Медленными шагами, он всё же направился к бедняжке. С каждым новым шагом, девушка вздрагивала, словно последующий шаг оглушал её. Когда же мужчина оказался над ней, то заметил, насколько та удивительно спокойна. Ему казалось, что или пол сейчас провалиться под заключённой, или она сама пойдёт по швам и обратиться в пыль. Он даже не знал, как поступить; он боялся сделать что-либо, размышляя, что даже одно прикосновение принесёт девушке боль.

— Я пришел спасти тебя.

После этих слов, ситуация начала медленно меняться. Прикованная цепью к стене девушка подняла взгляд на находящегося рядом человека. Молча смотря в глаза своего спасителя, она словно мысленно находилась в другом месте. Её взгляд был пустым и мёртвым.

— Позволь мне спасти тебя, — снова сказал он.

Девушка дальше молча смотрела и на Майкла, и сквозь его. Мужчина посчитал это за согласие.

Ничего не помешало ему отстегнуть от холодной, бледной и худой ноги железные оковы, который после себя оставил клеймо в виде стёртой кожи.

— Мария… — раздался слабый шепот над ухом.

«Ма-ри-я» — повторил про себя Майкл. Ему понравилось это имя. Он был рад тому, что услышал его, и теперь мог легче общаться со спасённой девушкой. Он поднялся во весь рост, продолжая ощущать на себе пустой взгляд. Мария почему-то ничего не сказала после своего имени, а лишь дальше продолжала смотреть, словно не веря в то, что происходит вокруг.

Поступая предельно осторожно, молодой человек оторвал кусок своей майки и протянул его Марии. Его по-прежнему сильно беспокоило её состояние, и он не знал, какую именно помощь можно оказать лучше всего. Он мог легко представить то, как она может отреагировать на грубое прикосновение к себе, и боялся даже смотреть на неё. Майкл не знал, что с ней делал старик, и не хотел ей напоминать о тех ужасных событиях из прошлого. Мария послушно взялась за свисающую тряпку. Её глаза живо загорелись, словно она ощущала сильный прилив сил. Сквозь весь холод темницы, маленькая тряпочка, за которую ухватилась мученица, была самой живой, такой тёплой и приятной. Эта оборванная, грязная майка ознаменовала собой спасение, дорогу к новой жизни.

Они оба вышли в слабо освящённый коридор. Ведя за собой девушку тканевым поводком, её спаситель пошел в сторону подъёма в церковь. Он оставлял за собой бессознательного старика и весь ужас, который удалось пережить ему и Марии.

Глава 4. Как сера с неба

Майкл, запыхавшись сидел на полу церковного зала. Последние пару часов он потратил на то, чтобы завалить лестницу в подвал. Он это сделал вместо того, чтобы вернуться к старику и совершить расправу за себя и спасённую девушку. Ему не хотелось оставлять Марию без присмотра и в полном одиночестве, поэтому он просто закрыл спуск в тоннель. Если же старику захочется что-то предпринять, то он может просто выбраться через дальний завал. Майкл не сомневался в том, что священник очнётся через несколько часов: он будет зол и крайне удивлён. Мужчине же была совершенно безразлична судьба своего мучителя. Это было всё же лучше, чем брать на себя убийство, даже такого человека.

Когда же картина побега снова всплыла в голове Майкла, он начал ощущать дрожь в руках, когда едва-едва не убил священника, — стоило ему немного перестараться и удушение было бы фатальным. Мысли цеплялись друг за друга; Майкл не знал, что делать дальше, поэтому, только и думать о будущем. Ноги болели, а руки даже не могли подняться на несколько сантиметров в воздух. Он почти потерял сознание, когда тратил все силы на то, чтобы передвинуть большое пианино к лестнице и закрыть им проход. Свежий воздух поступал через прикрытые ставнями и заколоченные досками окна… эти дуновения приносили физическое спокойствие. Тело медленно боролось между двумя противоположными ощущениями: боль и наслаждение.

Майкл посмотрел в сторону Марии. Девушка сидела далеко от него, одиноко забившись в угол. Она не выглядела счастливой, её что-то печалило и пугало; её поведение сильно напрягало Майкла. Девушка имеет полное право страдать дальше, пересилить себя, чтобы начать жить заново и ощутить свободу. Она сама должна понять то, что тяжесть железной цепи на ноге, ни что иное, как всего лишь остаточное воспоминание.

