Но вот деревья редеют, высокоствольная роща, пересеченная звериными тропами, постепенно светлеет. Ели стоят в длиннополых шубах, глядя друг на друга издалека. В покрове прозрачно зеленеет мелкий папоротник, линнея северная, плауны и какая-то легкая, почти воздушная травка.

Нет, лес этот не беззвучный. За ключом, в сопках, свистит серый ястреб. Он протяжно выводит трель. В ельнике у тропы куча перьев — следы недавней битвы. Должно быть, сова попалась в лапы харзы. Так говорят удэгейцы. Я никогда не видела харзы и спросила, что это за зверь. Оказывается, это хищник, родич куницы, но гораздо больше ее.

Для охотника в тайге все загадки разгаданы. Еще утром, когда мы переходили ключ, заваленный колодником, Дада остановился, заметив на бревне следы соболя. Этот маленький дорогой зверь, из-за которого раньше удэгейцы терпели столько обид от алчных купцов, сейчас привлекал внимание охотников не случайно.

Должно быть, здесь много водится соболя, так как удэгейцы то и дело останавливались, распутывая его замысловатый след среди валежин.

— Вот, смотри, — сказал мне Дада, срывая с куста побуревший удлиненный плод актинидии, — такую ягоду соболь любит.

Ночевать нам пришлось в густом ельнике. Едва отыскав между стволами свободный участок, мы все расположились вокруг костра. На этот раз Колосовскому негде было поставить свою палатку. В лесу было сыро, дрова плохо горели. Дым поворачивался то в одну, то в другую сторону. Трудно было выбрать хорошее место и спокойно работать.

— Соболя давай! — крикнул мне Дада, как только я перебралась на другое место, спасаясь от дыма.

Стоя на коленях, он месил тесто. В эти дни наше питание состояло из пресных лепешек «сило» и супа с мясными консервами. «Сило» пекли на вертелах, как шашлык.

— Соболя давай! — повторил Дада вызывающе. У него было хорошее настроение.

— Что это значит? — спросила я.

Динзай ответил:

— Богатый и бедный в лесу ночевали, понимаете? Огонь развели. Вот так сидели: один тут, другой там. Дым идет на богатого. Богатый замерз, плачет, ничего глазами не видит. Дым большой. Бедный говорит: «А мне хорошо, тепло, дым не кусает». Тогда богатый стал просить: «Уступи мне место». Бедный засмеялся и говорит: «Соболя давай…» Перешел богатый на то место, соболя отдал. Опять дым на него идет. Опять богатый стал просить бедняка уступить место. «Соболя давай», — говорит ему бедняк. Пришлось опять соболя отдавать. Перешел на другую сторону богатый. Так всю ночь ходил с места на место, пока всех не отдал.

— А как вы, Дада, — громко спросил Колосовский, — как вы сейчас охотитесь на соболя? Есть у вас план?

Колосовский все-таки умудрился поставить свою палатку и сидел у входа в нее, протянув к огню босые ноги.

— Есть план, — ответил Дада, тряхнув пышным чубом. — Соболя мало убиваем. Совсем мало. Прошлый год ловили живого соболя. Нынче не знаю как…

И Дада стал рассказывать о том, как удэгейские охотники ходили за соболями в верховья притоков Хора, чтобы поймать их живыми для питомника. Соболей доставляли на самолетах куда-то в Приморье. Я обратила внимание, с каким интересом Фауст Владимирович вступил в беседу, обнаруживая осведомленность в сложных делах охотничьего хозяйства. Когда Дада выразил удивление по поводу того, что отстрел соболей сейчас сокращается с каждым годом, Колосовский заметил:

— Это правильно. Охотничье хозяйство надо вести так, чтобы не истощались запасы зверя в тайге. Иначе что же получается? Смотрите: раньше никто не контролировал охотников. В долину Хора приходили китайцы — били соболя, шли нанайцы — били соболя. Удэгейцы тоже охотились. Верно? А кто отвечал за охотничьи угодья? Теперь есть хозяин — ваш колхоз. Правильно? Значит, надо следить за своим хозяйством. Мало соболя в лесах? Подумайте, как его скорее размножить. Вот есть, например, такой баргузинский соболь. Слыхали? Можно забросить его сюда. Он быстро приживается. Через несколько лет, знаете, сколько здесь будет соболей. Я думаю, что вам нужно именно так сейчас ставить вопрос.

Дада утвердительно кивал головой:

— Конечно, правильно.

