…Дряблые лучи тусклой желтушной лампочки режут глаза. Кажется, легче умереть, чем смотреть на этот отвратительный свет.

Нельзя повернуть голову, она может взорваться от малейшего движения. В теле нет ни одного кусочка, который бы не болел. Как-то жарко и холодно одновременно. По лицу течет что-то мокрое.

– Живой? – хрипит рядом какой-то упырь.

– Нет, – пытаюсь ответить я, но не могу, голоса нет.

…Толстый, а это был именно он, сидел на краю табуретки возле меня. Я лежал на койке, валенками на подушке.

Толстый заботливо вытирал мне лицо. Судя по запаху, мешковиной, которой у нас мыли пол. Судя по другим признакам, меня накануне сильно тошнило.

Собственно, Толстый выглядел не лучше. Правда, в отличие от меня мог уже самостоятельно сидеть. И оказался достаточно милосердным, чтобы вытереть мне морду.

Вчера нас переводили в черпаки.

Бес, наш последний из могикан, должен был уйти на дембель. Наши черпаки превращались в дедушек. Мы получили свежих гусей в количестве четырех штук. А нас, соответственно законам природы, переводили в черпаки – новую ступень в системе армейской эволюции.

Инициация свершилась вчера вполне благополучно. Кролик со Станиславским накануне сбегали в самоход и принесли из Тикси ящик водки. Толстый накрыл праздничный стол, зажарив все мясные запасы. Я помог Додону с засолкой рыбы.

Новые гуси, после кормления меняли друг друга на подоконнике, ведя непрерывное наблюдение за дорогой. Так мы предотвращали внезапные визиты начальства.

Чебурген, Блюм и Хилый, превратившиеся, наконец, в дедушек, произвели над нами обряд посвящения. Каждый из них нанес четыре удара пряжкой солдатского ремня по нашим задницам. Для такого дела ремень снял с себя Бес. Это была высокая честь.

Станиславский сообщил всем, что если бы можно было заменить ремень на меч, а солдатскую задницу на плечо, то получилось бы настоящее посвящение в рыцари.

– Тогда тебя первого и посвятим, сказал Чебурген. И Станиславского разложили на табуретке.

Били нас не больно, но чувствительно. Но кружка водки, влитая в глотку немедленно после обряда, заставляла забыть о мелких неудобствах. Еще несколько кружек помогли забыть вообще обо всем.

– Так счастлив я еще не был никогда в жизни, – сказал я Кролику заплетающимся языком.

– Ещё бы! – ответил тот.

Наверное, что-то подобное ощущали рабы, получавшие свободу. Твой хозяин может быть вполне просвещённым и гуманным римлянином. Но ты всё равно принадлежишь кому-то, и твои права – это лишь добрая воля хозяина. Но когда ты получаешь свободу, все права Римского гражданина, да еще в придачу собственных рабов – что может быть лучше этого? Нет, ничего лучше просто не приходит в голову…

…Итак, приведя меня в чувство, Толстый немедленно зажал руками рот и, замычав, кинулся в направлении сортира.

Я последовал его примеру.

В туалете мы встретились с Кроликом, Станиславским и Додоном. От выпитого вчера тошнило всех, и все были безмерно счастливы. Мы чувствовали себя настоящими хозяевами жизни.

Тем же вечером, уже придя в себя, мы с Кроликом отправились навестить Панфила со товарищи.

– Эй, гуси, сюда! – закричал Кролик, едва завидев наших друзей.

Их должны были переводить в черпаки только через неделю.

– Гуси, сигаретку мне, – продолжал веселиться Кролик. Джаггер, не тратя времени на слова, отвесил ему хорошего пинка валенком.

Мы обнялись.

– Помазки, настоящие помазки! Черпаки, звери! Соль земли и цвет нации, – восхищался Чучундра, – а нам ещё неделю ждать, мне просто не дожить, терпенья нет! А били больно?

– Да херня, – небрежно отвечали мы, – главное, пацаны, сразу водки выпить и всё.

Мы расположились в чайной, или говоря по-солдатски в чипке, имея теперь на это законное право. Друзья наши, как приглашенные гуси, могли сидеть с нами за столиком. Вообще же гусям в чайной дозволялось приобрести что-то, отстояв в общей очереди и съесть это в роте. Попытки рассесться за столами являлись дурным тоном и пресекались стариками немедленно.

Теперь же, пожиная первые плоды свободы, мы сели сами и усадили наших товарищей.

