Говорят, все познается в сравнении. Так вот теперь я уверен, что с Лерой у меня все как-то иначе: эмоции острее, чувства ярче, ощущения крайне волнительные и захватывающие.

Если подумать, то до ее появления моя жизнь была серой и скучной, даже если я так и не считал еще месяц назад, — именно она внесла в нее новые краски, пусть и не всегда положительные. Все оттенки раздражения, возбуждения, примитивной жажды, желания, нежности, заботы, притяжения, может быть, даже одержимости. И какой-то простой и понятной привязанности, которую испытываешь к родным людям, — вот этого я точно не ожидал найти в Лере. А она здесь — я это ощущаю на каком-то подсознательном уровне, когда держу девушку в объятиях и понимаю, что не хочу отпускать. Возможно, никогда.

Мне должно быть страшно. Страшно потому, что любая привязанность — это боль. Я это уяснил очень рано, когда от нас с отцом ушла мама. И я боюсь. Но с Лерой так легко забыть о последствиях и просто жить — без оглядки, без стоп-слова, без сожаления.

— Кирилл, — выдыхает она мне прямо в губы. — Пожалуйста…

Ощущение маленького, но такого женственного тела, прижатого ко мне кожа к коже, дурманящий вкус губ, порывистое дыхание. Ощущения настолько острые — все тело словно настроилось на то, чтобы получать удовольствие.

Мои руки скользят по гладкой спине, покрытой мурашками, касаются паутинки влажных волос на затылке. Потом спускаются вниз по спине и ложатся на округлые ягодицы, пересеченные мокрой полоской ткаи.

Лера тихонько стонет. Я сжимаю мягкую плоть пальцами и прижимаю к себе ближе. Еще ближе, не стыдясь сумасшедшего возбуждения, которое в этот самый момент трется о мокрую ткань ее трусов. В паху вспыхивает пожар. Вцепившись в мои плечи, Лера обвивает ноги вокруг моей талии, я же в ответ подхватываю ее под ягодицы.

Наш поцелуй становится безумнее. Языки сплетаются. Дыхание становится поверхностным и жадным — его хватает лишь на то, чтобы ухватить глоток воздуха и снова прижаться губами к источнику наслаждения.

— Ты просто ведьма, — бормочу я, пряча лицо в сгибе ее шеи. — Если мы не прекратим, я тебя прямо здесь возьму, слышишь.

— Возьми, — голос Леры звучит сипло и грубовато.

Бескомпромиссное согласие, которое я слышу в ее голосе, отрезвляет меня. Заставляет вспомнить, где мы находимся, и что через тридцать минут нам нужно быть в «Синичке», потому что прозвучит горн.

— Дурочка.

Конечно, я не собираюсь делать этого здесь. Искушение очень сильно, но наш с ней секс должен произойти не так, не здесь, не впопыхах. Мое терпение почти иссякло, но для первого раза с этой девушкой пляжа мне не достаточно. Она заслуживает большего. Да и я тоже.

Я целую Леру в шею. Языком слизываю с кожи капли воды.

— Давай на берег, — хрипло командую я, стараясь вернуть самообладание. — Ты дрожишь.

— Не от холода, — хмыкает она и делает попытку снова завладеть моими губами.

— Лер, серьезно, — слова вырываются из горла с мучительным стоном. — Пожалей меня. Я не хочу, чтобы это случилось прямо в озере.

— Мне все равно.

— А мне нет. Я хочу наслаждаться тобой долго. Очень долго. А не сделать это в спешке на пляже, когда под нами будет только смятая одежда и песок.

— Эстет, — дразнится Лера, но свои попытки соблазнить меня все же прекращает.

— Гедонист, — парирую я. — Когда придет время, буду смаковать тебя как хорошее вино.

Удивительно, но в ответ на это Лера заливается краской. То есть, то, что она забежала в воду в белье, ее не смутило, а сравнение с вином — очень даже?

На берегу я хватаю с гальки свою футболку и бросаю ее девушке.

— Вытирайся. И белье снимай, — командую я. — Врач и твой дядя мне голову оторвут, если ты заболеешь.

— Что прямо все снимать? — невинно вскинув брови, шепчет Лера.

Вместо ответа, я выхватываю у неё футболку и быстро растираю хлопчатобумажной тканью ее спину, плечи, руки, живот, бёдра и ноги. Я стараюсь делать это механически, но не могу остаться безучастным. Леру я хочу до боли. И то, что она так близко ко мне лишь распаляет и без того яркий огонь в моем теле.

