Ланёк недоверчиво посмотрев на обильную Наткину фигуру, туповато спросила:

– Ты что же это, сама себе пятками по спине шоркаешь? Но зачем?!

– Да не себе, господи! Ему! Ему я шоркаю по спине! Говорю же, свидание у меня. Молодой человек придет!

Ланёк приоткрыла рот. Ясно было видно, что она представляет, как просвещенная Самакрасота шоркает пятками по спине молодого человека.

– Счастливая ты, Натка! – по-женски позавидовала Ланёк. – Только смотри, спину то ему не повреди. Пятками.

Самакрасота, обозвав Ланёк дурой, поспешила на чистку пяток. А дурной глаз Ланёк сработал уже на другой день. Во время товарищеского волейбольного матча между командами травматологии и реанимации молодой травматолог по кличке Ваня-Мамонт наступил Натке на свежевычищенную пятку и порвал напрочь ахиллово сухожилие. И без того не тощая её нога опухла до размеров совершенно фантастических. Рыдающую Самукрасоту отволокли в родную Травму. Петр Конович, проклиная Ваню-Мамонта за внеурочную работу, зашил ахиллес и положил глухой огромный гипсовый сапог до колена. Натке вкололи промедол и положили спать в коридоре возле сестринского поста из-за вони и духоты в палате.

Той же ночью дежурные травматологи, а именно Ваня-Мамонт, Гоча и Рублик расписали белоснежный гипс, как бог папуаса. Не стесняясь в средствах выражения экспрессии и не гнушаясь эстетикой шока (как собственно и положено настоящим художникам), они изобразили в подробностях все известные им перипетии личной жизни Самойкрасоты, сделав особый акцент на эротической составляющей.

Утром отделение было разбужено Наткиным воем. Самакрасота лежала на спине, задрав к небу гипсовый сапог, и злобно хрипела, обозревая серию наскальных рисунков, главной героиней которых являлась она сама.

Нужно отметить, что, так сказать, фактическая часть, Натку не только не смутила, но вроде как бы даже и порадовала. Обилие романтических ситуаций явно повысило её самооценку. Но вот художественный образ нисколько не совпал с её самовидением.

– Подлюки! – взывала Натка. – Разве ж я такая толстая?! Такая жирная уродина?! Сволочи вы козлиные! Когда вы ноги поломаете, я вас тоже нарисую с малюсенькими х..ми! Да вы с такими и есть! Всех вас повидала!

Козлиные сволочи в это время катались от смеха по полу в процедурке, с грохотом сшибая на пол никелированные биксы. Их дурное веселье было прервано Петром Коновичем, строго призвавшем хулиганов на пятиминутку.

– Вы все тут с ума посходили, – забубнил заведующий, – она же в коридоре лежит, там все ходят, женщины всякие, дети разные, наконец. У нас ведь и дети лежат в ожоговом! Что они скажут? Что медсестра тетя Ната – блядь? Вы этого добиваетесь? Чтоб еще вообще все узнали то, что и так известно?

– Про детей этих вы правильно сказали, Петр Конович, – внезапно выступила Чёорешь. – Давно пора порядок навести! Такие паскуды малые! Вы в туалет пойдите!

– Да мне вроде пока не нужно, – засомневался Конович.

– Нет, вы пойдите и посмотрите, что эти гаденыши на стенах рисуют и пишут! Наткин гипс – это просто краеведческий музей! А дети на стене в туалете член, между прочим, нарисовали, да такой, что я и не видала!

Упустить такую возможность Ланёк не могла. Она даже встала, чтоб её лучше было слышно и, глядя прямо в глаза Чёорешь, внятно произнесла:

– Да уж ты-то всякие видала! И такие, и сякие! И хитровывернутые!

И Ланёк, демонстрируя блестящее знание предмета, продолжила перечисление виданных сестрой-хозяйкой видов так, что даже я, человек новый в отделении, понял, что еще недавно этих симпатичных женщин соединяли взаимные секреты и прочная дружба, рухнувшая по куртуазной причине.

Хозяйка подскочила как ужаленная.

Чё орешь, чё орешь, чё орешь, сучка! – затараторила она, оправдывая свое прозвище и начала приближаться к Ланёк, выставив вперед когти.

– Хватит! – закричал Конович. – Обсуждаем операцию на завтра! По углам этих кошек!

Вмешались мужчины и прекратили беспорядки.

