— Так точно!

— Точно, да не совсем. Диверсанты налегке не ходят — на себе еду волокут и разный опасный груз... Вам следовало, товарищ Селюшкин, камень бы килограммов этак на пятнадцать—двадцать или обломок дерева на плечи взвалить. След-то оставили легкий. В первый момент мы вас чуть за уголовника не приняли — это они налегке шастают... Но ничего, шли согласно своей легенде. И даже окурок с обгорелой спичкой догадались припрятать.

— Окурок? Да как вы нашли его? Я же в ямку закопал, землей присыпал.

— Правильно, закопали и землей присыпали. Только земля-то была свеженькая, а старой притрусить не догадались. Тогда бы ваш окурок и не обнаружился так просто...

Немало было в отрядной школе великих знатоков пограничного дела, как взводный Егоренков или его помощник Загуменных. На всю жизнь получил от них Селюшкин добрую зарядку в понимании этого непростого и тонкого пограничного дела.

Сама учеба в школе, частые броски к границе по тревоге, стажировка на заставе в качестве командира отделения, более или менее подготовили Селюшкина к пограничной службе.

После школы служить Селюшкину довелось в резервном подразделении, что было расположено неподалеку от озера Хасан. Как прибыли туда, сразу же попросился на линейную заставу. На это было сказано:

— Линейная застава от вас не уйдет, товарищ Селюшкин. И не думайте, что на курорт попали, — здесь у нас тоже горячая служба.

Только успел Селюшкин познакомиться с бойцами своего отделения, как сразу же и убедился — слова о «горячей службе» не просто слова.

День этот — 29 июля 1938 года — запомнился Селюшкину на всю жизнь. Начался тот памятный день обычно. Отделение отрабатывало приемы штыкового боя. Новички, а в отделении их было двое, взмокли до последней нитки. И с Селюшкиным когда-то бывало такое. Ничего, пообвыкнутся ребята, натренируются. И он их тренировал, долго не давая передышки. Но в конце концов скомандовал:

— Перекур десять минут!

Уставшие новички блаженно растянулись на траве. Старослужащие, снисходительно поглядывая на них, принялись свертывать цигарки.

И вдруг на крыльцо казармы пулей вылетел горластый дежурный:

— Застава, в ружье!

И подняла отделенного Селюшкина эта команда на долгие-долгие годы...

А тогда, перед полуднем 29 июля 1938 года, бойцы усаживались в кузова примчавшихся машин и беспечно пошучивали — они думали, что это очередная учебная тревога или, в крайнем случае, выбрасывают их резервную заставу на поимку нарушителей границы, прорвавшихся в тыл. Но вскоре они убедились, что произошло что-то более серьезное.

Со стороны границы доносились приглушенные звуки, напоминавшие далекие раскаты грома. Но небо было чистым-чистым, яркое солнце начинало только набирать полную свою жаркую силу. Услышав гром, бойцы в недоумении уставились на младшего лейтенанта, ехавшего с ними в кузове. Он понял их немой вопрос, ответил напряженным голосом:

— Что тут неясного? Идет бой с самураями у сопок Безымянной и Заозерной.

Вопросов больше не было.

Первый бой... У кого из воевавших он сотрется из памяти? А что у Селюшкина сохранила эта память из того далекого времени?

Почему-то запомнилось ощущение озноба, когда он услышал слова младшего лейтенанта, фамилию которого уже и забыл. Озноб этот усилился, когда явственно стала различима пулеметно-винтовочная перестрелка.

Он прожил к тому времени двадцать с небольшим лет — не очень-то большую жизнь, но его вдруг потянуло на воспоминания, будто пришло время подводить итоги прожитого. Недлинная пока его жизнь встала перед глазами ясно и четко. Его, пятилетнего, снимает с конька крыши дома строгий отец — туда забрался Юрка по лестнице, которую забыли убрать, когда ремонтировали крышу. Юрке интересно было поглядеть на землю с такой громадной высоты... Внизу металась мать — она почему-то показалась ему похожей на перепуганно кудахтавшую курицу. Отец крепко выпорол его, и мать не заступилась, а только плакала...

