— А еще есть вот такое распоряжение. Читайте.

Колосовский усмехнулся. Он сидел за столом, пока я перечитывала домашнюю корреспонденцию, ждал, посматривая в окно.

— Опоздали, — сказал он, вставая из-за стола.

Распоряжение крайисполкома действительно запоздало. Нам предлагалось вернуться назад. Ввиду того что лето выдалось дождливое и экспедиция медленно продвигалась по маршруту, в крайисполкоме решили, что у нас не хватит ни времени, ни сил, ни продуктов, чтобы дойти до перевала. Теперь этот документ уже утратил смысл. А тогда? Что было бы тогда, если бы мы услышали его по радио? Вернулись бы?.. Нет! Бывают такие распоряжения, которые выполнить невозможно.

Мы задержались в Тивяку на два дня. Привели в порядок все экспедиционное имущество, просушили вещи, упаковали их снова. Груз наш увеличился. В лесных трофеях прибавились шкуры лося, изюбря, чучела птиц и мелких зверушек. Пока мы с Колосовским добирались до перевала, наши товарищи вели здесь научную охоту, собирая экспонаты для музея, пополняли гербарий.

Несколько дней Нечаев лежал в постели не поднимаясь. Но мысль о возвращении домой без нас казалась ему невероятной. Ермаков предложил свой бат, чтобы отправить Нечаева в Бичевую. Андрей Петрович отказался.

— Все пройдет. Я знаю: все пройдет, оставьте меня в покое, — просил он Ермакова, и тот, будучи покладистым человеком, чуждым всякой паники, верил, что все обойдется по-хорошему, только надо истопить баню и прогреть его как следует.

Лидия Николаевна и недовольна была ролью сиделки и тревожилась за состояние больного. Упорство Нечаева она приняла сначала с тревогой, потом с благодарностью. Когда Андрей Петрович впервые вышел к столу, бледный, осунувшийся, Ермаков подскочил к нему, подставил табуретку, заговорил весело, сверкнув очками:

— Вот и великолепно! Вы же просто герой. Через два-три дня мы с вами на уток пойдем.

Мария Ивановна переглядывалась с Лидией Николаевной, украдкой звала ее к себе в комнату, говорила:

— Вы посмотрите на Федю. Он же мертвого плясать заставит.

— А все-таки Андрей Петрович уже встает! Ему стало легче, — радовалась Лидия Николаевна.

Через два дня, и верно, Нечаев пошел в лес. Только не за утками. Он принес какой-то новый вид бересклета и вечером с увлечением рассказывал о замечательных свойствах этого растения, в коре корней которого содержится гуттаперча. Теперь бересклет был заложен в гербарную папку, и Лидия Николаевна, укладывая вещи, преподносила мне всю историю с Нечаевым, с его счастливым выздоровлением, как какую-то необыкновенную случайность.

— Вы подумайте, — говорила она, — ведь когда наш бат перевернулся на заломе, Нечаев упал в воду. Он просто вывалился за борт. Хорошо, что там было неглубоко. Но вода-то холодная. Юрий на руках поднял его и положил в бат. Как он стонал, если б вы знали! По-моему, у него было воспаление легких. Я ставила ему компрессы, сидела возле него. Настроение было ужасное. А тут еще от вас нет никаких вестей. Меня все время мучила совесть: ведь я же не простилась с вами, когда мы расставались. Так себя ругала, вы не представляете…

Накануне нашего отъезда Федор Иванович весь вечер рассказывал смешные истории. Сида опять исполнил шаманский танец. В руках Ермакова тем временем быстро мелькали ножницы. Он резал бумагу на мелкие кусочки. Никто не знал, что он затевает. Утром, когда мы уже сидели в лодке, а с горы нам кричали: «До свиданья!» — Ермаков выбежал на крайний утес и выстрелил оттуда. Белый вихрь бумажек, как снег, посыпался на воду. Мы замахали платками в ответ на ермаковский салют. А Федор Иванович уже бежал по берегу и размахивал в воздухе шляпой:

— До свиданья, друзья!

Еще минута — и за поворотом исчез высокий берег, где стояли Ермаковы. Рядом с ними был Колосовский. Он собирался выехать вслед за нами на другой день, предварительно побывав на Черинае, чтобы взять оттуда Шишкина.

