И выругался нехорошо. Раз такое, думаю, дело, пусть вам тогда будет совсем тошно. И заиграла им грустную песню о том, как увели любимого на войну…

Тут, звеня наградами и скрипя сапогами, вошел в гостиную злым шагом их атаман. Это был тот самый офицер Ахтемир, который приезжал с Агубечиром жечь усадьбу Дженалдыко. Сейчас он считался в округе местным правителем. Все разом повскакали и протарабанили: «Здражелавашевысокопредительство!» А «вредительство» только буркнул в ответ, сбросил лохматую бурку и папаху и произнес:

— Першит в горле! Гнусная погода!

Стоявший поблизости офицер наполнил стакан сивухой и подал его Ахтемиру:

— Выпейте, господин генерал!

— Болван! — гаркнул на него Ахтемир, и все замерли. — Не генерал, а свинопас! Так будет вернее: большевики мне, да и вам лучшего занятия не предложат, будьте в этом уверены, господа! — Он выпил, сморщился и потянулся за закуской. — Садитесь, господа!

Но офицеры продолжали стоять. Черноусый полковник, который был до этого за тамаду, осторожно заметил:

— Ваше высокопревосходительство, коллега прав: пришел приказ главкома о присвоении вам звания генерала… Поздравляем!

— Слышал, господа, благодарю вас!

— Какие новости, господин генерал? Что слышно во Владикавказе? — спросил тот же усатый полковник.

Ахтемир насупился и произнес:

— Господа, я просил не называть меня генералом. Это лестно. Да только звания эти нынче раздаются направо и налево. Я сам могу присвоить себе сколько угодно чинов. За мной стоит все Терское правобережье! И я здесь хозяин… Мы здесь хозяева! — поправил он и продолжал: — А Деникин с Колчаком опозорили империю, отдали ее на милость большевикам и ихнему Ленину!.. Боже, боже, какой позор!.. — Ахтемир ухватился за голову и застонал, не иначе как от злости непосильной. Потом вскочил из-за стола и начал вышагивать по гостиной. — Что ж, новости есть, господа! Деникин хочет, чтобы мы соединили силы и одним ударом… — Тут Ахтемир увидел меня, притаившуюся в углу с гармошкой. Сперва удивился, а после раскричался: — Что это такое, спрашиваю я! Не штаб — развели бардак! Вон отсюда!..

Я мигом выбежала из гостиной. А сзади все еще неслись проклятия. «Царь» Ахтемир разносил своих подчиненных…

Хорошо еще, что ему не пришло на ум допытываться, откуда красные партизаны, что в последнее время появлялись в округе, узнавали о планах Ахтемира и всегда успевали уйти раньше, чем прибывали на место каратели. Надо будет предупредить Куцыка, подумала я…

…В постели жмурила глаза, заставляла себя уснуть, ведь завтра опять будет суматошный день — то сделай, это подай, завтрак госпоже приготовь. Мучила неизвестность: что задумал генерал Ахтемир, какие привез новости. Но уже и та новость хороша, что Ахтемиру не мил генеральский чин… Я представила себе, как Ахтемир при оружии и генеральских погонах пасет свиней. Ведь говорил же он, что большевики только свиней и доверят ему спасти… Вот кончится война. Вернется Аппе с декретом. Землю получим… Но какую надо иметь силу, чтобы одолеть всех царских генералов и их миллионное войско? И всех заморских злыдней, саранчой налетевших на большевиков?..

Бедный отец мой рассказывал перед днем, когда он смерть принял по алдарской воле, нам сказку о храбром Сослане. О том, как предки осетин — нарты однажды тысячу волчиц сдоили и гору дров сожгли, чтобы небесный кузнец Курдалагон закалил им их богатыря Сослана. В кипящем молоке и жарком пламени закаляли его. Надо было, чтобы Сослан одолел их самого непобедимого и страшного врага — Мукару Людоеда, от которого миру покоя не было. И Сослан победил его. Народ, все нарты пестовали своего героя. Оттого он и силу неимоверную имел…

Я засыпала, и казалось мне, что не Сослан это стоит перед горной лавиной и расшвыривает камни, а солдат Аппе…

…Пасмурным вечером раздался гром орудий с Арыкских высот. А наутро проснулись и увидели, что офицеры генерала Ахтемира — правителя Правобережья — исчезли, словно их ветром сдуло. Только по беспокойному лицу госпожи Ирахан и поняла, что не по доброй воле убрались. Сила их заставила.

