— Верно говоришь, — согласилась мать. — Но были и победнее нас люди. Но почему-то других он обминул…
И глаза матери заиграли искорками. Я постаралась перевести разговор, спросила:
— Мама, а Маша приходила?
— Как же, как же, еще как приходила. Так плакала, будто с ней самой горе приключилось…
Слушала я, а сама думала о другом: «Как меня встретят товарищи? Что сейчас думает Аппе? Взглянуть бы ему в душу! Если любит, ничему дурному не поверит…»
* * *
На следующий день я уже оправилась. Но еще не решалась выйти к людям. Боялась косых взглядов и злых усмешек: «Разгулялась, уворованная! Чести лишенная!» Не пойдешь каждому объяснять, что и как. А недобрый слух, как говорит мама, на крыльях летит. Ни Аппе, ни Маша пока меня не навещали. Всякое лезло в голову: «Может, Аппе поверил подлости Алимурзы, тому, что я сама согласилась?»
К счастью, мысли эти шли от безвестности и девичьего отчаяния. Друзья мои ничего плохого обо мне не думали. Просто были в отъезде, на совещании, и не смогли проведать днем. А вечером в сельсовете состоялось собрание. Прислали за мной. Я уселась в последнем ряду, сидела нахохленной, старалась ни на кого не глядеть, никому ничего не отвечать. Толком даже не поняла, о чем шла речь. Вроде бы о хлебосдаче и вроде бы о классовых врагах в нашей деревне. Запомнила и повторяла про себя только одну фразу, которую сказал Аппе:
— Доколе будем терпеть, что в нашем селе плодятся нэпманы и заводят прежние порядки? Не отсюда ли вьется веревочка к тому, что уже людей уворовывают?
Мне казалось, что все повернулись ко мне и смотрят с укоризной. Потом было голосование, и я вместе со всеми подняла руку. Стали расходиться, я тоже собралась уходить. Но тут меня остановил Гайто, напустился:
— Ну, чего надулась? Просидела все собрание и слова не сказала. А ну выше нос!
Подошел Аппе, улыбнулся, пожал руку, крепко, от души, будто поздравлял с победой. И ничего не сказал. Так и стояли мы безмолвные, смотрели друг на друга и ждали чего-то.
— А ну, пойдемте в кабинет! — приказал вдруг Гайто. — Есть серьезное и неотложное дело. Маша, Маша, где ты? — И подхватил меня под руку.
У меня дрожь прошла по телу: «Что за серьезное и неотложное дело?» Подбежала Маша, чмокнула меня в щеку. И тоже подхватила меня под руку, шепнула что-то. Так между Машей и Гайто я и прошла в другую комнату. О чем я только не передумала в эту минуту! В комнате Гайто предложил мне стул. Я машинально села, словно подсудимая, опустила голову и мельком взглянула на Аппе. Он сидел напротив и почему-то смущался, лицо залилось краской. Наступила неловкая тишина. Я поняла, что никто не хочет заговаривать о случившемся со мной, хотя все об этом сейчас думают. Одна Маша, казалось, не унывала. Подсела ко мне, ущипнула в бок, рассмеялась своим заразительным смехом.
— Вот что, молодой человек, — начал вдруг Гайто, обращаясь к Аппе. — Сколько будешь тянуть, спрашиваю? Или хочешь, чтобы на бедную девушку свалилась гора Казбек?
Аппе продолжал молчать, потом глубоко вздохнул и снова молчал. А я сижу, не понимаю, о чем это они. И отчего Аппе так смущается, словно красная девица?
— Ах, с него толку не будет, — махнула рукой Маша и полоснула напрямик: — Назирка, ты любишь Аппе?
Я даже подскочила на месте, так это меня огорошило. Но тоже в рот воды набрала. Разве скажешь люблю, если сам он мне ни разу этого не сказал.
— Ладно, — решил Гайто. — Хватит в молчанку играть, пожмите друг другу руки и подумайте о свадьбе! — И направился к выходу, с порога добавил, будто отрезал: — Никаких думок, готовьтесь к свадьбе!
Аппе тоже заторопился следом за Гайто, словно боялся остаться со мной наедине. А я от неожиданности и неловкости, кажется, приросла к полу. «Что же это получается? Неужто правда, что у нас будет свадьба?»
А Маша теребила меня за плечи и во все горло хохотала, как человек, выкинувший веселую шуточку.
— Пропади ты пропадом, чертовка! — напустилась я на нее. — Чего это вы с Гайто решаете за меня и за Аппе?
