Я возвращаюсь на тропу. Передо мной расстилается лес, который сейчас кажется чужим и неуютным. Тревога усиливается. Несмотря на холод, на спине выступает неприятный липкий пот. И нет, это не из-за пробежки. Просто мне вдруг становится очень страшно.

Честно, я не знаю, что делать дальше. Свою основную версию я уже проверил, и она оказалось ложной. Теперь я могу вернуться в лагерь. Узнать, как обстоят дела там, понять, обратился ли Панин в полицию. Но я боюсь уйти и потерять драгоценное время, если Александрова все ещё где-то здесь.

— Лера! — сложив ладони в форме рупора, кричу я так громко, как только позволяют легкие.

В ответ лишь тишина, но я кричу снова:

— Лера!

Замираю, прислушиваясь. И вдруг слышу что-то, от чего сердце уходит в пятки. Слабый и едва различимый вскрик.

— Лера!

Возможно это лишь игра моего воображения, но что-то, что я даже не могу толком разобрать, вновь раздаётся откуда-то издалека.

Я снова срываюсь на бег. Под подошвой кроссовок скрипит земля и мокрая трава, дыхание прерывается, в груди стучит, как отбойный молоток, а легкие с трудом качают воздух.

— Лера! — снова кричу я.

На этот раз ответ, который я получаю, больше похож на реальность. «Я здесь», чудится мне, и я с новыми силами продолжаю прокладывать себе путь дальше.

Я зову ее снова и снова, каждый раз получая в ответ все более четкий ориентир. И, вот, наконец, выбегаю на полянку у малого озера.

Уже здесь от облегчения у меня подкашиваются колени. Лера, целая и невредимая, сидит на огромном валуне. Ее лицо бледное, губы посинели, влажные волосы разметались по плечам. И глаза заплаканные, красные. Но при виде меня в них загорается огонек надежды.

— Кирилл, — выговаривает она дрожащим голосом, показывая на свою правую ногу между двумя камнями. — Я застряла. Думала, никто не придёт…

Она горько всхлипывает, по ее щекам начинают течь слёзы.

Я бросаюсь к ней, беру за руки, растирая холодные пальчики.

— Шшш, — шепчу я. — Я здесь. Ты совсем заледенела.

Не раздумывая, сдергиваю с себя толстовку. Она чуть влажная от дождя, но тёплая, а Лера дрожит от холода.

— Давай, тебе помогу, — говорю я, цепляя край ее тонкой мокрой кофты и ловко стаскивая ее со стройной фигуры. — Ну вот.

Когда девушка утопает в моей толстовке, я несколько раз растираю ей плечи, и, наконец, концентрирую все внимание на ноге, которая провалилась в зазор между двумя валунами. Лера снова громко всхлипывает, ее с удвоенной силой начинает бить дрожь. Беру ее лицо в свои ладони и заставляю ее взглянуть на меня.

— Все будет хорошо, слышишь?

— Я боялась, что придут медведи… — шепчет она. — Всю ночь… Боялась уснуть… Слышала, что ты говорил.

— Про медведей я для ребят сказал, чтобы они не совались в лес, — говорю мягко. — Нет тут никаких медведей.

— Да? — заплаканные глаза смотрят на меня с облегчением и укором. — А я тебе поверила.

Наши взгляды встречаются. От беззащитности и страха, которые я читаю в выразительных фиалковых глазах, у меня сжимается сердце.

— Я сдвину камень, ты тащи ногу наверх, — инструктирую Леру, прочищая горло. — Поняла?

— Он тяжелый, — предупреждает она. — Я пыталась. Сломала все ногти.

— Ну, допустим, я чуть-чуть посильнее тебя, — иронично замечаю я, пытаясь разрядить обстановку.

Встаю на ноги и осматриваю полянку в поисках подходящей ветки, которую можно было бы использовать как импровизированный домкрат. Но стоит мне сделать шаг в сторону, как Лера мертвой хваткой цепляется за мою руку.

— Не уходи, — в ее осипшем голосе звучат панические нотки.

— Я никуда не уйду, — говорю я, склоняюсь над ней и нежно касаюсь губами ее влажного лба. — Не оставлю тебя, понимаешь?

Она кивает, но губы дрожат. Вот-вот снова расплачется. Мне очень хочется заключить ее в объятия и утешить, но дождь становится сильнее, она замёрзла и ее надо как можно скорее отвести в лагерь. Все остальное я обязательно сделаю — позже.

