— Бандит? Садист? — Оливер попытался улыбнуться, но слишком сильно болел бок. — Убийца? Да. Бандит? Может быть. Садист — нет. Знаешь, сколько раз женщины просили меня пустить им пулю в затылок, только чтобы не попасть в плен? А знаешь почему? Потому что лучше было умереть от руки своего товарища, чем сгнить в яме, чем попасть к армейским палачам. И кто после этого садист? Я? Да, приговор у меня был всегда один — смерть, но это была слишком легкая смерть для слишком многих: смерть от пули, которую они не заслуживали.

Оливер медленно поднимался: сначала на колени, а потом, тяжело опираясь на кровать, на ноги.

— Кто ты такой, Генри? — имя мужчины Оливер не сказал, а выплюнул. — И почему ты еще меня не пристрелил?

— Важно не кто я, а где я, — Генри поднял с пола стул и обратно уселся на него. — Садись, Оливер, — он кивнул на койку позади Стального Генерала, — тебе тяжело стоять, я же вижу. Мы здесь намного дольше, чем ты можешь себе представить. И, скажу тебе, я не в восторге от подобного соседства.

— Что ты имеешь… — начал было Оливер, но Генри его перебил.

— Лагерь сопротивления — сорок лет назад. Атака на обоз с семьями ученых — двадцать семь лет назад. Пьянка с бойцами твоей бригады лет двадцать назад… И еще много, очень много воспо­минаний.

— Воспоминаний? Что ты несешь…

Генри ничего не ответил, еще раз внимательно посмотрел в глаза Оливеру, а потом, хлопнув себя ладонями по коленям, ответил:

— Ладно, давай иначе.

Он встал со своего места, и Оливер понял, что он тоже стоит, но уже не в больничной рубашке, а плотно облегающем костюме, которого он раньше никогда не видел.

Стены палаты затряслись, прикроватная тумбочка и сама койка запрыгали на месте, будто началось землетрясение. Оливер попытался найти хоть какую­то точку опоры, опасаясь нового приступа непонятной боли в боку, но с удивлением обнаружил, что может абсолютно свободно двигаться без каких­либо последствий. Он уже хотел опять спросить Генри, что происходит, но тут стены и потолок обрушились. Они оказались посреди ночного леса.

— Что, черт подери, тут происходит?!

— Тише, не шуми, — ответил Генри. — Это твой последний шанс, Стальной Генерал. Пойдем.

Не дожидаясь ответа, Генри развернулся и пошел куда­то вглубь леса. Оливер, стараясь не отстать, двинулся следом. Минут пять они шли в полной темноте, пока вдали, меж деревьев, не показался огонек костра.

— Кто там? — спросил Оливер.

Генри промолчал и продолжил идти, постепенно сбавляя шаг.

Они были уже совсем рядом. За пожухлой осенней листвой кустов Оливер смог рассмотреть сидящих у огня: двое мужчин, один из которых уже был стариком, и женщина. Все в таких же костюмах, как и он сам. Женщина что­то говорила, а мужчины внимательно слушали.

— Что, черт подери, тут происходит?

— Смотри.

В этот момент с другой стороны костра из таких же зарослей, в каких скрывались они с Генри, выскочило несколько оборванцев и с криками открыли огонь по троице у костра. Оливер было дернулся помочь обороняющимся, но Генри схватил его за плечо и с силой, непонятно откуда взявшейся в этом худощавом человеке, остановил.

— Смотри, — повторил он, — смотри внимательно, Стальной Генерал.

Вот старик хватает автомат и очередью срезает нескольких атакующих, остальные поднимают оружие и непонятно почему кончают с собой. Мужчина, сидящий к Оливеру спиной, начинает заваливаться и падает на землю.

— Не узнаешь? — спрашивает Генри.

— Кого? Кто все эти люди? Генри, что, черт подери, тут происходит?

— Оливер!!! Оливер!!! — закричал в этот момент старик у костра, отбросил автомат и рванулся к лежащему на земле товарищу.

Бок обожгло. Стальной Генерал коснулся костюма и почувствовал под пальцами разорванную ткань и теплую, сочащуюся из свежей раны кровь. Он стал оседать на землю, но Генри подхватил его и поставил обратно на ноги.

— Ты понимаешь, где мы?

Оливер попытался сфокусироваться на лице мужчины, но его черты поплыли, переливаясь в причудливых гримасах.

— Это все уже было? — к нему стало приходить осознание нереальности происходящего.

— Да.

— Я сплю?

— Да.

— И мне нужно проснуться?

— Да, — в третий раз ответил Генри, — ты должен проснуться, Оливер. Или ты останешься тут навсегда — в плену воспоми­наний.