– Ну, как вы, мужики? И кстати, как Батя? – спросил я, открывая первую банку сгущенки.

Все вооружились печенюшками и принялись орудовать ими, как ложечками, черпая сладкое молоко из банки.

– Всё отлично, – доложил Джаггер. – Батя в полном ажуре, талант не пропить, всё чинит голыми руками, король гаража. Мы ждем перевода. Я буду страшный помазок! Ящик водки уже притараканили из Тикси. Кстати, Кролик, а что ты не говорил, что у тебя сестра в Тикси есть? Что за тайны мадридские между своими пацанами?

Я тоже разинул рот. Кролик никогда не упоминал про сестру, тем более живущую в Тикси.

– Как же так? – сказал я. – Сестра? Родная? Это же такие возможности! Самоходы, водка, чай! Кролик, колись!

– А ты, Джаггер, откуда про неё узнал? – неприветливо спросил Кролик.

– Да уж узнал, тебя не спрашивал…

– Мы случайно в тему влезли, – вмешался Панфил, – позавчера бегали в самоход с Джаггером за водкой. Прикинулись по гражданке, каптерщик под это дело верные шмотки выдал…

Джаггеру не терпелось, он чувствовал себя героем рассказа и торопливо перебил:

– Короче, чуваки, пока тудой-сюдой, зашли в «Лакомку» подкрепиться. Типа, как Винни-Пух с Пятачком… Ну, сели в натуре. В гражданке не стрёмно… Пироженки кушаем, как октябрята. Смотрю я, рядом такая бикса, вся из себя, в песце голубом, кофий пьет. Я ей, типа, мадемуазель, вам не скучно одной в снегах? Может вас развлечь? А она ржёт. Вы, говорит, с какой части, ребятишки? Ну как так? Мы ж не форме! Она говорит: «Пацаны, вы же малахаи поснимали в кафе, а прически солдатские. Так что разводить своего замполита будете, меня не надо» Ну и пристала, с какой части, кто такие… Мы сказали. А она нам, типа, у меня там брат служит, знаете такого? И тебя, братец Кролик, называет. А её, сестру твою – Риткой звать. Всё верно? Ну, что скажешь? Вас разлучили в детстве, и ты ее ищешь до сих пор?

И Джаггер торжествующе уставился на Кролика. Кролик вздохнул.

– Всё верно, – сказал он, – Ритка это. Сеструха. Она меня старше на пять лет. А в Тиксях уже три года, замужем. За офицером. Секретаршей работает вольнонаёмной при управлении одном… не важно… Ну, у нас с её мужем как-то не сложились отношения. То есть сложились, но не родственные. Короче, мудак он конченый. А Ритка, ничего, довольна. Но я у них там не свечусь. Потому и говорить не хотел. А то, знаете, сестра в Тикси есть, то-сё надо, а я обращаться не хочу. Так ведь не объяснишь, будут думать, что жлоб…

– Не заморачивайся, Кролик, – утешил его Чучундра, – мы знаем, что ты не жлоб. А и знали бы, не сказали бы. Мы же, тля, вежливые. А сестра – дело семейное…

– Тем более сестра симпатичная, на тебя ни капли не похожа, – всунулся Джаггер. – И если б я знал, что ты жлоб, Кролик, уж я бы не смолчал. Это вон Чучундра вежливый, а я еще не очень…

Болтая, мы опустошили банку сгущенки и вскрыли вторую. Потом третью. Распотрошили еще по пачечке печенья. Аппетит все приходил и приходил, и уходить не думал.

Панфил медленно и хмуро ел, почти не разговаривал.

– Ты что, корешок? Что как барсук на приеме у таксидермиста? – толкнул я его.

Панфил скорчил рожу, как бы предлагающую оставить его в покое. Но я не отцеплялся.

– Панфил, расскажи все Бабаю с Кроликом, они не в курсах, – потребовал Джаггер.

– Что ты лезешь? Вечно он лезет! Отлезь, пожалуйста, нахер взад, – заступился Чучундра за Панфила.

Но Джаггера явно сегодня распирало.

– Чувиха евоная что-то мутит. Пишет мало и не так как раньше. Про любовь не пишет. Что-то там не то. Видать бросать его хочет, выдра. Скажи, Панфил! Что молчишь, как рыба об лёд. Тут все свои. Вот и корефан твой – Бабай, подтвердит, что нечего из-за бабы так переживать.

Если бы взглядом можно было поджечь, то Джаггер уже пылал бы синим пламенем – так посмотрел на него Панфил.