Не теряя времени, я обхожу поляну по кругу и поднимаю с земли толстую ветку. Проверяю ее на прочность и возвращаюсь к Лере, которая, не отрываясь. следит за каждым моим движением.

— Смотри, я вставлю ее между камнями и попытаюсь сделать щель пошире, — объясняю я. — Когда скажу, тащи ногу наверх. Поняла?

Лера кивает.

Просунув палку между камнями, я наваливаюсь на нее, что есть силы, надеясь, что она не треснет.

— Раз, два, три, — упираюсь ногами в землю и тяну на себя палку. — Давай!

Я вижу, как в раздавшемся проеме показывается тонкая нога со сбитой щиколоткой, а в следующий момент Лера обвивает вокруг меня свои руки и исступленно шепчет.

— Спасибо… спасибо…

Я бросаю палку на землю и разворачиваюсь, сам обхватываю Леру за талию и прижимаю к себе. Сейчас, когда она рядом, когда ей ничего не угрожает, я, наконец, могу выдохнуть.

— Что же ты делала тут одна, дурочка, — беззлобно бормочу я, вдыхая ее запах.

— Я просто хотела подумать. Побыть одна. Не заметила даже, как провалилась. Так глупо…

Мне одновременно хочется отругать ее, чтобы она больше не смела в одиночестве соваться в лес, и утешить. Обнять покрепче, поцеловать, наслаждаться ощущением ее хрупкого тела, прижатого ко мне.

— Давай возвращаться, ты вся дрожишь, и Катя с Пашей уже, наверное, поговорили с твоим дядей. Возможно, он уже даже оставил заявление в полицию.

— А как ты узнал?

— Катя сказала. Она хорошая подруга, — говорю я, но в этот миг небо над нами словно раскалывается, извлекая наружу оглушительный раскат грома. — Потом поговорим, хорошо? Ты иди можешь?

Нехотя отстраняюсь от Леры и снова опускаюсь перед ней на корточки. Внимательно осматриваю ее ногу, но кроме большой ссадины на щиколотке, ничего не вижу.

— Кажется, все в порядке, — шепчет Лера, опираясь на пострадавшую ногу.

— Тогда пойдём, пока ты совсем не заледенела, и нас не смыло дождем.

— Со мной все нормально. Правда. Это лишнее.

Хмуро смотрю на Александрову, которая с обреченным выражением крутится на кушетке, пока медсестра «Синички» хлопочет вокруг нее, измеряя температуру и давление.

— Сиди спокойно, — резковато бросаю я, раздраженный ее беспечностью. — И дай Римме Ивановне сделать свою работу.

Сейчас, когда Лера в безопасности, я, наконец, позволяю себе немного передохнуть. Эта пружина внутри, которая болезненно сжалась в тот момент, когда рано утром я открыл дверь и увидел на пороге встревоженную Катю, распрямилась. Но стало ли мне легче? Вряд ли. В голове все еще возникают беспорядочные картины того, что с ней могло случиться ночью в лесу. И от одной мысли, что я мог не найти ее так быстро, у меня на спине выступает липкий пот.

Я смотрю на склоненную белокурую голову, спускаюсь вниз по хрупким позвонкам, гипнотизирую взглядом шею, к которой прилипла влажная прядь, любуюсь ее лицом. На щеках все еще заметны высохшие дорожки слез, губы слегка дрожат, темные круги под глазами отчетливо контрастируют с бледной кожей. Если бы с ней что-то случилось…

Медсестра берет в руки стетоскоп и, замерев, посылает мне выразительный взгляд через плечо.

— Выйдите, молодой человек, — строго говорит женщина.

Я не хочу выходить. Естественно. Это глупо, но сейчас мне просто страшно спускать с Леры глаза, как будто она может исчезнуть, как делает это постоянно.

Мои взгляд находит встревоженные фиалковые озера — она смотрит на меня смущенно, напряженно и, наверное, немного подозрительно. Не удивительно после того, что я устроил накануне.

— Я жду, — напоминает о себе Римма Ивановна.

— Я буду за дверью.

Уже там, в коридоре, я устало закрываю глаза и сползаю по стене на пол. Голова разрывается от мыслей и вопросов. Многие из них я хочу задать Лере: кто постоянно ей звонит, почему она плакала, зачем на ночь глядя пошла гулять. На другие я бы хотел найти ответы в самом себе, потому что пока вопросов к себе у меня больше, чем ответов.