– Живет! Как царь! – бодро ответил анестезиолог, отрываясь от кроссворда…

Конович выкроил щедрый лоскут из желтой, казавшейся мертвой, кожи и, фартуком, аккуратно завернул его на рану.

– Кожу шей! – скомандовал он Семенычу и звонко, но очень бережно ссыпал инструменты в таз.

Семеныч ловко, крупными редкими швами подшил кожный лоскут, запустил под него в рану пару турунд для оттока и, крикнув:

– Ланёк! Повязку! Наблюдение! Промедол при болях! – покинул операционную.

Ланёк в три движения наложила стерильную повязку, а анестезиолог уже повыдергивал из обезноженного нашими совместными стараниями пациента все свои трубки, напевая непрерывно на мотив марша:

– Живет! Живет! Живет, как царь живет!

Мы перегрузили начавшего уже стонать обезноженного беднягу на каталку, и Ланёк немедленно уволокла его в палату, как Командор утаскивает Дона Хуана в последнем акте, успев, между прочим, крикнуть мне:

– Убрать тут все! Чтоб блестело, как у кота!..

Тут её, вместе с каталкой, занесло на повороте. Для выхода из гибельного крена Ланёк принялась ругаться совсем уж дурными словами, проклиная конструкторов каталки, строителей коридора и собственную мать, которая опрометчиво дала когда-то отцу Ланёк, что и привело к рождению её в этом несправедливом и жестоком мире…

Уборка в этот раз оказалось несложной. Не было нужды отмывать стены и потолок, как в истории с Савельевским «гвоздем». За полчаса я управился и вынес кровавый мусор в большой деревянный ящик-помойку возле нашего барака.

После обеда Прохор Семеныч принялся заполнять ход операции в истории болезни. Сытый Конович благодушно покуривал под форточкой.

– Кстати, Прохор, нужно материал подготовить. Сейчас машина пойдет в патанатомию.

– Я направления написал, – ответил Семеныч, – все готово. Евгений, где нога? Ты её в контейнер положил?

– Какая нога? – спросил я, медленно холодея, догадываясь, что сотворил что-то страшное.

– Какая-какая… обычная. Которую оттяпали мы сегодня… Где она?

– В помойке.

– Что? Где? Ты рехнулся? Ты что, её выбросил?

– Ну да. Мне ж не сказали ничего… Я её со всем мусором и того… оприходовал.

– Я сейчас тебя, вредитель, оприходую, – заорал Конович. – Нет! Не его, кретина, а тебя, Прохор, мудозвон недоделанный. И дуру эту Ланёк! Почему не объяснили санитару, что делать с материалом? Совсем идиоты? Он тут без году неделя!

– Так он это… Справлялся хорошо…

– Дать бы тебе, Прохор, по голове, чтобы потом с нуждой в штаны справлялся хорошо! – с чувством сказал заведующий и, обернувшись ко мне, застонал: – Ну, а ты-то что стоишь? Бегом! Ищи ногу! Верни её! Все под суд пойдем, и ты вместе с нами!

К поискам конечности я отнесся ответственно. Волноваться было собственно нечего, я твердо помнил, что выбросил её в деревянную помойку вместе с остальным мусором. В процедурке я разжился перчатками. На шкафу в ординаторской обнаружилась прошлогодняя пыльная «Комсомолка» и перекочевала в мой карман. Грозную палку от швабры с гвоздем на конце я добыл у Чёорешь.

Оставалась сущая мелочь: поборов брезгливость, расковырять помойку, добыть ногу и со щитом (в смысле, с ногой) вернуться в ординаторскую. Я уже представлял, как иронически улыбаясь, кладу газетный сверток на стол заведующего: «А вот, Петр Конович, и ваша нога, хе-хе!»

Возле помойки меня сразу что-то насторожило. А именно – дружная стайка, особей шесть-семь бродячих собак. Животинки вели себя мирно, но мусор, разбросанный вокруг ящика, указывал на то, что ревизия помойки уже проведена. Чуть в стороне от остальных кабысдохов независимо помахивал толстым, нахальным хвостом явный вожак, этакий Белый Клык из книжек моего детства.

В зубах он держал мою ногу.

Он явно не собирался бросать её. Смотрел мне в глаза честно и гордо, словно говоря: «Вот я молодец какой, ногу добыл! А ты так можешь?»

Стало ясно, что наступило время борьбы за лидерство. Опустив палку пониже, чтоб не спугнуть Белого Клыка, я присел, протянув в его сторону сложенную горстью руку, имитируя угощение, и умильно поманил:

– На, на, собаченька!

