Еще у него рубашки всегда непонятно в чем. То есть понятно в чем, но я просто здесь об этом говорить не хочу. В кабинете он запирается и не открывает. А если поймать его нужно, ну, скажем, подпись его нужна, знающие люди советуют в засаде ждать, пока он в сортир не выйдет.

Как-то засел я его караулить. Как он в туалет вышел, я проморгал, а как он обратно пошел – так лучше бы и не видел. Идет профессор, дергается весь, из штанов туалетная бумага тянется, а рулон по полу катится неслышно так, тихо, словно во сне.

Он лекции читает студентам по веселенькой теме «Траур у народов мира». Интересно, конечно и поучительно узнать, как там всевозможные народы горюют. Профессор даже книгу про это написал. Обложка славная такая получилась, в тему. Гроб, африканский барабан и яранга.

Вот он приходит на лекцию, открывает свою книгу с гробом и ну читать:

– Бу-бу—бу, бу-бу-бу… траурные реакции… эфиопы… китайцы… бубу-бу… плачут… улыбаются… бу-бу-бу.

Дочитает главу и говорит:

– По-моему, моя лекция прошла ВЕЛИКОЛЕПНО!!!.

Ну, как-то раз один студент из местных, нахальных, и говорит ему:

– Профессор, я на ваши лекции ходить больше не буду. Книгу могу и в библиотеке взять. Дома прочитаю.

Поцтум на это совсем не обиделся и говорит:

– Надо же понимать разницу, когда вы сами читаете, и когда я вам читаю! Вот вы все, надеюсь, Гамлета читали, так? А если бы сам Шекспир пришел и вам прочел, тоже бы КРУТО было, а?

Итак, профессор Поцтум (прошу заметить, справедливо и по научным заслугам!!!) имеет у нас два кабинета. В одном, расположенном наверху, в приемном покое он трудится днем, а в другом, ночует раз в неделю, когда остается в Беэр-Шеве.

В этот раз Поцтум собрался остаться на ночь и, натурально, решил поужинать. Будучи человеком не только умным, но и практичным, он по телефону заказал сэндвич с доставкой. Уже через двадцать минут в холле Дурдома появился юный доставщик еды с мотороллером и, возжелав чаевых, вручил заказанный бутерброд профессору.

Поцтум немедленно уплатил положенные по счету тридцать пять шекелей, вознаградив доставщика нравоучением вместо чаевых и посоветовав больше внимания уделять образованию, нежели стяжательству.

Войдя в верхний свой кабинет, профессор секретировал слюну и неряшливо отъел половину сэндвича, решив дожрать остаток утром на завтрак.

Повеселев после экономного ужина, Поцтум завернул в бумажку полбутерброда и, ничего не подозревая, отправился спать в нижний кабинет – опочивальню.

Поздно вечером ночная уборщица, пожилая, чистоплотная грузинская еврейка, обнаружив какие-то объедки на профессорском столе, выбросила их немедленно в мусорный бак, вымыла кабинет и отправилась наводить порядок в других комнатах.

Утром случилось страшное. Поцтум, не найдя заветного полубутерброда на своем столе, поднял крик и вызвал охранников. Опасно побагровев и привычно брызгая слюной, он потребовал немедленно все разъяснить и призвать к ответу наглеца вора, посмевшего сожрать профессорский харч.

Он кричал, что за всю историю медицины вообще, и психиатрии в частности, подобные оскорбления не наносились никому, но он, Поцтум, этого так не оставит и найдет управу и на воров, и на бездельников получающих деньги за охрану.

В то же время, в лобби носилась заламывая руки ночная уборщица, прослышавшая уже о своем преступлении. На русском, грузинском и иврите бедная женщина громко проклинала злую судьбу и живописала своё будущее в самых ужасных красках. Несчастная пророчила себе арест, тюрьму, несмываемый позор (что, понятно, для грузинской женщины стократ хуже тюрьмы), увольнение с работы и голодную смерть восьмерых внуков.

Присутствующие при трагедии уже рыдали от смеха, а из профессорского кабинета гремел голос Поцтума, требующий полицейскую собаку и призывающий все казни египетские на голову бутербродных воров.

Уборщица была совершенно близка к обмороку, но вдруг лицо её просветлело и стало решительным.

– Да что же это я такое делаю?! За что погибаю?! – закричала она на трех языках, – Боже мой, мусор-то ведь еще не увозили!!!