Больше всего пугало именно поведение Марии, маленькое изменение, произошедшее после освобождения. Несколько раз ей удавалось поговорить с Майклом, точнее, произнести пару слабых, выдавленных через силу слов… но это было тогда, когда их разделяла бетонная стена, когда они были пленниками железа и тьмы. Сейчас же, девушка словно лишилась голоса.

— Мария, — сказал Майкл через весь зал, — всё окончено. Мы заслужили отдых.

Он понимал, что если не она сама, то он должен помочь ей выбраться из лабиринта мрачных мыслей и воспоминаний. У девушки должна быть ниточка, что будет связывать её с реальным миром, иначе она умрёт. Её рассудок запрёт самого себя за настолько крепкими ментальными засовами, что никто не сможет отомкнуть их. Это будет смерть для самой души. Майкл не сможет смириться с этим; это будет грех, который падёт именно на плечи «спасителя». Он не простит себя за то, что именно из-за него, она завянет, так и не преобразившись там, где ей дано жить и наслаждаться жизнью. Но для этого нужно терпение — чего у Майкла почти не осталось. Он, словно каждую секунду, ожидал увидеть заметное преображение тернии в розу, и про себя считал, что каждое мгновение промедления, равно предательству по отношению к человеку, который нуждается в помощи больше остальных. Мысли и тело Майкла пребывали в непрекращающейся борьбе противоречивых идей и мыслей. Что же чувствовал и думал про себя сам мужчина? Ничего. Теперь он стал не просто беглецом и паломником. Он стал стеной. Охранником. Тем, от кого зависит жизнь самого ценного существа на планете. Он последнее, о чём стоит заботиться.

Майкл испытывал к Марии сильные чувства, которые сравнимы лишь с чувствами отца, который стремится защитить своего ребёнка. Ему впервые довелось ощущать это, и он не совсем понимал, с чем именно столкнулся. Мария, быть может, стала для него, определённого рода багажом, тогда ему потребуется стать повозкой. Если же она стала для него испытанием, тяжёлой заботой, то он именно тот человек, который справиться со всем. Какие только необычные мысли ни посещали эту голову. Церковь, где находилась пара обездоленных, была пропитана надеждой, любовью, верой и заботой. Если же Мария откажется от помощи Майкла, или же будет ненавидеть его за совершённое спасение, то ему придётся смириться и продолжить свой тяжёлый путь. Он сам ввязался во всё, когда снял с её худых ног оковы, когда вывез наверх, навстречу ослепительному дневному свету. Возвращая потерянное существо, небрежно оставлять его «как есть». Это будет равносильно небрежному убийству, жесточайшему насилию, — дать кому-то шанс на жизнь, надежду на спасение, и забрать всё в одночасье. Вырвал из цепких лап страданий и смерти — веди; показал свет — не дай сгореть и ослепнуть; протянул руку помощи — не убирай.

Майкл протёр вспотевший лоб. В помещении было душно, но открыть окна было недопустимо: это всё равно, что смотреть на хищника из кустов — когда-нибудь, он тебя заметит. Чувства постепенно возвращались к Майклу — он начал сильнее ощущать мучащий его голод. После длительной «диеты», он был готов съесть даже тот отвратительный и грязный хлеб, лишь бы избавиться от боли в животе. Поднявшись на ноги, он медленно направился в кладовую, где надеялся найти запасы пропитания.

“Священник явно не отказывал себе в “богатом угощении”. Кладовая комната была огромна. Скорее всего ею пользовались раньше для различных садовых инструментов, бытовых приборов и канцелярии. Всё помещение в десять квадратных метров было уставлено коробками, полками и стеллажами. Всё заставлено крупами и консервами, не было ни сантиметра свободного пространства; развернуться в этом месте было практически невозможно. Майкл предположил, что имеющихся запасов в этой кладовой хватит на несколько лет, при учете, что все трое будут питаться по три или четыре раза в день. Хоть эта находка и была приятна для Майкла, но что-то ему говорило, о том, что даже до кладовой не доходило дело, ведь всё было опечатано. Не мог обезумевший старик прожить больше нескольких месяцев, не притронувшись ни к единой коробке или полке!