Настя Красивая вспомнилась. Вот на это плечо она уронила голову тогда, на вокзале. Вдруг явственно почувствовал он на шее горячее прикосновение руки ее; когда уезжал на военную службу, Настя впервые обняла его. Любит же! Письма такие шлет, а он, дурачина, еще обижается, фасон держит. Нет, надо написать. Обязательно напишет, если, конечно, останется живым...

На повороте дороги внезапно вырос старший лейтенант, помощник коменданта.

— Высаживаться! Быстрей! — командовал он коротко и резко, будто слова были теми боеприпасами, которые требовалось жестко экономить. — Безымянную обороняет малая горсточка пограничников. Слышите, что там творится? Ваша задача — отстоять Безымянную до прихода основных сил. Ясно? Все!

Чтобы отстоять, надо было еще попасть на эту сопку, над которой повсеместно вспыхивали темно-серые фонтаны взрывов.

Выдержат ли нервы, хватит ли сил прорваться через сплошную стену грохочущего огня и вздыбленной земли?

Старший лейтенант коротко бросил:

— За мной, вперед!

И сразу вспомнилось то, чему учили в школе младшего начсостава и здесь на резервной заставе: когда надо бежать, когда надо ползти, а когда падать на землю и вскакивать, чтобы снова бежать.

Бежал Селюшкин и время от времени оглядывался: как там его отделение? Ничего, освоились ребята, и не подумаешь, что впервые оказались в таком пекле. Даже те двое новичков, еще недавно исходившие потом на занятиях, держались молодцами, не отставали, будто подзаняли силенок где-то. Усвоили-таки, чему он учил их на занятиях по тактике: вовремя падают на землю, вовремя вскакивают и выдерживают нужную дистанцию.

Только успели прыгнуть в траншеи, артиллерийский обстрел прекратился. На короткий миг наступила тишина.

— Приготовиться к отражению атаки! — разнеслось по траншее.

Селюшкин повторил приказ своему отделению. Посмотрел перед собой: но где же те, которые должны идти в атаку на позиции пограничников? Впереди Селюшкин ничего подозрительного не замечал. На побуревшей от летнего зноя траве он видел лишь множество кочек — до них было метров триста, не больше. Может быть, там болото? Вдруг одна из кочек превратилась в человеческую фигуру, прокричавшую что-то напряженным тонким голосом. И тотчас поднялись с земли и двинулись вперед сначала скорым шагом, а потом и бегом солдаты, растянувшиеся в три цепи одна за одной. Тонкими пронзительными голосами они кричали что-то устрашающее, слившееся в одно «а-а-ай!».

Траншеи облетел новый приказ:

— Без команды не стрелять! Сигнал открытия огня — длинная пулеметная очередь.

Селюшкин повторил приказ отделению и дослал патрон. Почему-то подумал беззлобно: «Вот ведь дураки, на верную смерть идут!» Спокойно выбрал живую цель — невысокого плотненького солдата.

Слева хлестнула длинная пулеметная очередь. Одним из первых ткнулся в землю солдат, которого Селюшкин держал на прицеле...

Селюшкин помнил, как тогда он удивлялся собственному спокойствию: в атаку же самураи прутся, чтобы убить и его, и товарищей, а он спокоен, расчетливо прицеливается и без промаха стреляет...

Выбита первая вражеская цепь. Идет вторая, обреченно перешагивая через трупы. Но вот и она дрогнула, заколебалась, а потом повернула вспять, провожаемая пулеметными очередями и винтовочным треском. На нее, ощетинившись штыками, двинулась третья цепь. Удиравшие повернулись обратно, а вскоре залегли вместе с теми, кто заслонял им дорогу в тыл. И тут же лихорадочно замелькали короткие лопатки, вздымая фонтанчики земли.

— Самураи в землю зарываются! — прокричал кто-то ликующим голосом. — Не понравилось пограничное угощение!

Замолчали наши пулеметы. Кое-где раздавались только одиночные винтовочные выстрелы, и они смолкли — последовала команда «Прекратить огонь!». Как хорошо потрудившиеся люди, бойцы принялись скручивать цигарки.