– Химическая тревога!

Майор явно беспредельничал, и на тайном Военном Совете было решено противодействовать методом итальянской забастовки.

– Ничего он нам, сука, не сделает, – заявил Бес, – нас и так не хватает. На губу отправить солдата – очередь два месяца. Отправит, ладно, так кто на пост сядет? Сам, что ли? Или Димедрола своего долбанутого посадит? Прапора ни за что не согласятся два поста закрывать одновременно. Им деньги за один платят.

– А если рапорт подаст, за невыполнение приказа? В дисбат идти, что ли? – встревожился Чебурген.

– А где здесь невыполнение? Мы все его приказы выполнять будем. Только очень тщательно, а значит медленно. Так что нету у этого козла метода против Кости Сапрыкина…

Мы злорадно рассмеялись.

Следующая химическая тревога выглядела примерно так: Бойцы, словно в рапидной съемке, медленно, плавно, красиво раскрывали противогазные сумки. Надевали маски на лица так, словно маски были отлиты из тончайшего хрусталя. С комплектом ОЗК обращались, как будто он мог взорваться от малейшего сотрясения. Все двигались, словно под водой.

Между нами, носился чертом визжащий майор Пузырев с секундомером. Мы не успевали.

Весь цикл облачения в защитный комплект занял полчаса, вместо положенной минуты.

Пузырь приказал повторить. Раздевались мы столь же медленно. Выяснилось, что упражняясь таким образом, мы, хотя и не спим, но практически не устаем. Через три часа Пузырь тоже это понял. Дождавшись, когда мы наденем противогазы, он скомандовал нам отбой и разрешил идти спать. Противогазы, правда, падла, снимать не велел.

– Проверю, – пригрозил он и пошел в кабинет, где ждала его бутыль с протирочным спиртом.

Ясно дело, что мы тут же надели противогазы на затылки и спокойно улеглись спать, закрыв морды одеялами.

Один лишь Чебурген, обладавший хорошим здоровьем, от усталости уснул с противогазом на лице.

Проснувшийся раньше всех Блюм, обнаружив это, немедленно заклеил стеклышки Чебургенова противогаза, а затем крикнул ему в ухо:

– Пожарная тревога!

Чебурген снес пару кроватей, три тумбочки и затормозил головой в стену, а потом еще минут пять гонялся с табуреткой за Блюмом под наш товарищеский смех.

К счастью, Чебурген был отходчив, а Блюм быстроног, иначе все могло закончиться инвалидностью.

…Уязвленный майор Пузырев сменил тактику. Теперь он преследовал нас обысками.

Естественно, мы имели массу вещей, которые не разрешалось держать по уставу и в соответствии с приказами о секретности.

Пузырь прочесывал роту, кухню и Техздание планомерно и тщательно.

Мы меняли тайники и перепрятывали наше имущество, но, тем не менее, в течение короткого времени лишились магнитофона «Весна», четырех готовых финок из рессорной стали и еще двух незаконченных. Мы утратили фотоаппарат «Смена-8М» и массу фотографий. Конфискован был один югославский полуэротический журнал семьдесят восьмого года, поколениями передававшийся как святыня от призыва к призыву.

Майор изъял почти весь запас эпоксидки, которая шла на переделку значков, а самое главное – на изготовление поддельных печатей.

Корме того, Пузырь проверил все огнетушители, и мы остались совершенно без запасов бражки.

Во время БД я сообщил Панфилу о беспределе.

– У нас бражки давно нет, – сказал Панфил, – все пьют только фирменное – лосьон «Огуречный», или скажем «Розовая вода». И все довольны. Вы там, на Первой просто зажрались.

И прочел мне стихи:

Ситуация явно требовала выпивки. Военный Совет постановил завербовать и использовать прапорщика Самородко.

Самородко, он же Золотой, обладал всеми необходимыми качествами для вербовки. Он был жаден и глуп. Работать за зарплату прапорщика он считал совершенно бессмысленным. Поэтому в те часы, когда Пузыря не было в Техздании, Золотой никогда не сидел на посту, а пеленги за него отдавал кто-то из солдат.

Прапорщик Самородко являлся на службу с тощим, хотя и не маленьким портфелем из потертого фальшивого крокодила. В портфеле не было ничего, кроме пассатижей с кусачками, маленькой ножовки по дереву и столь же маленькой пилки по металлу. В кармане кителя Золотой имел универсальный набор отверток, гаечных ключей и складной плотницкий метр.

Золотой приходил на службу воровать. Чего совершенно не стеснялся.

– Мне ведь, ребята, что нужно? – говорил он нам, поедая бутерброды из нашего хлеба с нашей же тушенкой. – Мне, ребята ничего не нужно! Я человек маленький. Много не возьму, мне ни к чему. Жена мне еду собирает, а я ей говорю: «Не надо, я там перекушу, что же, у ребяток кусочка хлебца сухого не найдётся?»

При этом Самородко накладывал на пресловутый сухой кусочек почти полбанки тушенки и запивал компотом, кончая уже третью кружку.

– Конечно, найдётся, на здоровье, товарищ прапорщик, – ненатурально желал Толстый, отодвигая тушенку и компот подальше.

Золотого намеки не смущали.

– Так вот, – продолжал прапорщик, жуя и шумно прихлебывая, – главное, наглеть не надо. Зарываться не нужно, от этого все проблемы. Вот скажем, нужна мне дома полочка. Зачем я буду всю доску тащить? Мне надо тридцать сантиметров, я тридцать и отпилю. Мне нужно четыре шурупа, я четыре и прихвачу, пятый мне хоть силой давай – не возьму!

…Все шесть часов боевого дежурства прапорщик Самородко незаметно шнырял, подобно таракану, по Техзданию. Он заходил в резервные залы, где хранились на консервации новые «Тереки» и старые «Свияги», забредал в мастерские, просачивался на склад, поднимался на чердак и нырял в подвал. Всюду слышалось его бормотание:

– Так, что это? Ага! Тринадцать и восемь. Двадцать один. Больше не надо. Это что? Угу! Кабель! И сечение такое подходящее… берём. Рандоль? Петли рояльные? Беру три штуки. Пружинки? Ни к чему пока, в другой раз… О! Подшипники! Всего один-то и нужен. И шесть саморезов. И войлока метр…

Бормотание прапорщика перемежалось со скрипом пилки по металлу, шорканьем ножовки, щелканьем кусачек и прочим шумовым фоном, который издают инструменты в умелых руках.

Тощий портфель постепенно раздувался. Пузо фальшивого крокодила приобретало сытую округлость. К концу боевого дежурства крокодил насыщался окончательно, и Самородко волок домой трофеи, перевешиваясь набок от приятной тяжести.

Как-то раз, улучшив момент, когда Золотой присел на несколько минут перевести дух, утомленный хищением имущества министерства обороны, рядом с ним приземлился Станиславский. Он принялся горестно вздыхать, трогая себя руками за лицо. Через минуту вздохи перешли в какой-то плач Ярославны, и прапорщик не выдержал.