Он еще раз посмотрел на свой бок: порванная ткань диковинного костюма, несколько отверстий от самопальной шрапнели, кровь, но никакой боли.

— Кто ты? — спросил он Генри.

Его собеседник преобразился. Сейчас перед ним стоял уже совершенно другой человек, одетый в камуфляжные брюки и черную футболку.

— Как тебя зовут?

— Я не лгал, меня зовут Генри. Но лучше зови меня Деймос, — сказал мужчина и хлопнул Оливера по плечу.

В глаза Стального Генерала ударил матовый, но слишком яркий после ночного леса свет потолочных ламп. А рядом, держа его за плечо, сидел мужчина, назвавшийся во сне Деймосом.

— Как тебя зовут? — спросил Деймос.

Оливер мучительно долго, как ему показалось, пытался сфокусироваться на собеседнике и понять, что тот у него спрашивает, а после попробовал ответить. Но вместо привычных слов из его горла вырвалось только сухое хрипение.

Деймос чему­то удовлетворенно кивнул, взял с тумбочки заранее приготовленный бумажный стакан с водой и поднес его край к губам раненого. Сначала Оливер почти ничего не почувствовал, но с каждым глотком он все сильнее и сильнее ощущал вкус воды.

— Пей, пей. Это полезно, говорят. Капельницы тоже не лишними были, но куда там им до воды, да? — Деймос улыбался. По­доброму.

Он дождался, пока Оливер допьет, и отставил стакан в сторону.

— Ты помнишь, кто ты?

— Да.

— Ты серьезно всех напугал, старикан. А еще меньше мне понравилось сидеть в твоей голове.

— В смысле? — Оливер не понял, о чем идет речь.

Деймос рассмеялся.

— Ну серьезно, ты же вроде не тупой. Я такой же, как и Мелисса, — оператор, если угодно. Только посильнее.

— Оператор? Так я все же в плену?

— Ну, только если в плену собственной совести, — пошутил Деймос. — Правда, я всегда был уверен, что такие люди, как ты, умеют договариваться с этой госпожой. Тебя разрывают противоречия, Оливер Стил. Я пробыл в твоей голове целую вечность и пережил с тобой слишком многое, слишком много узнал о твоем подсознании, о твоей сути.

— И в чем же она? — Оливер слабо понимал, что несет этот мужчина. — В чем, по­твоему, моя суть?

— Ты образован?

— Достаточно.

— Тогда ты должен был слышать о либидо и мортидо? В курсе этого?

— Может быть.

— Либидо есть движитель человека, его позитивное начало, хотя кто­то приписывает ко всему этому дерьму еще и сексуальность, но я этого мнения не разделяю, — Деймос встал со своего места и пошел за стаканом и графином с водой, которые стояли на столике в другом конце палаты.

— А ты важный гость, — усмехнулся он. — Когда я валялся и пускал слюни, стекла у меня в палате не было. Только бумажные стаканчики в руках медсестры, и строго по часам. Будешь? — он поднял гладкий, пузатый графин повыше, как будто Оливер его и так не мог разглядеть.

— Не откажусь.

Деймос ловко перевернул сначала один стакан, который стоял на подносе к верху дном, затем второй, взял их и вместе с графином двинулся обратно на свой стул.

— Пока я был в твоей голове, твое сознание одолевали видения, которые подсовывала тебе как раз твоя подкорка. И знаешь, что я там увидел? Ты жаждешь умереть, Оливер Стил, потому что так и не смог договориться со своей совестью. Ты целиком состоишь из мортидо, его квинтэссенции, стремишься к саморазрушению вместо созидания. В тебе горит пламя ненависти, в первую очередь к себе. Поэтому каждый раз в своих видениях ты умирал.

Чем дольше Оливер слушал его, тем больше понимал, о чем идет речь. Сначала скромно, будто опасаясь чего­то, воспоминания о его снах поскреблись в памяти, вызывая неприятный фантомный зуд: выскальзывая из поля зрения каждый раз, когда ты пытаешься на них посмотреть, они, будто привидения, неспособные говорить в полную силу и напугать тебя до мокрых штанов, но способные двигать мелкие предметы, пока ты не видишь, вызывали чувство тревоги и дискомфорта. Но чем дольше говорил Деймос, тем сильнее становились призраки воспоминаний о его, Оливера, снах. Поднимаясь в полный рост, выпрямляя скрученные спины, распрямляя плечи, поднимая головы, они рвались вверх из закутков подсознания наружу, во всех своих мельчайших, хоть и сюрреалистичных деталях.