Динзай не принимал участия в беседе, но слушал, увлеченный рассуждениями Колосовского. Когда стал накрапывать мелкий дождик, он набросил тент на четыре шеста, вбитые в землю Семеном. Колосовский заявил, что готов уступить мне свою палатку. Но я отказалась. У костра было гораздо теплее. К тому же дождь прекратился.

Ночь опрокинула над нами черную шапку без звезд. Искры от костра гасли под мохнатыми лапами елей. Из глубины леса тянуло сыростью. Утром я проснулась от холода. На огне догорали последние головешки. Пришлось подбрасывать ветки. Меж тем удэгейцы спали без рубах, укрываясь тонкими одеялами, босые ноги их едва не касались травы, обильно усыпанной росою. Когда я сказала, что мне нездоровится, Дада покачал головой:

— Манга![32] Зачем сегодня в сапогах спишь? Так нельзя. Давай сюда улы.

У меня были с собой запасные охотничьи улы из кабаньей кожи. Дада постелил в них травы «хайкты» и подал мне, говоря:

— Надевай!

Однако в улах итти было неудобно, так как уже начинал накрапывать дождь. Пришлось переобуться. Вскоре я почувствовала преимущество сапог перед этой легко промокающей обувью. В сапогах можно было итти вброд через ключи.

Дождь моросил весь день. Все в лесу пропиталось водой. Достаточно было прикоснуться к кустам, чтобы намокнуть. Ельник стал угрюмым. Хвоя поседела от обилия влаги. Опавшая листва прилипала к подошвам, сапоги скользили так, что опасно было проходить по стволам через ключи.

Но вот дождь перестал — и сразу посветлело. Динзай взобрался на самую высокую ель, чтобы оттуда осмотреть долину. За ним последовал Колосовский. Он так же ловко поднимался вверх по сучкам и, достигнув вершины, пристроился на одном из них напротив Динзая. Я не заметила, как Динзай перемахнул оттуда на стоявшую рядом ель и спустился вниз, опередив Колосовского.

— До перевала осталось немного, — сказал Колосовский, снова надевая на плечи рюкзак.

В этот день вместо темных ельников перед нами неожиданно открылись чистые, ровные поляны. Как будто кто-то нарочно приготовил здесь посадочные площадки для самолетов. Это были естественные площади в виде прямоугольников, окруженных березовым лесом вперемежку с хвойным. Повидимому, когда-то здесь было дно озера. Об этом свидетельствуют каменистая почва, окатанные галечники. Теперь почва покрылась густым багульником, пятнами ягеля и сфагнума, разнотравьем. По берегу ключа серой полосой зашелестел высокий вейник. Кое-где стали появляться кусты черной смородины.

Широкое, неохватное небо сияло над головой. Казалось, что вот сейчас где-то за желтеющим перелеском развернется проселочная дорога, затарахтят телеги… Но увы! Так мы прошли шесть площадок и снова углубились в чащу. При этом дважды пересекали ключ. Во второй раз я уже не смогла итти вброд, так как ключ оказался глубоким. Остановилась в раздумье: как быть? В эти дни температура воды опустилась до шести градусов.

— Зачем разуваться? Вода холодная. Идем. Я вас проведу.

Динзай быстро пробежал по берегу, но не нашел более удобной перекладины. Оценивая обстановку, он рассудил: вдвоем итти по этой жиденькой березе мы не сможем одновременно — дерево не выдержит; есть другой выход. Несмотря на мои возражения, Динзай предоставил мне возможность итти по валежине, а сам погрузился в воду и шел со мной рядом, держа меня за руку. Разбухшие от воды сапоги скользили, и это не прошло даром. На самой середине ключа, когда вода поднялась Динзаю выше пояса, я хотела сказать, что нужно вернуться и найти другое место, но в тот же момент свалилась в воду, увлекая за собой и Динзая.

— Другой медведь гораздо легко ходит, — сердился удэгеец, видя, что я смеюсь.

Мы стояли на берегу, оба мокрые, озябшие.

— Я прямо не знаю теперь, что делать. Надо костер.

Но так как до вечера оставалось немного, к тому же опять зарядил дождь, мы решили итти и в ходьбе разогрелись. В этот день мы совершенно не разводили костра, только два раза присаживались отдохнуть, пожевать лепешек, и до самого вечера никто из нас не заговаривал о еде. Зато с какой радостью Динзай вечером устраивал костер! Он натаскал больших валежин и развел костер такой высоты, что самый ловкий спортсмен не смог бы перепрыгнуть его не задевая. Тем временем Колосовский снова подвесил психрометр на ближней ели.