— Давай, Ромео, подойди к ней.

Я не собираюсь идти к ней. Пока. Просто смотрю. Но до того, как я успеваю обдумать свой следующий шаг, Лера собирает вокруг себя толпу девчонок из первого отряда и уводит их с площадки. Меня она сознательно игнорирует. Почему это причиняет мне дискомфорт, я объяснить не могу.

До самого вечера мы с отрядом заняты выбором кружков. В лагере есть секции по футболу и баскетболу, скалолазание, рисование, театральный кружок и обучение лепке из глины. Выбор ребят меня не удивляет — большинство записывается на баскетбол, футбол или скалолазание, и мы с Матвеем и Пашей делимся, чтоб отвести каждую из групп на пробные занятия.

В целом, этот день ничем не отличается от сотни других, которые я провел в «Синичке», но сегодня меня одолевает какое-то зудящее нетерпение. Если буду честен с собой, признаюсь, что подсознательно жду новой встречи с Александровой. Наверное, все же чувствую вину за свое грубое поведение этим утром и морально готовлюсь извиниться. Но, вразрез с моими желаниями, ее нигде нет. Вот умеет она все делать назло: когда я не хочу ее видеть — тут как тут, а как хочу поговорить — прячется.

В конце концов, промаявшись до ужина, я подхожу к вожатой первого отряда Кате.

— Напарница твоя куда пропала? — спрашиваю подчеркнуто непринужденно.

Девчонка удивленно приподнимает брови и кивает в сторону террасы, на которой я замечаю Ларису в компании Матвея.

— Не она. Лера, — уточняю негромко.

— Ее не будет.

— Не будет? — не скрою, эта информация застает меня врасплох.

— Сегодня нет, — подтверждает Катя, кивая кому-то за моей спиной.

— У нее выходной? — настойчиво спрашиваю я.

— Нет. Просто ей надо было уехать, — девчонка щурит глаза. — А ты почему интересуешься?

— Поговорить с ней хочу.

— Завтра поговоришь. Она вернется утром к подъему, — пробормотав извинения, Катя торопливо отходит, оставляя меня с ощущением, подозрительно напоминающим разочарование.

До отбоя я не могу найти себе место. Вроде бы занимаюсь какими-то делами, разговариваю, играю на гитаре, когда мы с ребятами собираемся в общий круг в зале и подводим итоги дня, но в голове постоянно вертятся мысли об Александровой. Она отшила Матвея и, если информация Паши верна, физрука Ваню. Но на ночь уехала в город. Может быть, там ее кто-то ждет? Кто-то особенный?

Сплю я беспокойно, а утром снова отправляюсь на пробежку. На этот раз целенаправленно бегу к озеру, но оно в этот ранний час остается безлюдным и умиротворенным, чего не скажешь обо мне. Сделав несколько упражнений и подтянувшись на ветке ближайшего дуба, с растущим раздражением я беру курс на возвращение в «Синичку», и почти перед самым КПП, когда уже ни на что не рассчитываю, встречаю ее. Леру Александрову.

Сначала замечаю яркое желтое пятно среди деревьев, потом, подбежав поближе, различаю силуэт девушки, которая, сгорбившись, сидит на огромном валуне ко мне спиной. Рядом с ней валяется тряпичный рюкзак, на нем лежит небрежно брошенный телефон. Похоже, она только вернулась из города и даже не заходила на территорию лагеря.

— Это уже традиция — встречать тебя по утрам, — говорю чуть насмешливо, останавливаясь в паре метров от Леры.

Она резко оборачивается — широко раскрытые глаза цвета фиалок встревоженные и покрасневшие, а на бледных щеках заметны влажные дорожки. В моей груди что-то болезненно сжимается, и я вдруг понимаю, почему она сидит здесь в одиночестве — она плачет.

— Кто тебя обидел? — спрашиваю резко, не в состоянии побороть в себе оглушительное желание наказать наглеца.

— Никто. Уходи, — всхлипывает она, пряча от меня глаза и вытирая щеки тыльной стороной ладони.

Я обхожу валун, на котором сидит Лера, и опускаюсь на корточки прямо перед ней. Молчу. Она молчит тоже. Сидит, нахохлившись, подтянув ноги к груди и уткнувшись подбородком в колени.

— Можешь и дальше молчать, — предупреждаю мягко. — Но я не уйду.