Явилась надежда, а вдруг Аппе придет… И верно, в ночь весь двор алдарской усадьбы заполнили солдаты в островерхих шлемах, в длинных шинелях, партизаны с красными ленточками на папахах! «Аппе! Аппе!» — колотилось у меня сердце.

Бросилась в толпу. Расталкивала солдат, заглядывала в лица.

— Эй, девка, кого ищешь? — раздался вдруг над ухом грубый незнакомый голос.

— Аппе, — невольно вырвалось у меня. — Солдата Аппе, большевик он, — зачем-то добавила я и оглянулась.

И увидела солдата, невысокого, пухлого, в огромной папахе и с сумкой через плечо. А на сумке крестик красный.

— Не узнаешь? — спросил солдат тем же грубым голосом и засмеялся густым Машиным смехом.

— Маша! — закричала я. Хоть и было сумеречно и взгляда Машиного я не могла разобрать, зато смех ее я могла бы отличить даже из тысяч голосов.

— Назирка! — И Маша бросилась обнимать меня. — Жива! — Словно это не она, а я воевала. — Жива, девка!

К нам подошел солдат с перевязанной рукой. Он разводил посреди двора костер, и теперь сразу стало светло. От солдата пахло дымом и махоркой. В здоровой руке у него дымилась цигарка.

— Кого это ты, Маша, целуешь? — погрозил солдат.

— Сестричку, Гайто, родную сестричку, — ласково ответила ему Маша. — Горюет, что суженого своего не находит. Нет его здесь, дорогая, но жив он, это — точно. У Буденного в коннице. И скоро будет тут. И очень он рассердится, что ты все еще носишь горшки за этой старой фитюлькой…

Я не знала, плакать мне или радоваться. Но только почувствовала, что глаза и без того заслезились. Расспрашивать про Аппе постеснялась. Вокруг галдели, смеялись, кто-то на крыльце растягивал гармошку, кто-то уже пустился в пляс. Я вцепилась в Машу и не отпускала ее. Мне хотелось в эту минуту быть в такой же длинной до пят шинели и папахе с красной ленточкой. Неожиданно спросила:

— И Ленина ты видела?

Она рассмеялась своим заразительным смехом и сказала:

— Конечно, видела. Гайто, дай-ка газетку.

Солдат докурил, затоптал старательно окурок и вытащил из-за пазухи сложенную газету.

— Пожал-те, Мария Петровна, — раскланялся он.

— Вот, смотрите. — Маша развернула газету, и я увидела большую фотографию.

— Это Ленин? — недоверчиво спросила я.

— А ты подпись прочти, подпись, — посоветовал солдат.

Откуда ему было знать, что я даже буквы писать не умела. Хорошо, что Маша за эти годы хоть научила меня немного разговаривать по-русски.

Взяла газету в руки и стала внимательно разглядывать портрет. Пододвинулась к свету. Широкий открытый лоб, вприщур добрые глаза, лицо обычное, простой костюм, и наград никаких, без погон… Разве такие главные бывают? Если посмотреть на царя, которому кланялся Дженалдыко, так у того вся грудь в орденах и золотые эполеты нацеплены. И у Керенского наград было не меньше. Даже Агубечир и дружок его полковник и «генерал» Ахтемир в орденах красовались. Так почему наш народный сардар-председатель обделен наградами?..

— Ты что, не веришь или как? — хлопнул меня по плечу Машин Гайто. — Нашу честную солдатскую газету доверия лишаешь?

Такие меня вдруг переполнили чувства, что я без стеснения прижалась к Гайто, как, думала не раз, прижмусь к моему Аппе, и чмокнула его в щеку.

— Назирка, чертовка, что ты делаешь! — вполусерьез крикнула Маша.

— Целую, Маша!

— А меня-то за что? — удивился Гайто.

— За Ленина! — крикнула я и помчалась в дом.

Слышала, как за спиной Маша произнесла:

— С ума спятила девка.

— И газетку важную утащила, — добавил добродушно Гайто.

…В большой хозяйской гостиной расположились красноармейцы и ели из котелков незаправленную пшеничную кашу. Я и не заметила, когда они успели приготовить себе ужин.

Глядела я на солдат и думала, что еще вчера тут пировали офицеры. Поднимали тосты за то, чтобы уничтожить всех красных на свете, клялись огненным мечом пройтись по кавказской земле. Обещали, что ни одного красного в живых не оставят…