— Так точно, товарищ майор! Уж такое свойство молодежи: не переносит одиночества.

— Ишь монополист какой! Свойство это не только у молодежи, а у всех нормальных людей... Что теперь скажешь о народе на заставе?

— Нормальный народ.

Зимин с улыбкой пояснил Бабкину:

— На языке моего сына и его ровесника Киселева это слово — наивысшая оценка. — И сразу стал серьезным. — Теперь, я надеюсь, с тобой можно говорить прямо, говорить по-мужски... Преступника Валерия Казаченко задержали на левом фланге соседней заставы, ты это знаешь. Заставе объявлена благодарность, а весь наряд представлен к награждению знаками отличия и получил краткосрочные отпуска домой... А задержать нарушителя должен был ты со своим напарником. Он на тебя шел, но ты спугнул его!

— Но мы же тихо сидели.

— Спугнуть нарушителя в темноте можно не только шумом, но и огоньком сигареты, даже чуть приметным.

Киселев опустил голову:

— Я курил, товарищ майор. Две сигареты выкурил в наряде. Извините.

— О вашем грубом нарушении службы мы узнали еще утром, когда вы спали после наряда, — проработали след нарушителя. Потом нам позвонили из штаба: Казаченко на допросе показал, почему он метнулся в сторону от вашего наряда. — Зимин прошелся по канцелярии, снова опустился на свое место. — Хорошо, что сразу признался насчет курения. А то я целую неделю таскаю в кармане вот эти вещественные доказательства — на тот случай, если бы ты вздумал отказываться. — Зимин развернул пакетик с двумя окурками сигарет: — Твои?

— Мои. «Варна».

— Ясно! — Майор Зимин с легкой душой выбросил окурки в мусорную корзину. — Так вот, Киселев, мы бы могли взять тебя в крутой оборот сразу же, в тот же злополучный день. Но лейтенант Бабкин связался с вашей прежней заставой, и тамошний замполит много хороших слов сказал о тебе. И тогда мы приняли решение подождать некоторое время, чтобы ты на нашей заставе с солдатами душой сошелся, потому что они будут твоими главными судьями. Комсорг Жуков подтверждает: ты нашел свое место среди людей, стал своим. А со своими всегда обращаются побережнее. Конечно, всыплют тебе на комсомольском собрании, да и я накажу — такое сам понимаешь, нельзя прощать. И это не столь для тебя, сколь для пользы дела важно. Как вести себя на комсомольском собрании — с Жуковым посоветуйся. Друг плохого не подскажет.

Киселев уставился на Жукова:

— И ты знал про все это?

— А как же!

— И молчал?

— Для пользы дела.

Киселев поднялся со стула:

— Спасибо за урок, товарищ майор! Больше такого никогда не повторится!

— Верю! — Зимин посмотрел на Бабкина: — Дополнишь, Сергей Николаевич?

— Чего дополнять? Тоже верю.

— У тебя, Петро, что будет к Киселеву?

— Пока ничего. А появится, так найду время сказать, — улыбнулся Жуков. — Живем-то недалеко друг от дружки. Койки рядом стоят.

— Разрешите узнать, товарищ майор, когда собрание будет? — спросил Киселев.

— Это мы с комсоргом нашим уточним. Наверное, подождем приезда майора Степанчикова. — Зимин вопросительно посмотрел на Жукова. Тот утвердительно кивнул. Зимин снова повернулся к Киселеву: — Тот самый, которого ты покорил своими ответами на политподготовке...

Майор Степанчиков приехал через двое суток. За месяц с небольшим он успел загореть, и даже излишне — на носу и скулах сходила кожа.

Может, потому что встретились они теперь уже не впервые, Степанчиков не был так сух и официален, как при первой встрече. Побывав за это время на многих заставах, он, по всему видать, кое-чему научился. Первым делом попросил Зимина называть его по-имени-отчеству — Семеном Афанасьевичем, потом признался:

— Жаль мне этого Киселева.

— А чего его жалеть? Я так полагаю: жалеют слабеньких и несчастненьких. Он такого впечатления не производит — парень способный, развитый.

Выжидая, что еще скажет о Киселеве Степанчиков, Зимин пока говорил осторожно.

