Покинув кинотеатр, я спешу на КПП, где меня ожидает курьер. Расплачиваюсь за букет пионов в крафтовой бумаге и быстрым шагом направляюсь в больницу — прямо сейчас не горю желанием встретить кого-то из знакомых и стать мишенью сальных шуточек. Я знаю, что в будущем этого не избежать — сплетни в лагере расползаются со скоростью света, но пока в отношениях с Лерой мне хочется сохранить приватность. Чтобы она была только моей. Осталось только понять, чего же хочет она.

В больничном отсеке вечером особенно тихо. Впрочем, ничего удивительного — насколько я понял, в настоящий момент из пациентов здесь только Александрова.

— Открыто, — звучит из-за двери знакомый голос, стоит мне тихо постучать в палату.

Толкаю дверь и захожу внутрь. Лера одна. Лежит на постели, приподняв подушку повыше, но стоит ей посмотреть на меня, как она вся подбирается и даже делает попытку встать.

— Лежи, — останавливаю ее, застывая на пороге.

Она затихает. Растерянный взгляд цвета фиалок фокусируется на цветах в моих руках.

— Это тебе, — говорю я, прочищая горло. Делаю несколько шагов по направлению к ее кровати и неловко вкладываю букет ей в руки.

— О, спасибо, — она смущенно отводит глаза и снова делает попытку встать. — Я… Наверное нужно… В воду.

— Оставь, — отмахиваюсь я, разглядывая ее. — Я потом найду, куда их поставить.

— Ладно, — соглашается двушка. — Спасибо.

Я киваю. На мгновение в палате возникает тишина. Лера выглядит сбитой с толку моим появлением и делает вид, что разглядывает цветы. Я использую это время для того, чтобы изучить ее.

Несмотря на отдых, она все еще выглядит бледной и измотанной, а под глазами виднеются залегшие тени.

— Не занята? — спрашиваю я, наконец.

Она отрицательно качает головой.

Захватив стул у стены, я подтягиваю его ближе. Оседлав его, складываю руки на спинке и опускаю на них подбородок — все это, не спуская с неё глаз.

— Как себя чувствуешь?

— Лучше. Мне просто нужно было поспать. Я же всю ночь глаз не сомкнула… — Лера печально усмехается. — Боялась.

— Больше ничего не беспокоит? — пытливо уточняю я.

— Немного болит горло, — она пожимает плечами. — И на ноге уже проступил синяк.

Я киваю и продолжаю смотреть на нее. Чувствую, что смущаю ее, но как-то иначе не выходит. Когда она в комнате, мои глаза подсознательно ищут и фокусируются на ней.

— Спасибо тебе ещё раз, — нервно теребя обертку букета, бормочет Лера. — Катя рассказала мне, как быстро ты среагировал и…

Я молчу. Мне на самом деле нечего сказать. Потому что пока она благодарит меня, я думаю о том, что всего этого можно было бы избежать, если бы я не повёл себя вчера как последний засранец или хотя бы вовремя извинился.

— Могу я задать тебе вопрос? — спрашиваю я, не переставая разглядывать ее.

Лера неуверенно кивает.

— Почему ты пошла туда ночью? Я помню про желание побыть одной и подумать — хочу понять, почему оно возникло у тебя в принципе?

Она опускает глаза. Щеки едва заметно розовеют.

— Мне кажется, если бы я не сбежала в лес, я бы пошла куда-то, где меня не ждали, — она печально усмехается. — Я была очень… Я была не в себе.

— Это я могу понять.

Лера замолкает. Я чувствую: несмотря на то, что последняя реплика осталась за мной, мяч все еще на моей стороне. Нервным жестом ерошу волосы на затылке.

— Я сожалею о том, что сказал и сделал вчера утром, знаешь? — говорю тихо. — Вряд ли это может оправдать меня, но, как ты сказала, я был не в себе.

— Почему? — ее голос такой тихий, что я едва разбираю это единственное слово.

— Потому что сложно справится с собой, когда ты не до конца понимаешь ситуацию, — отвечаю честно. — Мне казалось, что мы с тобой… Что в последние несколько дней мы пришли к определённому взаимопониманию.

Она кивает, но молчит, продолжая с опаской рассматривать меня своими гипнотическими глазищами, словно не знает, чего от меня можно ожидать.

— И потом я нахожу тебя в объятиях Матвея.

От моих слов, в которых даже сейчас сквозит негодование, она едва заметно вздрагивает.