— Теперь раздевайся, — говорю я. — И сухое надевай.

— Вот уж не ожидала услышать от тебя раздевайся и одевайся в одной фразе, — снова веселиться девчонка, хотя я вижу, что и ей сейчас не до смеха — щеки пунцовые, глаза искрятся откровенным желанием, а под плотной тканью бюстгальтера проступают напряженные соски.

— Поговори мне.

Когда она вытерта насухо, я собираю влажной тканью капли воды с собственного тела. Лера поворачивается ко мне спиной и заводит руки за спину, чтобы расстегнуть бюстгальтер. Быстро скидывает его и, подхватив толстовку, натягивает ее через голову. Потом скатывает вниз трусики и натягивает легинсы. Хорошо, что толстовка достаточно длинная, чтобы не показывать мне лишнего — иначе, я бы за себя не стал ручаться.

Обратно мы возвращаемся шагом — уже не бежим. Как-то сейчас это кажется неуместным. Да и хочется продлить время вдвоем — непонятно, когда мы ещё сможем пересечься один на один в полном детей лагере. К тому же, у меня есть вопросы. И сейчас, кажется, подходящее время, чтобы их задать.

— Расскажи мне, кто донимает тебя звонками, — начинаю я спокойно.

Лера резко поворачивает ко мне голову. В ее глазах застывает испуг и какой-то внутренний протест.

— Это долгая история.

— Я никуда не спешу, — отвечаю с готовностью. — Технически спешу, конечно, но у нас ещё есть время.

Лера молчит. Я ее не тороплю. Очевидно, что все действительно не просто, и мне не стоит давить на нее. Хочется верить, что она сама почувствует, что может мне открыться.

— Это друг, — говорит она, наконец.

— Друг? — недоверчиво переспрашиваю я. — Друзья себя так не ведут.

— Ты не понимаешь. Рома не виноват.

— Значит, Рома, — повторяю я имя неведомого соперника, чувствуя, как внутри просыпается ревность, смешанная с негодованием.

— Три месяца назад мы с ним были в городе. Я только получила права, и он разрешил мне сесть за руль машины, потому что своей у меня нет, — говорит Лера тихо. — Я была так рада. Мы сделали круг по двору, потом доехали до магазина — я хотела купить домой сыр и помидоры. Я припарковалась. Но до того, как мы успели выйти, в нас врезался парень на «Девятке». Я почти не пострадала. Рома… Основной удар пришелся в дверь с его стороны, — ее голос срывается, лицо искажается болью.

— Что с ним? — спрашиваю я, предчувствуя беду.

— Сейчас он… — Лера вздыхает. — Он не может ходить.

— Это не твоя вина.

— Конечно, это моя вина, — вскрикивает она. — Если бы я не захотела в этот магазин…

— Послушай, — я останавливаюсь, беру ее за плечи и легонько встряхиваю. — Это несчастный случай. Вы даже не ехали. Стояли!

Лера молчит.

— Сейчас он на реабилитации в санатории недалеко отсюда, — говорит она мрачно.

— Значит, ты ездишь к нему?

Она кивает.

— А звонки?

— Он звонит, когда ему одиноко. Я должна о нем позаботиться.

— А кто позаботится о тебе?

Лера пожимает плечами, словно ее это совсем не касается.

— О себе я давно научилась заботиться сама. Роме хуже, а я справлюсь.

Как-то внутренне я чувствую, что пытаться в чем-то переубедить ее сейчас — бесполезное занятие. Очевидно, что она чувствует себя виноватой. Да и, пожалуй, ее можно понять. Поставить себя на ее место — эмоции были бы во многом схожи. Тут все просто: головой ты можешь понимать все, что угодно, но эмоциональность перевешивает.

Всю дальнейшую дорогу мы молчим. Только я, чувствуя потребность показать ей, что рядом, беру ее за руку, совсем как она меня тогда в парке, и переплетаю наши пальцы.

Мы возвращаемся в лагерь до подъема, поэтому по пустым аллеям я провожаю Леру в поликлинику.

— Я думаю, меня сегодня отпустят, — говорит она на прощание.

Я киваю.

— Увидимся.

Мы стоим друг напротив друга и немного мнемся. В конце концов, я беру все в свои руки — обхватываю ее голову ладонями и прикасаюсь к губам.