— Да, ещё одна моя грёбанная ошибка, — сухо рассмеялся Алекс. — Точно, мне надо придерживаться мелких преступлений. — Он взглянул на меня и насупился. — Слушай, я тебе перезвоню. Да, она знает. Ладно, чувак, пока. — Он повесил трубку и убрал телефон в карман. Подошёл ко мне и взял моё лицо в ладони, приседая, чтобы заглянуть в глаза. — Мелкая, не переживай, с нами всё будет в порядке.

— Мы не можем бежать от этого, — возразила я.

— Можем. Надо только подумать минуту.

В новостях крутили шестидесятисекундный клип сенатора Райана. Мы молча стояли рядом и смотрели, как этот человек лжет сквозь зубы. Гладкость его голоса была убедительной, и трудно было не повестись на его пропаганду, и средства массовой информации клюнули на это. Реальность нашей ситуации пугала меня, а Алекса бесила.

— Вот же кусок дерьма! — убийственный блеск в глазах превратил его чистую океанскую синеву в темное море. Это пугало и возбуждало меня. Я никогда не видела его таким злым, и это жестокое поведение не должно было вызвать чувство возбуждения, но вызвало, и о-о-очень сильное.

— На хуй тебя, — прошипел Алекс, замахнувшись и проделав дыру в стене. Он целился в лицо сенатора, но в последний момент сменил траекторию. — БЛЯДЬ!

Ага, скорее всего, это вычтут из депозита. Мне нужно успокоить Алекса до того, как он разрушит комнату.

— Ладно, давай сбавим обороты, — предложила я, подскочив и кинувшись к нему

Он нагнулся, тяжело дыша и, уперевшись руками в колени, покачал головой.

— Блядь.

Я заметила кровь и запаниковала.

— Черт, малыш, ты в порядке? Ты поранился? Дай посмотреть.

— Да, я в порядке, — ответил он, подняв руку, останавливая меня. — Только дай мне секунду успокоиться, хорошо?

— Да, хорошо, — согласилась я, медленно отступая и садясь на кровать.

Он уставился на кровоточащие костяшки, растопырив пальцы и шевеля ими, убеждаясь, что ничего не сломал.

— Я тебе обещаю, Мелкая. Мы заставим этого мудака пожалеть.

— Иди сюда, — позвала я, взяла за руку и повела к раковине. Намочила полотенце и приложила к ссадинам. — Не думаю, что у человека, способного отвернуться от собственного сына, и неважно, насколько тот плохой, есть совесть, а она нужна, чтобы жалеть о чем-то.

Он сухо рассмеялся, смотря на меня через зеркало.

— Он пожалеет, когда мы разрушим его гребанную империю.

— Так, значит, опубликуешь фотографии? — поинтересовалась я.

— Не думаю, что это поможет, — сказал он, указывая на телевизор. — Он просто перевернет все это дерьмо в свою пользу.

Сенатор принижал свои неблаговерные поступки, лгал жене и выставлял нас с Алексом ворами, жаждущими денег, и все это сидя на своей башне из слоновой кости. Нам нужно было сдержать свое слово и уничтожить его, но Алекс колебался и склонялся к тому, чтобы вычеркнуть эту часть из нашего плана.

— Ну, если хочешь знать мое мнение. Думаю, лучше всего выпустить фотографии. Твоя мама хотя бы узнает правду и, может быть, уговорит его снять обвинения.

— Мэди, моя мама постоянно под кайфом, сомневаюсь, что она знает, какой сегодня день. Я не рассчитываю на нее. Тут только я и ты. И все.

— Тогда каков план? Как ты предлагаешь нам выбраться из этого?

— Мы не станем ни из чего выпутываться. Забудь об этом. — Алекс не сводил с меня взгляда, меняя направление нашей жизни. — Мы покажем всем, какой на самом деле сын сенатора преступник.

Я опустила глаза под его пристальным взглядом и вернула внимания к поврежденной руке, начав вытирать кровь. Попыталась сказать равнодушно.

— Что ты имеешь в виду под «покажем всем»?

— Мы будем делать все, что захотим.

— И что это значит? — Я говорила медленно и ровно. — Перестанем бежать? Скрываться?

— Не только это, мы устроим волну преступлений, и наши имена станут известны.

Я больше не могла этого выносить. Алекс превысил свой лимит нелепостей, которые он мог сказать.

