— Тебя же за выдержку Стальным прозвали, да? — спросил Бригадир.

— За фамилию.

— Хорошая шутка.

— А может и не шутка, — с усмешкой ответил Оливер. — Но лучше зови меня по имени. Я в отставке.

— Которую ты сам себе и устроил.

— Именно.

— Из сопротивления не уходят по собственному желанию. А такие как ты — только ногами вперед, — заметил Томми.

— Как видишь, уходят и на своих двоих.

— Командир искал тебя, Оливер. По всей стране клич бросил.

— Я знаю.

— И он в городе.

Оливер молча отхлебнул из стакана. Букет виски был настолько изумителен, что даже этот разговор не мог его испортить.

— Так Мелкий не врал?

— Мелкий та еще шкура, но барыжит честно что «пылью», что шлюхами, что информацией, — Томми поудобнее устроился на стуле, — иначе не прожил бы так долго.

— Так чего вам от меня нужно, парни?

В этот момент Сиплый Джо зашевелился в своем углу и впервые заговорил:

— Все просто. Мы тут ситуацию тебе прояснить хотим, Стальной Генерал, — Оливер поморщился от упоминания своего прозвища, а Джо встал со стула и начал медленно вышагивать по комнате. — Смотри. Ты у нас два года под носом сидел, а поняли, кто именно, мы только в последние месяцы. Прознай раньше — были бы в почете у Командира, а так за нами косяк. Конечно, за тобой присматривали, но, что к нам сам Оливер Стил нагрянул, даже и не думали. Вот кто будет прятаться на виду?

— Тот, кто не хочет, чтобы его нашли, — ответил Оливер.

— Ну вот, я так тоже подумал. И отправил тебе весточку с Мелким. Реакция была поразительная, как подарок прям. Сразу же запетлял в переулках, а потом побежал собирать манатки, — Джо остановился у одной из стен и резко повернулся к Оливеру. — Мы накосячили, Оливер, но и ты в говне по самые уши. Поэтому, будь добр, сделай, что от тебя хочет Командир, и мы все останемся целы. Ты сам должен понимать, что пути у тебя только два. И второй тебя точно не устраивает.

— Когда я с ним увижусь?

— Ты не будешь брыкаться? Если будешь, то нам проще снести тебе голову из обреза прямо сейчас, сказать, что обознались, авось пронесет. Но мы надеемся, что у тебя есть мозги, — Джо внимательно смотрел на Оливера. — Это я уговорил Томми не мочить тебя сразу, а сперва поговорить. Ты не последний человек в сопротивлении, во всяком случае, был не последним. Идиоты так высоко не забираются. А тут пахнет жареным. Для всех в этой комнате.

— И на том спасибо, что без рукоприкладства, — Оливер потянулся на табурете и хлебнул еще немного виски. — Я жить хочу, так что ты правильно рассудил.

— Хорошо. Допивай и пойдем.

— Можно хоть не торопиться?

— С довоенным виски Томми и торопиться? Он нам головы открутит, — усмехнулся Джо и посмотрел на своего патрона. — Да, Томми?

— Само собой, — ответил Бригадир. — Посидим немного и пойдем. Заодно подумай, что главному скажешь.

Спустя десять минут Оливер покончил с остатками виски, встал, взял лежащий на земле рюкзак и протянул его подошедшему Джо:

— Можешь присмотреть? Не думаю, что вы пустите меня к Командиру с оружием, пусть и в сумке.

— Правильно думаешь, — ответил Джо. — Цела будет твоя котомка, пойдем.

Втроем они вышли из комнаты: сначала Томми, следом за ним Оливер, замыкал процессию Джо. Последний, как и обещал, сам нес в руках пожитки беглеца, не доверяя груз кому­то еще.

«Смотрите, какие обходительные. Значит, мы реально все по уши в дерьме», — подумал Оливер. Немного поплутав по коридорам подвала, они вышли к еще одной двери. Томми сам открыл ее и жестом предложил Оливеру войти.

— А­а, Томми. Привели голубчика? — голос принадлежал Командиру, крупному, поджарому, уже полностью седому старику, сидящему за небольшим письменным столом в полутемной канцелярской комнатушке. Возможно, когда­то он и был красив, но время и тяготы партизанской жизни наложили на него свой отпечаток. Обветренную морщинистую кожу лица рассекала на левой щеке пара шрамов. Острый, длинный, когда­то сломанный и неправильно сросшийся нос, тусклые глубоко посаженные серые глаза. — Здравствуй, Оливер! Томми, иди, дальше я сам.

