Натянув эластичные боксеры и шорты, я выхожу из спальни. Мне достаточно двадцати секунд, чтобы обойти все помещения гостевого домика и убедиться — в доме я совершенно один. Как же бесит, что я заснул и пропустил тот момент, когда Лера слиняла.

Вернувшись в спальню, я беру с тумбочки мобильный. Папки входящих звонков и сообщений пусты, но под телефоном я нахожу свернутую в трубочку записку.

«Пришлось уйти, не попрощавшись. Дядя знает, что мы с тобой провели ночь здесь. Занеси ему ключи, пожалуйста».

И все. Лаконично и просто. И как-то чересчур отстраненно для той, кто провела ночь, в экстазе выкрикивая мое имя.

Нехорошее предчувствие, которое возникло во мне в первые секунды пробуждения, возвращается, усилившись стократно. Внутри что-то обрывается. С тяжелым сердцем я набираю ее номер. Гудки и сброс. Механически повторяю это действие еще раз. Еще. И еще.

Из транса меня выводит только звук второго горна. Засунув телефон в карман шорт, я натягиваю футболку. Ключи нахожу на столике у входа. Панина застаю в его кабинете до того, как он успевает уйти на зарядку.

— Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич, — говорю слегка смущенно. — Я принес ключи.

— А, Кирилл, проходи, — мужчина поднимается со своего кресла и морщится. — Ох уж эти колени, не дают мне покоя.

— Я ненадолго зашел. Вы не знаете, где ваша племянница? — спрашиваю я, передавая ему связку. — Телефон у нее выключен.

Прежде чем ответить, Панин скользит по мне оценивающим взглядом, под которым я ощущаю себя наколотым на булавку насекомым, и, наконец, произносит:

— Лера уехала.

— Куда? — я хмурюсь, стараясь удержать внутри рвущееся наружу разочарование. — Когда она вернется?

— Сюда она больше не вернется, — он покачивает головой. — Не в этом году.

— В смысле? — я настолько ошарашен его словами, что даже не сразу осознаю их смысл. — У нас с ней планы. День самоуправления. Это лето. Еще несколько недель. Она обещала.

— Понимаю, мой мальчик, — мягко говорит Панин, в знак поддержки хлопая меня по плечу. — Такова жизнь.

— Я ничего не понимаю, — растерянно бормочу я, делая отчаянные попытки не поддаваться панике.

— Вот, — мужчина протягивает мне запечатанный конверт.

— Что это?

— Она просила предать тебе, — отзывается мужчина, вкладывая конверт в мою ладонь. — Я оставлю тебя. Ключи я забрал, будешь уходить — просто захлопни дверь.

Бросив на меня сочувственный взгляд, Дмитрий Сергеевич уходит из кабинета. Я остаюсь один.

Очень долго я стою, не шевелясь, и пустыми глазами смотрю в окно, за которым покачиваются на ветру ветки деревьев. По телу пробегает озноб. В горле зреет ком, который мне никак не удается проглотить. С минуту я просто верчу конверт между пальцами, не решаясь его открыть. Наверное, подсознательно, я уже все понимаю и лишь оттягиваю момент, когда предположение превратится в реальность. Когда будет больно и окончательно. Когда станет ясно, что ничего уже не вернешь.

В конце концов, я надрываю конверт и достаю оттуда сложенный пополам тетрадный лист в клетку.

«Все хорошее когда-нибудь заканчивается, даже если этого очень не хочется. Мы тоже закончились. Это было лучшее лето в моей жизни. Спасибо тебе за него. И прости меня, если сможешь. Пожалуйста, проведи для ребят День самоуправления. Они этого заслуживают. Сценарий я передала Кате. Будь счастлив. Лера».

Держась руками за стену, я опускаю голову и тяжело дышу. Адреналин пока еще туманит мозг, беспомощный гнев анестезирует нервы, но осознание того, что произошло, уже где-то рядом. Я чувствую его приближение онемением кончиков пальцев, холодным потом на спине, странным дребезжанием в грудной клетке — словно там что-то разбилось.

— Мне нужно с ней увидеться, — заявляю с порога, не утруждая себя формальностями. — Один раз.

С тяжелым вздохом Панин отрывает взгляд от газеты и кивает в сторону кресла напротив. Я не хочу садиться, я хочу действовать, но непреклонный взгляд директора «Синички» не позволяет мне его ослушаться.

— Мне кажется, мы это уже обсуждали, — говорит он спокойно. — Не нужно тебе ее искать.

