильно подступиться к своему собеседнику. Даже если это наваждение, то искалеченная фантазия Майкла способна сделать так, чтобы и это маленькое чудо исчезло из жизни.
— Я вытащу нас отсюда, — пообещал мужчина.
Никто ему не ответил; ему даже показалось, что он всё-таки изначально был прав, и ему довелось говорить с настоящим наваждением. Он просто ослаб, и разум начал кормить его тем, что ему не хватало больше всего. Майкл приспустился на пол, теперь он полностью лежал на нём. Славный голос, который он ранее слышал, походил то на звук упавшей воды, то на свист ветра. Эта галлюцинация начала сводить его с ума. Неужели так долго он провёл взаперти и одиночестве, что не способен теперь совладать с самим собой? Майкл мог бы вернуться к реальному миру и ощущать его течение, если бы сам этот мир тёк вокруг него. Он слышал наваждение, ощущал его ласковые прикосновение к своему слуху. Но этот короткий диалог мог длиться часами, в чём всецело Майкл не был уверен. Злость и отчаяние поглощали его. Он стал таким же тусклым, как лампы по ту сторону двери, таким же холодным, как стены, таким же ужасным, как тьма.