— В отношении Киселева командир части настроен очень решительно, — сказал Степанчиков.

— То есть?

— Он не будет возражать, если вы, Петр Андреевич, найдете нужным ходатайствовать о переводе Киселева в другое подразделение.

— В какое, например?

— В какое-нибудь хозяйственное или строительное, подальше от границы.

— Скажу откровенно, Семен Афанасьевич: если уж понадобится хлопотать о Киселеве, то буду просить командира части только об одном — оставить Киселева на нашей заставе. Чего бросать парня с места на место? Живой человек все-таки, а не мячик резиновый.

— Но ведь грубейшее нарушение...

— У меня, признаться, Семен Афанасьевич, в военной молодости тоже было грубейшее нарушение — уснул на посту. Всыпали мне за это порядком, но с места на место не перебрасывали. — Зимин в упор посмотрел на Степанчикова: — Вы тут излагали точку зрения командира части. А у вас, дорогой Семен Афанасьевич, есть она, своя, личная точка зрения на это дело? Или для удобства довольствуетесь чужой?

Нет, майор Степанчиков не взорвался после этого грубоватого выпада начальника заставы, не разыграл благородного негодования. Он повел себя совсем не так, как предполагал Зимин: он улыбнулся, и лицо его, освещенное этой улыбкой, просветлело, как бы очистилось от официальной шелухи, стало добродушным, мягким. Он спросил, как спрашивают иной раз солдаты-первогодки:

— Честно?

— По возможности, Семен Афанасьевич. — Петр Андреевич тоже улыбнулся.

Ничего вроде бы не произошло, но с этого момента растаял между ними ледок отчуждения.

— Я ведь еще тогда, при первом нашем знакометве, понял: не такой уж плохой этот ефрейтор Киселев, — признался Степанчиков. — Только какой-то настороженный, колючий, самонадеянный, но умный.

— Покорил словесными узорами?

— Зачем так упрощенно? Не будем подковыривать, Петр Андреевич, а?

— Не будем, не будем. — Петр Андреевич, чтобы погасить размолвку, даже ладонь выставил вперед. — Спасибо, Семен Афанасьевич, мне теперь все ясно и легче будет дальше разговаривать с вами.

Зимин обо всем спокойно рассказал Степанчикову: о найденных окурках в воронке, об утренней проработке следа нарушителя, о разговоре Бабкина с замполитом заставы, где раньше служил Киселев, о стычке в солдатской столовой, о первом и втором разговорах с Киселевым. Словом, раскрыл то, что называл он «тактикой работы с солдатом».

— Понимаешь, Семен Афанасьевич, когда отдаешь молодому парню частичку своей души и вот этого самого, — Петр Андреевич приложил ладонь к сердцу, — да если еще убеждаешься, что из этого польза получается, то, ей-богу, не хочется, чтобы все это пошло прахом.

Степанчиков слушал его, подперев рукой подбородок, и чуть заметно кивал головой. Так слушать может только единомышленник. А когда Зимин закончил говорить, Степанчиков не удержался от восклицания:

— Как это правильно, как это разумно и как это вы бережно обошлись!

— Ну-у, зачем же столько восклицаний? — улыбнулся Зимин. — Просто стараемся не забывать: человека надо беречь, даже если он оступился — не отмахиваться от него.

Степанчиков неожиданно спросил:

— Может, не будем проводить комсомольское собрание? К чему лишняя проработка?

— Обязательно проведем! — сразу же возразил Зимин. — И не для проработки Киселева. Понимаешь, Семен Афанасьевич, нас очень беспокоит это — курение ночных нарядов. Да и на других заставах такое встречается. Хоть обыскивай каждого! Говорим, убеждаем, требуем, а нарушение это нет-нет да и всплывает. Уже давно замечено, что солдата лучше всего убеждают все-таки предметные уроки, а не общие рассуждения. Сейчас этот предметный урок сама жизнь представила. Разумно ли будет упускать такой случай?

Степанчиков спорить не стал:

— Убедил, Петр Андреевич. Давай начнем готовить комсомольское собрание.

Оба, того не замечая, перешли на «ты».