– Завтра сложного ничего нет, если ничего не случится. Одна плановая операция. У Савельева извлекаем «гвоздь» из бедра и всё. Анестезиолога завтра не будет, он прикрывает гинекологию. Сделаем под местным, дел там на десять минут. Натка в гипсе, за что личное спасибо Ивану Гаврилычу! (При этих словах Ваня-Мамонт привстал и поклонился). Так что, Иван, ты завтра за вторую медсестру. Ну, и Евгений поможет. Надо его уже вводить в курс.

– После сегодняшней пятиминутки Евгений уже в курсе всего, – подал голос Прохор Семенович.

– Ничего! – ответил Конович, – Ему еще много нужно будет узнать.

И я узнал…

Утром в операционной собрались Петр Конович, Прохор Семеныч, Ваня-Мамонт, Ланёк и я.

Пациент Савельев, двухметровый, краснолицый дальнобойщик, пришел самостоятельно, смущенно улыбаясь. Ему явно льстило обилие медиков вокруг и всеобщее внимание. Он был выбрит, источал сильный запах одеколона и был одет в приличный спортивный костюм с олимпийским медвежонком. Было видно, что к операции человек готовился, как к празднику.

Несколько месяцев назад Конович прооперировал Савельева по поводу перелома бедра. В области проекции бедренного сустава был выполнен разрез и в бедренную кость по всей её длине введен металлический «гвоздь», этакая железяка длиной сантиметров тридцать, квадратная в сечении и с ушком, как у иголки на верхнем конце. «Гвоздь» выполнил свою задачу на ура. Он сшил и удержал бедро, приняв на себя всю нагрузку. Кость благополучно срослась, и теперь железку необходимо было извлечь.

Здравствуйте, Игорь Ефимович! – лучезарно улыбаясь, сказал Конович пациенту. – Как самочувствие?

– Дык, это… как положено, хорошо. Неделю ни капли, как велели… Весь натощак.

– Это прекрасно, – заулыбался Конович еще фальшивее, – видите ли, Игорь Ефимович, у нас сегодня анестезиолога нет. Он в гинекологию пошел. К женщине.

– К любовнице, что ли пошел? – понимающе оживился Савельев.

– Гм… Да нет… думаю, к пациентке. Наркоз давать. А вас мы, соответственно, без наркоза сегодня полечим. Ну, в самом деле! Ну, к чему вам лишний наркоз? Местно обезболим, раз – два и «гвоздь» долой. Мигнуть не успеете! Лады?

– Ну, дык это… Я что… Как скажете, доктор… если быстро-то…

– Вот и хорошо! Раздевайтесь! Ланёк! Евгений! Готовьте его.

Через полчаса мы приготовили Савельева. Операционное поле было вымыто йодом и спиртом и обложено коричневыми от постоянного автоклавирования простынями. Кроме того, движимая интуицией, Ланёк фиксировала накрепко конечности Савельева к операционному столу.

Доктора тем временем закончили полоскать руки в «первомуре» и позвали нас надевать перчатки.

Савельев храбро моргал в потолок. Петр Конович взял шприц с новокаином и принялся надувать «лимонную корочку» на Савельевском бедре. Накачав достаточно новокаина, принял скальпель и провел короткий разрез параллельно шраму от предыдущей операции.

– Нормально? – спросил он Савельева.

– Хорошо, доктор! – радостно отрапортовал тот.

Через минуту Конович обнаружил кончик «гвоздя» с ушком.

– Крюк мне! – скомандовал он и тут же получил в руку S-образную загогулину. Один из загибов, тот, который был поменьше, Конович вставил в ушко «гвоздя», а затем, сказав Савельеву: – «Держись, Ефимыч!» – плавно и мощно потянул за больший изгиб крюка. Ефимыч явственно закряхтел. «Гвоздь» не сдвинулся.

Конович не смутился ничуть.

– Еще разок, – сказал он, но разок этот завершился ровно с тем же результатом. Только Савельев закряхтел уже громче.

– Ну-ка вместе! – попросил заведующий, и тут же Прохор Семенович ухватился обеими руками за крюк, и вместе с Коновичем они попытались враскачку освободить «гвоздь». Савельев уже явственно застонал и заелозил по столу вслед за «гвоздем», как гигантский жук на крохотной иголке.

– Женя, держи ему ноги! – крикнул Конович, входя в раж. – А ну еще раз, взяли! Три-четыре! Прохор! Рывочком!

«Гвоздь» не пошевелился. Савельев начал тихо выть. В операционной вдруг сделалось невыносимо жарко. Я висел на ногах у Савельева.