Она удивленно поднимает на меня покрасневшие глаза и шмыгает носом. Выглядит при этом очень трогательной и уязвимой. И совсем юной. Я знаю, что мы ровесники, но сейчас я бы не дал ей больше тринадцати.

На ней желтая футболка с широкой белой полосой и шорты, открывающие длинные ноги в уже знакомых мне кедах. Пшеничные волосы собраны в растрепанный конский хвост, из которого выбилось несколько прядей, живописно обрамляющих лицо. Внезапно мне на ум приходит знак-указатель с нахохлившейся желтой птичкой перед съездом в лагерь.

— Знаешь, на кого ты похожа? — спрашиваю тихо, в попытке отвлечь ее от печальных мыслей.

Хмурится. Очевидно, ожидает от меня какую-то гадость.

— На кого? — в конце концов, произносит она с ноткой любопытства в фиалковых глазах.

— На птичку-синичку, — говорю я с невольной улыбкой. — У них желто-белый окрас и…

— Я знаю, как выглядит синица, — шепчет она со странным выражением на лице.

Она хлопает ресницами, видимо решая, комплимент я сказал ей или опять попытался уколоть. А потом вдруг на губах появляется робкая улыбка.

— Спасибо. Если это комплимент.

Эта ее улыбка делает со мной странное — я чувствую теплоту где-то в грудной клетке, и чтобы не допустить подобного в будущем, напоминаю себе, как она поступила с моим другом. Это глупо и для меня — признак собственной слабости. Я все еще ей не верю, но словно в душе что-то надломилось, и я уже не могу относиться к ней так, как два дня назад.

Ее руки все еще обнимают колени. Пальцы сцеплены в напряженный замок. Желание протянуть руку и погладить их становится почти нестерпимым, но я не рискую прикоснуться к ней. Подсознательно чувствую, что если переступлю и эту черту, то дальше все запутается еще сильнее.

— Пойдем в лагерь, — предлагаю спокойно и поднимаюсь на ноги.

Она медлит, но через несколько секунд тоже встает. Потом тяжело вздыхает, будто сбрасывает с себя тяжелый груз, и берет в руки свой рюкзак.

— Да.

Игнорируя удивление на ее лице, я забираю у нее тяжелый рюкзак и закидываю себе на плечо.

— Не думаю, что ты готова мне что-то рассказывать, — замечаю философски. — Но если что, я неплохой слушатель.

Краем глаза замечаю, как она прячет улыбку. Я ее понимаю — вчера я прямым текстом угрожал ей, а сегодня предлагаю исповедаться. Что ж, по крайней мере, больше она не плачет.

— Пошли.

И мы идем. Медленно, словно никто из нас не хочет окончания этого внезапного перемирия, и в тишине, которую нарушает лишь утренний щебет птиц и тихий шорох гравия под ногами.

Два дня проходят в относительном спокойствии. Ребята уже неплохо адаптировались и сдружились, в коллективе у нас отличная обстановка, по набранным очкам мы немного, но все же выбились вперед, а это задает тон всему происходящему в отряде.

С Александровой я больше не сталкивался. Видел ее несколько раз в столовой и на дискотеке, но градус напряжения между нами словно сошел на нет. Возможно, я просто смирился, что она здесь в «Синичке» и мне от нее никуда не деться. Да и ее слезы тем утром как-то отрезвили меня — все мы делаем ошибки, а она такой же человек, как и все вокруг. Все что мне нужно — держаться от нее на расстоянии, и тогда, возможно, мы с ней без потерь сможем сосуществовать на одной территории все лето.

Сегодня первый по-настоящему жаркий день, поэтому наш санитарный врач впервые в сезоне дает добро на купание в озере. После завтрака мы с ребятами некоторое время гоняем мяч на стадионе, а сразу после десяти возвращаемся в домик, берем плавки, полотенца и отправляемся на берег. По дороге встречаем отряд малышей и первый, который ведут Лариса, Катя и Лера. Кротко кивнув Александровой, я отвожу глаза. На ней микро-шорты, полностью открывающие ноги, и майка, завязанная узлом под грудью — вожделение к ней, которое я считал похороненным за два дня, просыпается с новой силой, и я чувствую, как кровь стремительно несется к паху, вынуждая меня выставить перед собой полотенце, прикрывая позорную реакцию собственного тела.