— Так лучше, Назирка! Иначе Аппе не отважится. Мужики, они все такие. Я своего тоже взяла и в охапку сгребла. Он же любит тебя. И ты, я вижу, тоже сохнешь по нему… Так чего же еще?
Я не знала, чего же еще.
Во дворе Аппе неожиданно взял меня под руку, и мы впервые шли в полночь по опустевшим улицам. Мы молчали. И все играло. Все было понятно, и будто не о чем было говорить. А мне хотелось, чтобы он говорил, говорил, о чем угодно, лишь бы слышать его голос.
— В субботу, вечером! — вдруг произнес глухо Аппе.
— Что в субботу? — быстро отозвалась я.
— Ну что, свадьбу сыграем, — произнес он и словно гору скинул с плеч.
— А сговора и всего другого разве не будет? — робко спросила я, будто остальное уже давно решено нами.
— У Алимурзы хочешь просить разрешения? — голос Аппе стал суровее. — Так у меня нет тысячи рублей… Пусть говорит пока спасибо, что похитители твои на себя всю вину взяли, не выдают Алимурзу. А то бы я с ним рассчитался.
— Но я же говорю, что мой дядя устроил все…
— Ты — лицо заинтересованное. Тебе одной суд верить не может. Ничего, подберем ключи к мироеду! — Аппе снова говорил, как председатель сельсовета, и вроде бы даже забыл, о чем мы только что говорили… Но я ошиблась, потому что тут же Аппе сказал: — А к матери твоей мы пойдем сейчас же…
В ту ночь Аппе просидел у нас до первых петухов. Разговорам нашим не было конца. И если бы ночь эта была в два раза длинней, и то бы, кажется, не наговорились. Друг у друга как на ладони стали. Вся жизнь, все горести и радости прошли перед глазами. Поговорили — все равно что породнились хорошим и плохим.
Когда Аппе ушел, мать обняла меня и залилась слезами.
— Что случилось, родная? — испугалась я.
— Ох, вспомнилась бедность, что шла всю жизнь впереди нас. И вдруг все быльем поросло. И боязно, не сон ли это? Что есть у нас дом свой, отстроили, слава богу. Что землю имеем свою. И хлеб. И то, что ты грамоте учишься, в депутатах ходишь. Сестренки твои в школе бесплатно учатся. И вот теперь Аппе пришел, руки твоей просит, сыном мне быть обещает. Как же тут слезам не быть? Видел бы все это твой отец горемычный и дед, который мечтал завладеть тайной золотого родника, не поверили бы в чудо. Советская власть открыла людям счастье, порешила бесправье… Да будет счастье твоим долгим, на всю жизнь! — Мама перекрестила меня, поцеловала…
* * *
Все же сватовство по обычаям нашим состоялось. Мать упросила. Счастья, мол, не будет иначе. С испокон веков люди так делали. Позвала она в назначенный день Гету. Алимурза, прослышав, сам пришел. Нарядился. На меня смотрел, будто никогда зла мне не желал, словно и вправду он спас меня от разбойников. По всей округе хвалился, людей убеждал.
— Мир и спокойствие вам, — не очень дружелюбно встретил Алимурза гостей, которых вместо свадебных сватов возглавлял секретарь партийной ячейки Гайто. Держась за рукоятку длинного кинжала, Алимурза уже заранее предупредил сватов: — Вздумаете супротив обрядов стариковских идти — можете сразу от ворот поворот…
— Слушай, Алимурза, — упрекнул Гайто, — мы еще и слова не проронили! И дом твой, кажется, ниже стоит. Так что перекрестись, мужик!
— Крестом не осеняюсь, извини. А в дом невесты входи честь по чести, как наши предки повелели. И деньги на обручение выкладывай. И вещи для нашей девушки, а теперь уже вашей невесты. По закону, что полагается, купить кровать, кардероп…
— Ах, жить бы тебе и жить, Алимурза! — засмеялся Гайто. — И дочерей бы дюжину иметь. Сколько за них добра бы взял… Ладно, давай-ка сперва выпьем по одной за счастье молодых… А кому нужны будут «кардеропы», сами их и заимеют…
— Клянусь своим отцом, Гайто, пока не сговоримся — девушку отсюда вы не возьмете! — решительно заявил Алимурза. — Нарушение осетинских адатов не начнется с дудаевской фамилии! Попомните это!
— А может, спросим еще Гету? — не отступал Гайто. — Вроде тоже родственник и старшинством наделен…