Оливер остановился сразу за дверью, которую закрыл за его спи­ной бригадир Гетто. Он смотрел на старика в кресле и пытался понять, что тот задумал. Командир сопротивления, лидер партизан, вождь революционных сил (как только его не называли!) тоже молчал. Спустя очень долгие для Оливера двадцать­тридцать секунд он вновь заговорил:

— Присаживайся, друг мой, присаживайся. Нам много о чем нужно поговорить, — Командир не сводил глаз с Оливера. — А ты выглядишь еще моложе, чем раньше, даже тридцать пять не дашь. Спокойная жизнь пошла на пользу, да?

— Жизнь в столичном Гетто сложно назвать спокойной.

— Все же проще, чем на передовой?

— Само собой. Сравнил.

— Почему, Оливер? Женщина? Жажда свободы? Почему?

Старик выглядел расстроенным. Оливер ожидал от него любой реакции. Гнева, презрения, ненависти, но не огорчения.

— Я устал, Мэтт, — ответил он старику.

— Устал? Что значит устал? Я бы мог понять женщину и семью, Оливер, желание умереть от передоза «пылью» или спиться, но усталость? — Командир говорил с каждым словом все громче. — Устал, Оливер? Скольких парней ты вел за собой, скольких отправил на самоубийственные задания? Оливер! Как смеешь ты говорить об усталости?

Он сделал короткую паузу и продолжил:

— Мы посвятили свою жизнь борьбе, и, если ты забыл, ты мне должен.

— А мне кажется, что со всеми долгами тебе я уже расплатился. Годами своей жизни расплатился, — парировал Оливер.

Старик, услышав его слова, сжал зубы и прошипел:

— Я создал тебя, Оливер. Уже в двадцать пять ты стал членом штаба, самым молодым. Многие в твоем возрасте тогда гнили с оружием в руках на передовой, а ты трахал девок и изредка выезжал в рейды.

— Ты прекрасно знаешь, насколько сложно отправлять людей на смерть! — Оливер еле сдержался и почти сорвался на крик. — Знаешь, сколько умерло по моей вине? Из­за моих ошибок и решений? Я перестал считать на третьей тысяче, Мэтт! И если ты можешь спокойно спать по ночам, отправляя молодых мальчишек с древними карабинами в руках на смерть, то я не могу! Больше не могу! У нас нет ничего против солдат в полной амуниции! Их даже не всегда крупнокалиберные пулеметы берут, а после восстановления производства боевых дронов мы оказались в полной жопе! Нет, Мэтт, спасибо!

— То есть ты, когда прижало, решил сбежать, да, Оливер? Бросить этих неопытных мальчишек, бросить боевых товарищей, отказаться от всего, во что верил, и закончить свою жизнь с пером в боку в этом Гетто? Да? — Командир тоже начал кричать в ответ. — Да?!

— Я не хочу быть больше убийцей, Мэтт.

— Убийцей?! Ты маньяк, Оливер, ты гребаный маньяк! Напомнить, что ты сделал с обозом, идущим под конвоем в новую Столицу, лет двадцать пять назад? Когда только был принят в штаб? Сколько там было женщин и детей, Оливер?! — орал командир.

Повисла тишина.

— Три сотни человек плюс две дюжины бойцов сопровождения, — тихо ответил тот.

— Да, именно. И ты, именно ты, не я, приказал экономить патроны после того, как сопровождение было перебито. Ты и твой отряд зарезали и забили прикладами три сотни человек! Половина бойцов потом тронулась умом, а тебе хоть бы что! А теперь ты говоришь, что устал?!

— Ты не прав, Мэтт.

— В чем же?!

— Не хоть бы что.

Командир вскочил со своего кресла и подошел к Оливеру, со злобой глядя на него:

— Ах, совесть мучает? Так вот, мой друг, то, что происходит сейчас, по сравнению с тем обозом — детский лепет.

Оливер не до конца понимал, что происходит и почему обычно спокойный и рассудительный Мэтт сейчас так заведен. Единственное, что он нашелся сделать, — сложить руки в замок и уставиться на свои пальцы.

— Что ты имеешь в виду? — не поднимая головы, спросил он Мэтта.

Командир мгновенно растерял все свою воинственность и устало провел ладонью по лицу.