Я закатила глаза, кинув тряпку ему в грудь.

— Ты обезумел. Нас поймают после первого же ограбления.

Он развел руками.

— А может и нет.

— Да, может, переживешь ночь, — ответила я, оставив его с раскрытым ртом в ванной.

Нет, я не была против плана — грабить забавы ради или по необходимости, но не так. Он делал из этого самоубийственное занятие. Нам надо было залечь на дно на время, ну или хотя бы покинуть страну. Нам не надо выходить, пока весь мир наблюдает за нами, широко улыбаясь и выдвигая обвинения. Парень должно быть в бреду, ну или под кайфом.

Алекс последовал за мной, схватил за руку и развернул к себе.

— Скажи, почему ты считаешь это такой плохой идеей?

— Это самая ужасная идея, она никогда не сработает.

— Почему?

— Потому что… — Я замолчала, взяв его лицо в руки и заставляя обратить внимание на то, что я скажу. — Послушай, как бы мне не хотелось пойти туда и устроить ад, не думаю, что это самое разумное, что нам надо делать сейчас. Мы уже наломали дров. Зачем продолжать играть с удачей? Просто остановись и подумай о своем предложении.

— Я думал об этом и понял, что если раньше мы думали, что в жопе, то теперь мы реально в жопе.

— Да, я в курсе. Я тебе это и пытаюсь сказать, но ты не…

— Нет, детка, ты не понимаешь всю тяжесть ситуации. Ты знаешь срок за вымогательство, особенно когда это касается сенатора США? — спросил он, и я покачала головой. — От двадцати пяти до пожизненного. Пожизненный срок! Ты понимаешь?

— Тогда зачем вообще бежать? Если это решенное дело, зачем тратить их и наше время?

— Потому что если они хотят нас, то им придется сначала нас поймать… — Он приподнял мой подбородок и нежно поцеловал в губы. Когда он отстранился после того, как фактически украл мое дыхание и волю, его глаза зажглись дьявольским огоньком. — Что они и сделают, но я подумал: да пошло все! Мы можем веселиться и блистать во всей красе.

Его предложение было смехотворным, самоубийственным, но таким соблазнительным, как сам грех.

— И все же, ты свихнулся, но я это говорю в самом любящем смысле.

— Скажи, о чем ты на самом деле беспокоишься? Из-за вероятности срока?

— Да, — ответила я, но тут же передумала.

Сама мысль о том, чтобы провести остаток жизни за решеткой, не была соблазнительна, но я бы пережила. Я бывала и в худших местах. А вот расставания с Алексом — нет. А именно это и означала тюрьма, если нас поймают.

— В смысле нет, это не единственная причина, — сказала я, накрывая его ладонь своей. — Я боюсь потерять тебя, а не свободу.

— Обещаю, что я не позволю этому случиться, — поклялся он.

— Но ты только что сказал…

— Забудь, что я сказал, ладно? Я обещаю, что не позволю этому произойти.

Мне хотелось поверить ему, но перевес был не в нашу сторону. С того дня, когда я толкнула его на угон «Ламборгини», мы двигались по дороге саморазрушения.

О мой бог…

И понимание обрушилось на меня, как тонна кирпичей — все происходило из-за меня. Это я! Я навлекла на нас беду своей незрелостью и потребностью быть крутой.

Я, блядь, просто эгоистка.

— Вот дерьмо, — проговорила я, споткнувшись и шагая назад. — Это моя вина.

— Что? — переспросил Алекс, наблюдая, как я проваливалась в бездну вины. Кинулся ко мне, делая один большой шаг через всю комнату и хватая меня за шею. — Слушай меня, Мэди. Это дерьмо — не твоя вина. Это все из-за меня, хорошо? Меня. Не тебя.

Его хватка была сильной, и чем больше я пыталась вывернуться, чтобы глубже увязнуть в унынии и ненависти к себе, тем крепче он удерживал меня.

Я покачала головой, не желая поддаваться.

— Но если бы ты никогда не встретил меня, Алекс, то был бы сейчас дома, с семьей. Не оказался бы в бегах, твое лицо не светили бы в новостях.

— Блядь, меня это не заботит.

— Знаю, что тебя не заботит, но меня да, — сказала я, пожимая плечами в поражении. — Я — проблема.

— Нет, — прорычал он, прижимаясь своим лбом к моему. — Если ты проблема, то и я тоже.