С быстротой молнии и проворством юной серны, метнулась немолодая, грузная женщина к мусорному баку, открыла крышку, и шуганув собравшихся позавтракать крыс, извлекла со дна драгоценный бутерброд.

Обдула его бережно, утерла слезы горя, выделила слезы счастья и, придав лицу льстиво-торжественное выражение, впорхнула в кабинет профессора, неся перед собой сэндвич, как Сара первенца своего.

Увидев вожделенный бутерброд, Поцтум оторопел и целую минуту не знал что сказать, хотя такое, по чести, случалось с ним не часто.

Тем временем, уборщица с низким поклоном (исполать тебе, добрый молодец), подала профессору объеденный им и крысами бутерброд из помойки. И скромно сообщила, что вчера вечером, убоявшись порчи профессорской пищи от жары, положила сэндвич в холодильник, сохраняла его до утра в свежести и вот теперь с огромным почтением в сердце смиренно вручает его законному владельцу. Именно так.

Приятного аппетита!

Поцтум, не произнося ни слова, сладострастно вонзил зубы в бутерброд, и тут же лицо его стало разглаживаться и добреть на глазах. Проглотив, не жуя, последний кусок, он обратился к застывшей уборщице и молвил значительно и весомо:

– Спасибо тебе, добрая женщина, что сберегла мне завтрак, а то уж я было к стыду своему подумал про людей плохое… А теперь вижу, что все меня уважают и обо мне заботятся…

И нужно отметить, что никто из присутствующих не возразил профессору, поскольку, сказанное было чистейшей правдой. Ну, может быть почти правдой. Или полуправдой… ну, как полубутерброд…

В общем, мне ничего уже не остается, как только предложить выпить за то, чтобы нам всегда было чем закусить! Хотя бы бутербродом.

Про то, как Ёлкинд сходил в отпуск первый раз, я уже рассказывал. Поэтому, поумнев, перестал выпускать его вообще. А он таскался за мной и клянчил голосом старого еврейского нищего:

– Доктор, ну што ви мине не отпустите, ну ви же можете на меня так положиться, как на себя самоё… Доктор, те лекарства, што ви мине даете, делают мне цорес, совсем нету ерекции. Ну поменяйте мине лекарство на што-то другое, шобы ерекция была…

– Зачем вам тут эрекция, Срулик? – спрашивал я. – Здесь мужское отделение, что вы затеваете?

– Ну пожалуйста, поменяйте лекарство, ну как я без ерекции, вам все равно, а мине приятно, ну поменяйте…

– Хорошо, поменяю сегодня же…

– А ну так уже дайте отпуск! Ну што ви мине не даете, ну ви же можете на мене так положиться…

Эти причитания я слушал две недели и понял, что или отпущу Ёлкинда в отпуск, или убью его тут же на месте.

…Взволнованная Ёлкиндская мама попросила провести с ним воспитательную беседу.

– Срулик! – сказал я, посмотрев на него взором укротителя тигров. – Вы идете в отпуск до завтра. До утра. С вашей матерью! И обещайте мне сейчас не отходить от нее ни на шаг! Вам ясно?!

– Доктор, ну ви же можете на мене так положиться… Да шоб я сделал не так, как ви мене сказали?! Да шоб я… да никогда в жизни… Да шоб я издох! Да вот и мама… да мы обои с ей… Такое доверие…

– ДО СВИДАНИЯ!!!

И Ёлкинд с мамой ушли.

Вечером мне позвонили из отделения и сообщили, что Ёлкинд вернулся досрочно, на такси, один, жив-здоров, но ничего не рассказывает о причине столь скорого возвращения.

Утром я пригласил Ёлкинда для душевной беседы.

– Как отпуск, Срулик? – спросил я нежно, – как все прошло? Мама довольна? Почему ты, мля, вернулся раньше?!!! Что ты успел натворить?!!! Где твоя мать, твою мать!!! Убил её, негодяй? Где тело?!!!

Срулик смотрел на меня радостно и безмятежно.

– Доктор, – вкрадчиво начал он, – ви мене должны понять. Как мушчина мушчину, гляньте шо у мене есть, может и вам надо. Так возьмите…

Тут он вытащил из кармана и принялся с ловкостью шулера метать передо мной на стол что-то наподобие визиток, на которых замелькали блондинки и брюнетки в купальниках и ню, романтические знойные имена и запоминающиеся номера телефонов.