Ожидание было долгим. Оно было вынужденным и оправданным, — решиться на него было легко, вытерпеть каждую последующую секунду — невыносимо тяжело. Запах окутал его с ног до головы, и он медленно опьянял заключённого. Майкл почти никогда не пил спиртного, и ничего не принимал из запрещённого; его семья всегда держалась в крепких рамках того, что хорошему человеку ничего не требуется для того, чтобы чувствовать себя превосходно. Поэтому сейчас он испытывал новые и противоречивые эмоции.
С таким строгим и здравым воспитанием Майкл верил в то, что сильнее всего именно любовь и привязанность бьёт в голову, опьяняя людей. Любовь к дому, семье, природе. Один лишь взгляд на любого человека, пейзаж, животное или предмет, мог родить вопрос: «я буду любить это вечно?». В этих ощущениях проскакивала странная загадочность, лёгкость и наивность. Периодически Майкл видел в себе маленького ребёнка, который радостно относится ко всему вокруг, который увидев что-то новое, ощущает к этому неудержимую любовь и близость. Сейчас же, такое поведение можно было сравнить с чудом, ведь Майкл начал бояться, что он становится более чёрствым и холодным.
Только углубившись в мысли и раздумья, заточённый умудрился держать себя в спокойном состоянии, находясь в центре самых ужасных условий в своей жизни. Однако его всё же раздирали противоречивые эмоции, когда он слышал уже знакомые шаги. Он понимал, что развязка его плана приближается. Она неизбежна. Заключённый был готов хоть до скончания жизни продолжать вкушать омерзительный запах собственного гниющего уха, лишь бы не стоять нагим и беззащитным перед тяжким выбором. Какими бы не были его страхи и желания, прекращение плана тождественно проигрышу, и, пожалуй, самому страшному проигрышу…
Дверь в камеру открылась. Знакомый скрип прошелся будоражащей волной по коже. Майкл застыл на месте, отдавая все силы, чтобы не пошевелиться и не издать ни звука. Он задержал дыхание, как делает ребёнок, когда видит перед собой большого, агрессивного и страшного пса. В этих двух ситуациях не было совершенно никакой разницы: обе жертвы обречены на мучительную смерть в случае неудачи.
Священник, увидев скрученного мужчину в углу, хмыкнул. Эта реакция прозвучала удовлетворённо и радостно. Видать, стоя на пороге в темницу к своей «игрушке» он пока ничего и не заподозрил. Послышался стук стального ствола по бетонной стене, — то старик поставил своё драгоценное оружие на привычное место.
— Что ж, эта картина меня радует, — сказал он, приближаясь всё ближе и ближе к Майклу.
Лежащий на полу вспотел — он нервничал, как никогда раньше. Каждая прошедшая секунда казалась целой вечностью, словно каждый шаг старика был таким медленным, будто проще было выждать то, что железная цепь на ноге обратится в ржавую пыль. Сейчас всё что угодно создавало угрозу срыва всего плана: любой шум, любое движение, любая реакция. Майкл должен быть мёртв в глазах священника, и он ощущал себя так, словно действительно вот-вот умрёт. Заурчит живот — покойник. Чихнёт — покойник. Случайно спазм в мышцах — покойник. Взволнуется слишком сильно, от чего сердце будет беспорядочно и громко стучать — покойник. Ему так и хотелось подняться на ноги, возвыситься над старцем и крикнуть ему: «Хватит! не смешно! прекрати!». Настолько было мучительно ожидание, как до боли дотошное представление в театре. Параллельно же, Майкл вспомнил то, что и как делает старик в обычные дни. Вошедший повторял одни и те же действия, отточенные и запомнившиеся для обоих лиц.
Стоило старику подойти к пленнику, как его тут же передёрнуло, и он отпрянул назад. Этот человек встал спиной к Майклу, пытаясь отдышаться от омерзительного запаха, повернувшись лицом к двери, откуда шел более-менее свежий воздух. Запах, который он почуял, когда наклонился к лежащему, заставил его испытать резкие рвотные позывы. Именно это и был знак того, что нужно действовать.