— Мы это обсуждали, но я с вами не соглашался, — возражаю я. — Просто тогда я думал, что смогу найти ее самостоятельно, а теперь я в отчаянии.

За прошедшие с момента исчезновения Леры два дня я прошел все стадии от отрицания до злости и принятия. Я не мог есть, не мог спать, становился все мрачнее и раздражительнее, и все, о чем думал — она. Чтобы ее найти, я перепробовал все, что можно и понял, что я, черт возьми, ничего о ней не знал! Ни то, где находится дом ее отца, ни в какой клинике лежит ее Роман. Я даже фамилию этого психа не удосужился узнать! Ни Катя, ни Матвей, ни одна живая душа в лагере не смогли сказать мне ничего вразумительного о том, почему она пропала и куда могла отправиться. Ее телефон молчал. А значит, Панин оставался моим единственным шансом. И я не намерен его упускать, чего бы мне это ни стоило.

— Она не хочет, чтобы ты искал ее, — замечает Дмитрий Сергеевич. — Не усложняй и без того сложную ситуацию.

— Какая, сука, ситуация? — не выдерживаю я, срываясь на крик. — Я нихрена не знаю! Что с ней? Где она? Почему она не захотела обсудить со мной свою ситуацию? Она, блять, говорила, что любит меня. В ночь накануне своего исчезновения она спала со мной! И что я получил взамен? Ничего! Намарала на бумаге три предложения и исчезла, ничего не объяснив, а я что должен делать? Я ее люблю. Я, мать твою, ради нее сдохнуть готов. Но у меня нет даже такой возможности!

Впервые в жизни меня трясет от ярости. От обиды. От горечи. От несправедливости того, как Лера со мной поступила. Эмоции слились в один противоречивый комок, который рвет меня на части, — держать его в себе я просто не в состоянии.

— Валерия меня за это не поблагодарит, — ворчит Панин, сочувственно глядя на меня.

Удивленный его словами, я застываю: за последние два дня я уже несколько раз просил его дать мне шанс увидеться с Лерой, но он не поддавался ни на уговоры, ни на шантаж, ни на откровенную грубость. Не представляю, что заставляет его передумать сейчас. Допускаю, что мой полный отчаяния взгляд и выражение безнадеги на лице, которое я никак не могу с него стереть.

— Но я тоже считаю, что она совершает ошибку.

С этими словами директор отрывает от газеты уголок и пишет на ней адрес.

— Ехать туда часа три, — предупреждает он. — Про выходные после этого на две недели можешь забыть.

— Спасибо, Дмитрий Сергеевич, просто спасибо, — бормочу я.

Когда листок оказывается в моих руках, я ощущаю прилив дикого облегчения, словно в пучину боли, страха и обиды, в которых я тонул, заронили зерно надежды. В этой рваной бумажке и пяти словах с адресом заключено мое будущее. Что бы там Лера себе ни навыдумывала, я найду ее и заставлю изменить свое мнение.

Коротко попрощавшись с Матвеем и Пашей и закинув в рюкзак сменное белье и зубную щетку, я загружаюсь в машину. Теперь, когда у меня есть ориентир, даже минута промедления кажется мне вечностью.

Когда я въезжаю в обозначенный Паниным населенный пункт, с хмурого неба начинает накрапывать дождь. Погода — дерьмо, но меня это не заботит. Я паркуюсь метрах в тридцати от нужного мне дома. Подобраться ближе не получается — вся дорога и тротуар заставлены машинами.

Погода портится окончательно. Дождь усиливается, небо до самого горизонта затягивает темными тучами. Выйдя из машины, я закрываю ее на ключ и, нервно вертя брелок в руках, осматриваюсь по сторонам. У входа в дом толпится народ. Пестрые зонтики, как грибы, окружают крыльцо, увитое цветочными гирляндами. Играет музыка. Возможно, здесь какой-то праздник.

Я делаю шаг, чтобы смешаться с толпой и узнать, что происходит, но вдруг застываю. На крыльце появляется Лера. Впитав в себя все солнце на планете, посреди серого дома и мрачной погоды она выглядит ослепительно. Настолько, что я даже не сразу понимаю, что в ней необычного, только вбираю в себя ее образ по черточкам и молекулам, понимая, как отчаянно я скучал эти два долгих мучительных дня. Сейчас я даже не сержусь — все, что я хочу, это обнять ее, раствориться в ней, как я делала это много ночей подряд.