— Это было… Ничего не значило, — возмущённо бормочет она.

— Да, он сказал мне об этом, — соглашаюсь я. — А то, что было между нами? В парке? На Колесе обозрения? Это значило что-то? Потому что я, Лера, в растерянности, честное слово.

— Это значило… — она делает акцент на первом слове. — Для меня значило.

Я вздыхаю. Встаю со стула и, сделав пару шагов, опускаюсь на край больничной кровати. Лера стискивает пальцами ножку букета так, что у нее белеют костяшки. Я инстинктивно протягиваю руку и касаюсь кончиками пальцев ее ладони. Сначала пробегаюсь по выпирающим косточкам, потом просто накрываю сверху.

— Не очень представляю, что нужно говорить в такой ситуации, — нервно усмехаюсь я. Мой собственный голос приглушённый и сиплый. Приходится прочистить горло прежде, чем продолжать. — Ты мне нравишься будет уместно?

— А это действительно так? — с подозрением уточняет она.

— А ты сомневаешься?

— Не знаю, — она ранимо приподнимает плечами. — За все это время ты наговорил мне столько гадостей, что мне сложно понять твои мотивы. И даже вчера…

— За вчера мне хочется извиниться отдельно, — у меня хватает совести поморщиться. — Я повел себя недостойно. В свое оправдание могу лишь сказать, что когда я увидел тебя с Матвеем, перед глазами словно помахали красной тряпкой. Это было… Непривычное для меня ощущение.

— То есть, ты ревновал? — предполагает она, и уголки ее губ слегка приподнимаются в улыбке.

— То есть, я бы не хотел, чтобы тебя кто-то трогал, — парирую я. — Я бы предпочел, чтобы за объятиями и утешением ты приходила ко мне.

Вместо ответа она приподнимает брови.

Одним ловким движением я выхватываю букет из ее ослабевших пальцев и небрежно кладу его на тумбочку, а сам беру ее ладони в свои руки. Ее кожа прохладная, но очень мягкая и гладкая — вызывает желание прикасаться подольше, что я и делаю.

— В твоей жизни происходит что-то? — спрашиваю я. — Что-то неприятное?

Она тяжело вздыхает, но все же кивает.

— Ты можешь поговорить со мной.

Она отрицательно качает головой, выразительные глаза наполняются слезами.

— Я бы не хотела говорить об этом сейчас. Позже.

— Хорошо, — соглашаюсь я, продолжая поглаживать ее ладонь большим пальцем.

— То, что ты сказала мне о Вадике…

Она испуганно вскидывает глаза, резко подается навстречу всем телом, а указательный палец ее свободной руки прижимается к моим губам, заставляя умолкнуть.

— Нет, — просит она. — Не сейчас. Не хочу вспоминать все это.

Ощущение ее прохладной кожи, прижатой к губам, посылает разряды тока по моему телу. Я слегка приоткрываю губы и кончиком языка прикасаюсь к кончику ее пальца.

Лера вздрагивает. Ее глаза, кажется, становятся еще больше, а кожа на щеках становится пунцовой — все это вызывает во мне ощущение колоссального удовлетворения и желания. Я придвигаюсь к ней ближе, обхватываю ее талию и, приподняв, подталкиваю к себе. Слегка замешкавшись, Лера не успевает ничего понять, как я усаживаю ее к себе на колени.

Из ее губ вырывается звук, средний между стоном, отчаянием и удивлением.

— Что ты делаешь? — бормочет она, тяжело дыша.

— То, что хотел сделать уже довольно продолжительное время, — откровенно говорю я, и в следующий миг мой рот накрывает ее губы.

Она замирает подо мной, но лишь для того, чтобы перевести дыхание. А в следующую секунду я ощущаю, как ее язык толкается мне в рот, а зубы захватывают нижнюю губу. Стоит мне понять, что она отвечает мне, действительно отвечает, как по телу разливается разрушительный огонь. Я кладу ладонь ей на затылок, углубляя поцелуй. Терзаю губы. Посасываю язык. Глажу небо.

На вкус Александрова — как мята, мед и цитрусовые. Сладкая. Возбуждающая. Нежная. И такая желанная, что стоит мне прикрыть веки, как под ними вспыхивают фейерверки возбуждения. Они отдаются в груди, в затылке, спускаются к паху, заставляют поджиматься пальцы на ногах в ожидании еще большего удовольствия.