Майкл сразу же встал на ноги. Он действовал быстро и шумно, но под несвязными и неприличными звуками старика, весь шум железных цепей звучал, как отдалённый писк. Священник вскрикнул от боли, когда его ударили по задней стороне колена. Он непроизвольно согнулся и упал; ему не удалось прийти в себя и разобраться в ситуации. Почти сразу, в мгновение ока, его шею обвела железная и холодная цепь. Хоть идеальное исполнение плана и было маловероятным, но заключённому всё удалось сделать с филигранной точностью. Перекинув ногу через голову старика, заключённый обвил цепью старую шею. Затем, Майкл упал обратно на пол и потянул на себя тяжёлую удавку. Руками за спиной он держал один край цепи, ногами тянул другой. Такого поворота событий священник никак не ожидал. В панике он махал кулаками перед собой, словно сражался с невидимкой в шаге от себя. В скором времени этот старый человек стих и растёкся на полу. Он обмяк как кукла и сполз вниз. Майкл надеялся, что не убил старика.
Чтобы полностью освободится и покинуть тёмную камеру, Майклу потребовалось применить все оставшиеся силы. Ему повезло, что старик при себе имел все необходимые ключи. В противном случае, ему пришлось бы пользоваться дробовиком, как отмычкой, а это был бы наивысший риск в совокупности с глупостью. Была ли то случайность, или же священник опасался гибели заключённого и был готов выкинуть его на улицу, но Майкл был доволен текущими обстоятельствами. Когда же руки оказались свободными, то он в первую же очередь проверил состояние своего тюремщика. Он был жив. Это и радовало, и злило Майкла. Освободив ногу от цепей, он забрал себе дробовик и вышел в коридор.
План шел идеально, оставалось только открыть последние карты на столе, чтобы можно было полностью сказать: удался побег или нет. Держа в свободной руке связку ключей, Майкл молча стоял у входа в соседнюю камеру. Что-то в тишине за массивной дверью смущало его. Борьба с стариком не была тихой: они шумели и кряхтели так, что можно было всё услышать даже из центрального зала церкви. Затишье после развязки давало понять, чем всё окончилось, но второй пленник никак не реагировал. Майкл боялся того, что его товарищ по несчастью погиб, а сам он проиграл.
Когда дверь началась медленно открываться во внутрь, то беглец из темницы увидел похожее на собственную клетку помещение. Оно было идентичным первому, но сильно отличалась небольшими подтёками и пятнами. Бетонные стены были исцарапаны ногтями, и, на полу из-за света отбрасывали блики тёмные скопления жидкостей. В глубине комнаты, полностью скрытая тенью Майкла сидела девушка. Она была завёрнута в разорванный кусок шторы. Эта вещица не выглядела тёплой или мягкой, один лишь её вид уже отталкивал от себя, вызывая неподдельное отвращение. В прорехах между «одеждой» красовались ссадины, шрамы, синяки, свежие и старые порезы.
Девушка заметила ту новую и незнакомую фигуру, стоящую на пороге её личного склепа. Она уже давно ожидала прихода кого-либо, и, увидев у себя на пороге человека, легла грудью на колени. Закрыв руками голову, она пыталась защищаться. Она не кричала, не плакала, а просто молчала и тряслась в ужасе. Её напугал только один вид человека, что стоял в объятьях скудного и враждебного света. Из-за освящения не было видно лица Майкла; он предстал перед заключённой, как единственный человек, которого она часто видела на протяжении очень долгого времени. Хоть эти две фигуры и отличались друг от друга, ей это было безразлично. Её мучитель представлялся для страдалицы в любом обличии, в любой форме, ведь он был всегда с ней. Она сразу заметила эту знакомую сгорбленную позу, мрачное молчание и сжатые кулаки, в одном из которых крепко лежало оружие. Уже знакомая инструкция включилась в голове, и девушка принялась делать то, к чему привыкла, к тому, что знала уже очень давно. Она сразу же ослабла, обмякла и прижалась к полу, повинуясь своему властелину.
Майкл стоял и не знал, как реагировать на происходящее. Ему хотелось в эту же минуту разорваться на множество частей. Одна бы сбежала прочь от этого хаоса, надеясь, как можно скорее оказаться далеко-далеко от него. Другая бы часть бросилась на девушку, и обняла её в попытках утешить беспомощное дитя. Третья, без уговоров вернулась в собственную темницу, где в порыве гнева лишила бы жизни старика. Майкл не мог разделиться, не мог сделать всё это сразу и ничего из перечисленного, чтобы прекратить ощущение жжения в груди и покалывание в затылке. По его щеке стекла слеза, ни то счастья, ни то печали.