Итак, мы плыли в Гвасюги. Сида сопровождал нас в оморочке до каменного залома. В пути он доставил немало веселых минут. Изображая охоту на изюбря, он то пригибался и затаивался в лодке, то вскидывал вверх ружье, ища предполагаемую цель. За каменным заломом мы с ним расстались. Промер реки вели теперь уже вместе с Лидией Николаевной; Василий, сидя в носовой части бата с веслом в руках, жестами и мимикой говорил Семену о том, что скоро будем в Гвасюгах. Тот улыбался как дитя или, скорчив жалобную физиономию, показывал на фурункулы, которые в последние дни его одолели.

— С генетической и морфологической точек зрения, — говорил между тем Нечаев, — я бы разделил долину Хора на три отрезка.

И он стал пространно излагать свою точку зрения на историю образования этой долины. Я спросила, хватит ли у него материала для отчета, и увидела, как он сразу оживился:

— Безусловно. Я хочу дать полное описание растительного мира долины. Мы собрали очень интересный гербарий. Лесные богатства здесь удивительны…

Он говорил, а нас быстро уносило по широкой реке. Расстояние, на которое мы тратили недели, поднимаясь вверх по Хору, теперь проходили за один час. День был солнечный. Окутанные легкой синей дымкой, вдали быстро менялись пейзажи. Чем ниже мы спускались по реке, тем живописнее становилась тайга. В кратком торжестве осени, кажется, соединилась вся волшебная фантазия природы.

— Посмотрите, какая пестрота! Сколько здесь красок! — воскликнула Лидия Николаевна, указывая на сопку.

В самом деле, сопка была разноцветной. Осень-художница прошлась по ней своей невидимой кистью. Вот среди зелени кедров вверху — красный веер. Это кусты рябины. К вееру тянется рука. Огромная фигура в пестром сарафане занимает полсопки. Островки пожелтевших берез среди хвойного леса образовали ее округлые линии. Всю сказочную пестроту наряда составляют различные деревья и кустарники. Их нетрудно узнать по цвету листвы. Клен выделяется багряными пятнами, между ними вкраплена нежносиреневая листва бархатного дерева, розовая пена бересклета, внизу, под темнобордовым кизильником, по самому подолу платья идет увядшая, с коричневыми султанами, сорбария.

— Я опять возвращаюсь к той же теме, — говорит Андрей Петрович. — Вы видите, какое разнообразие растительных форм в этой долине? Сколько здесь декоративного материала! Ведь если бы наши города озеленить этими деревьями и кустами, как было бы хорошо! Я уверен, что когда-нибудь мы начнем переселять из тайги в городские парки и скверы всю эту роскошную зелень.

— Скажите, Андрей Петрович, а как будет чувствовать себя на городских улицах вот такое растение, как аралия? — спросила Лидия Николаевна.

— Превосходно. Только нужно учитывать индивидуальные особенности каждого вида. Ель, например, на солнцепеке нельзя высаживать. Вообще я должен сказать, что, к сожалению, многие судят о нашей природе по тем тополям и вязам, которые растут в городах, как будто здесь больше нет ничего. А ведь отсюда в центральные города страны, даже на Украину вывозят ясень, бархат, маньчжурский орех…

Он помолчал и опять заговорил, все более воодушевляясь:

— В самом деле, о богатствах дальневосточной природы написано много книг, но пока эти богатства еще не используются как следует. Из бересклета можно получить гуттаперчу. У нас на сотни лет хватило бы сырья для целлюлозной промышленности. В ботанических садах Ленинграда, Киева, Харькова уже растут эти чудесные переселенцы с Дальнего Востока. Вот сейчас, когда осуществляется гениальный план преобразования природы и для борьбы со стихией, с ее опустошительными ветрами, советские люди берут к себе в помощники лес, вы подумайте, какую пользу могут принести природные богатства нашего края, какой это огромный фонд страны!

Да, богатства тайги поистине удивительны! Но, глядя на расцвеченные яркими пятнами сопки, на речные террасы, хотелось, чтобы в этой лесной глуши скорей заблестели крыши домов, и веселые дымы из труб оживили дремлющую долину…

— Е-у-у!.. — донесся по реке знакомый голос Дады.

Я оглянулась. Сзади нас шел еще один бат. Мокрые весла сверкали под солнцем при каждом взмахе. Дада и Динзай догоняли нас, изо всей силы налегая на весла.