«На дубу, на солнцепеке…» На дубу, на солнцепеке Тело мертвое висело. Почернело и опухло, И покров его облез. Удивительное дело — Раньше ело и потело. А теперь на солнцепеке — Не потеет и не ест. Значит, жизнь не бесконечна? Под луной ничто не вечно? Так сказал поэт беспечно, С бодуна, или со сна. Так отбрось сомненья смело, Нам до них какое дело? И свое используй тело, Как советует весна! «Никогда я не был в Мавзолее…» Никогда я не был в Мавзолее, Ты меня не спрашивай о нем. Говорят, что там хранится Ленин, Не попавший в волжский глинозем. И еще, я слышал от надежных, Честных и проверенных людей, Что раз в год, и даже два возможно — Ленин покидает Мавзолей. Он идет ночной Москвой, сверкая Лысиной. И ростом – не гигант. Ровно в полночь Ленин прибывает К месту, где покоится Арманд. Формалин и слезы утирая, Он картаво Крупскую клянет. Говорит: – Инесса, дорогая! И цветы бумажные кладет… Ленину Инесса не ответит. Не вернуть любви ушедших дней, Прах ее развеял смертный ветер. Возвращайся, Ленин, в Мавзолей! *** Мне бы все позабыть, Мне бы все пережить, Только в сердце поныне Ржавеют ножи. Я почти и не жив, Но держу я нажим, Чую запах полыни, Да в сердце ножи. Сам придумал и сдуру Тебя сочинил, И пишу тебя кровью, Не зная чернил. А душа замерла Перепелкой во ржи, Ах, беда моя, В сердце ржавеют ножи. Ах, любовь моя! Чтоб не издохнуть от лжи, Ты петельку потуже себе завяжи. Позабыть – не могу. Пережить – пережил… Будет кровь на снегу. Пригодятся ножи… «Меня, как Шпака, обокрали!..» Меня, как Шпака, обокрали! Точней – я двери сам открыл. Вор вором выглядел едва ли — Был обаятелен и мил. Поведал мне о жизни тяжкой, Стонал, страдал, рыдал у ног, Пил мой коньяк из чайной чашки. И вынес все, что только смог. Ну что ж, я виноват поболе Уж тем, что двери отворил. Зато любовь, покой и волю В душе, а не в шкафу хранил. Встречая, узнаю не сразу — Он постарел, обрюзг слегка… Видать не впрок мои алмазы! Видать не впрок мои меха! «Счастье медным грошиком…» Счастье медным грошиком Не блестит в пыли. Снегом запорошены Волосы мои. Месяц глазом бешеным Смотрит через мрак. С ветром перемешанный Льется лай собак. Скоро спать без просыпу, Под метелью злой. Скоро пить без просыху Синих снов покой. Да не скоро мелется Белая мука, Медлит Божья мельница, Не спешит пока… Актер Какие были люди! Какие времена! Лежит, как хрен на блюде Пред ним его страна, Да посередь дорога. А в сердце бьется дрожь, И он не верит в Бога, Но верит в финский нож. Все стоптано, измято, Истлело в серый прах, Лишь ветер горькой мятой Сгорает на губах. Ни памяти, ни боли. Рассеивая дым Несыгранные роли, Как призраки за ним Бредут, шурша сухими Чешуйками проказ. Вот встретится он с ними И кончится рассказ. Еврейская казачья Хули париться-то мне С курами да бабами, Я поеду на коне Воевать с арабами. В руку сабельку возьму Вострую, калёную, Позову с собой Кузьму, Хаима с Ерёмою. Разом вдарим по степи, Растечемся лавою, Не робейте, казаки! Наше дело правое! Не скучай брат пулемет, Лейся, ала кровушка! Пуля шалая поет, Как в саду соловушка. Жизнь копейка на кону, Раз моргнул – потеряна. Не на Тихом на Дону — На иных материях. «Не плети кружева…» Не плети кружева. Я ушел от зимы, Слышишь, тают снежинки – слова. Не плети кружева. Нет ни зла, ни вины. Никому не нужны кружева. Не плети кружева. Не гляди в мой стакан. Я повис паутиной в углу, И поверю едва в золотой Зурбаган, Он безвременно канул во мглу. Не плети кружева. Мой пылающий лоб Не остудишь весенним дождем. Мне на плечи кидается век долбоеб, Но родился я в веке ином. Не плети кружева. Размотался клубок. Меж веками запуталась нить. Только память жива. Хоть не вышел ей срок — Ей в себе кружева не хранить… |
