– А когда дадите? – туповато спросил Гоня, с трудом фокусируя черно-желтый взгляд, – когда я свою дозу-то получу?..

Опытный Алеша Попович начал медленно продвигаться к входу. Кошка Доза, услыхав свое имя, вновь закрутилась под ногами, мяукая вопросительно.

– Да получишь ты свой метадон, – вмешался сердобольный Меир-Добрыня, улыбаясь ласково, – что так переживать-то, завтра и получишь…

Лукавый Попович, стоя у самой двери и даже высунув одну ногу наружу, уже делал нам какие-то знаки, словно приглашал прогуляться, причем немедленно.

– Значит завтра я дозу получу? – внезапно переходя на русский, покорно спросил Гоня. – А сегодня, что никак нельзя?

Он начал приподниматься с дивана. Алеша Попович жестикулировал у входа совершенно уже отчаянно.

– Видишь ли, Гоня, – перешел я тоже на русский язык, – так вот выходит, что не надо тебе брать метадон сегодня, ну просто никак не надо. Ты же выпивши? Ну, так завтра и примешь свой метадон…

– А если сегодня? – вдохновенно спросил Гоня. – А? Взять и выпить сегодня? Вы же его с собой привезли? Ну, так и чего ждать-то? А?

– Сегодня невозможно, – ласково ответил я, – а вот завтра, с дорогой душой! Завтра просто разлюли-малина!

Добрыня Никитич, ни слова не понимающий по-русски, улыбаясь, кивал головой, следя за диалогом. Общая мягкая интонация усыпила его бдительность.

– Вот жалость-то, что нельзя сегодня, – простонал Гоня. – А может можно, а? Разок-то?

– Никак невозможно – официальным голосом ответил я. Весь этот нелепый разговор уже начал меня раздражать.

– Ну нет, так нет, – кротко произнес Гоня. И тут же, срывая голос и выдувая пузыри бешеной пены, хрипло взвыл:

– Да вы, что, козлы, совсем ох….ели?!!

Случилась метаморфоза: худая, битая панда на наших глазах в одно мгновение обернулась разъяренным гризли. Гоня, не прерывая череды увесистых матюков, изогнувшись верхней половиной тела, завернул на кухню, причем ноги его остались снаружи и продолжили лягательные выпады в нашу сторону.

– Убью нахер! – издала вопль верхняя Гонина половина из кухни, и до нас донесся многообещающий лязг чего-то железного. На миг мне представилось, как Гоня срывает, с жестяным грохотом, со стены дедовскую казачью шашку:

– Гей, хлопцi, рубай жидiв!…

…Время уплотнилось. Словно в замедленной съемке я увидел исчезающего в проеме двери Алешу Поповича и услыхал стук его башмаков по лестнице. Слева меня обдало тугим ветром. Это Добрыня Никитич, поняв наконец, что происходит, перестал улыбаться и набрал скорость с места, крикнув мне напоследок:

– Бежим!!!

Задерживаться было бы глупо. Я, не теряя достоинства, неторопливо рванул вниз по лестнице и уже на втором этаже, как стоячего, обошел зайцем удиравшего Меира-Добрыню.

Из подъездной двери, слегка снеся её с петель, мы вывалились уже одновременно с Поповичем. В двух шагах сзади, издавая лихой крик «Ой!» топотал Добрыня Никитич. В спину нам били вжикающие звуки чего-то отточенного и кавалерийский мат, перемешанный с восточными проклятиями.

Как оказалось, к моменту нашей ретирады вокруг подъезда собрались практически все жильцы, жаждущие воочию лицезреть, как полицейские агенты в штатском, наконец, поволокут в кутузку закованного в кандалы Георгия-наркомана, замучившего весь дом.

Ожидания почтеннейшей публики почти оправдались. Вид троих агентов, без памяти удиравших от искалеченного доходяги с гипсом, привел народ в полное отчаяние. Им, несчастным, стало ясно, что с таким чудовищем не справиться уже никому. Жильцы засвистели и заулюлюкали нам в потные спины.

Мы плотной группой, как три картечины, прошили с треском какие-то кусты и свернули на стоянку. До машины оставалось всего-то метров пятьдесят, когда Добрыня Никитич, ойкающий при каждом шаге, начал прибавлять к слову «Ой» слово «Нога». Выходило очень ритмично, к месту, прямо в шаг: «Ой-нога-ой-нога-ой-нога!». Левый ботинок Меир при этом почему-то держал в руке.