Пес заинтересовался. Ногу он понятно не выпустил, но уши навострил и подошел совсем близко, пытаясь, сквозь ароматы ноги уловить запах возможного лакомства.

Момент был решительный. Я прыгнул вперед и попытался выхватить конечность из его пасти, но Белый Клык явно не был расположен к дележке и обмана не прощал. Каким-то неуловимо гадючьим движением, увернувшись всем телом, он рыкнул на меня, не шутя и вздернув верхнюю губу, продемонстрировал огромные, но вовсе не белые, а желтые клыки.

Мне стало не по себе. В секунду вдруг представилось, как эта стая под его предводительством постоянно обирает помойку травматологии. Да мало ли что там еще выбрасывают! Может он пес-людоед?

Мирная фаза операции завершилась. С криком: «Отдай ногу, тварь!» – я вознес над головой меч возмездия в виде палки с гвоздем и бросился на людоеда.

Заметив палку, собаки отлаиваясь, начали уходить врассыпную, но я видел только одну из них – проклятого бело-желтого Клыка-Людоеда.

Он отступал от меня, вроде бы и не слишком торопливой трусцой, оборачиваясь по-волчьи всем туловищем и рыча, но где мне было угнаться за ним на своих двоих. Положение спасало лишь то, что погоня происходила в глухом районе частных домов, каждый из которых был окружен двухметровыми заборами, а за ними заходились хрипящим лаем цепные псы, почуявшее неладное.

Улочки петляли пьяно, и Белый Клык, отвлекаясь на зазаборный лай, не слишком разгонялся. А может быть, он просто заманивал меня коварно в свое логово, чтобы, улучив миг, перекусить мое молодое горло и растерзать на части?

Не знаю, чем бы все это кончилось, поскольку я бы не отступил, но из конца улицы выехал вдруг нам навстречу ментовской «уазик».

Милиционеры, безусловно, увидели странное зрелище, а именно: крупного кобеля с непонятной поноской в зубах и бегущего за ним долговязого молодого брюнета в коротком, заляпанном кровью белом халате и гвоздистой палкой в руках.

Двое патрульных, остановив машину, вышли. Белый Клык бежал прямо на них.

– Держите его! – закричал я из последних сил. – Держите! Он ногу украл!!! Стреляйте в людоеда!

Один из милиционеров не спеша расстегнул ремень. «Что он делает? – пронеслось вихрем в моей голове. – Неужто, чтоб достать пистолет, надо снять кобуру с ремня?»

Милиционер, словно нехотя, перехватил ремень за конец, и когда Белый Клык попытался проскочить мимо него, резко, со всей дури, вытянул его пряжкой по хребтине. Людоед взвизгнул как позорная болонка и (о счастье!) бросив ногу, кинулся наутек.

Задыхаясь, я подбежал к машине. Милиционер с погонами лейтенанта носком сапога пошевелил черно-синюю ступню и поднял на меня свинцовый взгляд. Сержант, бывший при нем, медленно начал перемещаться мне за спину.

Я понял, что пришло время хоть что-нибудь сказать.

– Здравствуйте! Это моя нога! – твердо произнес я.

Страж порядка скептически оглядел мои вполне здоровые ноги.

– Третья, что ли? – спросил он небрежно.

– Нет! Просто моя. Больничная. Вот халат. Я – сотрудник городской больницы, – потряс я грязными полами кровавого, как царский режим, халата. – И эта нога – государственная!

– Где-то я тебя уже видел, сотрудник, – подозрительно произнес милиционер. – Документы есть?

– Я в ДНД участвую, – соврал я.

– Комсомолец? – спросил мент. Ему явно наскучило общение и со мной, и с ногой.

– А как же! – браво ответил я. – Конечно, комсомолец. Три принципа, шесть орденов, все дела!

И добавил зачем-то:

– В армию через два месяца!

– Ладно, – сказал лейтенант, – забирай нахер свою ногу, парень, и уматывай. Сержант! Поехали.

Хлопнули двери. «Уазик» уехал, обдав и меня, и ногу холодной осенней пылью.

Я присел на корточки. Злосчастная конечность, и без того неблестяще выглядевшая, окончательно утратила привлекательность. В моем кармане, зашуршав, напомнила о себе газета. Я извлек прошлогоднюю «Комсомольскую Правду». Развернул. Заголовок статьи «Рагу из Синей Птицы», бойкого пера Кривомазова, при участии Виктора Астафьева, оживил вялые воспоминания о драке в школьном туалете из-за музыкальных разногласий. Всего-то чуть больше года прошло, а как все далеко и как все бессмысленно, словно в чужом сне…