Нырнув в машину, Алеша Попович дал газ. Мы с Добрыней захлопывали дверцы уже на ходу, а Алекс-Попович, опасливо поглядывая на Гонины окна, принялся выводить «мазду» из-под возможного обстрела сверху.

К моему удивлению, хотя мы уже и не бежали, а ехали – Добрыня Никитич не прекращал своей песни «Ой-нога» и продолжал махать обувкой…

Метадон-Центр встречал нас как героев. Ржали абсолютно все. Чуть позже выяснилось, что Меир в ипостаси Добрыни Никитича, метров сто пробежал со сломанной пяточной костью, кою разбил о ступень, перепрыгнув второпях через лестничный пролет.

Все кончилось очень хорошо.

Георгия отлучили от нашего Метадон-Центра за сломанную Меирову ногу. Он каждый день ездит в такой же центр в Тель-Авив. Верная его подруга сидит в тюрьме. Она успела подраться с Гонькой в тот же вечер и слегка порезала его ножиком.

Алекс по-прежнему выдает метадон пациентам. Он стал лишь еще более строг, но вместе с тем, еще более справедлив. Меир второй месяц в гипсе, на больничном. Дело обошлось без операции. На личной страничке в фейсбуке он вывесил свое фото с гипсовой ногой на переднем плане и леденящим кровь рассказом об упыре-наркомане, едва не искромсавшем его, Меира, обоюдоострым турецким кинжалом.

Кошку Дозу изъяли социальные службы и определили в особый приют на реабилитацию. Говорят, что после специального обучения Дозу пошлют работать в полицию в отдел по борьбе с наркотиками. Уж она-то нанюхалась всякого…

Я, как не оправдавший доверия, добровольно сложил с себя звание Ильи Муромца и продолжаю сеять, если и не очень разумное, то хотя бы доброе. Про вечное уже и не мечтаю.

Но это все пустое… Вот скоро мы отправимся с домашним визитом к одному арабу, бывшему осведомителю ШАБАКа из Газы, с манией преследования, вот тогда и посмотрим, не перевелись ли еще богатыри и рыцари на Святой Земле…

Видимо, именно в этом месте следует немножко налить и слегка выпить за исторические параллели и за скромный героизм нашей нелепой профессии…

На живописном берегу реки Татта привольно раскинулось село Ытык-Кюёль – административный центр Таттинского улуса, вольной республики Саха. Собственно, там и сейчас полная жопа. А уж в конце семидесятых годов прошлого века, когда улус еще космополитично именовался районом, а Саха назвалась Якутией, село Ытык-Кюёль и вовсе не блистало.

Говоря по чести, место это было тихое, пасторальное, населенное простыми, дружелюбными и неиспорченными людьми. Уютное село, обрамленное тайгой, украшено было посередине жемчужиной прелестного чистого озера. Крохотный аэродром на окраине весело запускал в синие небеса легкомоторную авиацию. Клуб и библиотека честно повышали сельскую культуру и общий кругозор населения. Жизнь плавно шла своим чередом.

Лето 1979 выдалось исключительно жарким, и когда в конце августа, сбившийся с пути, огромный полярный антициклон ворвался в центральную Сибирь, навстречу захватчику самоотверженно поднялись волны теплого воздуха. По всем законам метеорологии дело натурально кончилось большим ураганом.

Причудливой полосой, грозы и бури пронеслись над Автономной Социалистической Республикой, срывая толь и шифер втихую приворованные народом, валя столбы и сосны, обрывая провода и плакаты с прищуренным Ильичом.

В самой столице – славном городе Туймадске, огромный, три на четыре метра (sic!), портрет Ульянова-Ленина с добрыми глазами и галстухом в крупный горох, подобно дракону, летал над городом добрых четверть часа, и напоследок, развратно сверкнув лозунгом «Верной дорогой идете, товарищи!», исчез в грозовом небе.

Ытык-Кюёль попал под штормовой удар внезапно. Ничто не предвещало беды. Ленивый полдень едва заметно напоминал о себе звуками далекого радио и запахом теплой хвои. Казалось, что даже комары застыли в полете, словно запаянные в прозрачный хрусталь нежного летнего воздуха. Всякое движение атмосферы прекратилось.