Привязанность к семейству Поликарповых у нее была давняя — она хорошо знала родителей Виктора Петровича, погибших в Отечественную войну. Знала их с далеких тридцатых годов. Да что родителей: нынешнего заместителя начальника политотдела отряда майора Поликарпова она помнила еще таким, каким сейчас был его младший сын Петька... Теперь, глядя на Петьку, она вдруг начинала чувствовать себя молоденькой, будто сейчас не начало шестидесятых годов, а середина тридцатых. Глядела на Петьку и нет-нет да называла его Витькой...

Поликарповы заменяли Наталье Павловне всех дорогих и близких, которых поглотили неумолимое время и две войны — финская и Отечественная.

Виктору Петровичу, оставшемуся мальчишкой-сиротой в первые дни Отечественной войны, Наталья Павловна была дорога уже тем, что она со своим Кузнецовым очень дружила с его родителями; в ней самой и в ее рассказах о них как бы реально продолжалась жизнь родителей его, оборвавшаяся так рано.

А что касается Ирины Михайловны, жены Поликарпова, то она убеждена, что если бы в начале ее жизни на границе не встретилась Наталья Павловна Кузнецова, то она вряд ли задержалась бы здесь. Сразу же после свадьбы, еще не успев отвыкнуть от доброй и постоянной родительской заботы и опеки, Ирина Михайловна вдруг оказалась на глухой лесной заставе, откуда до ближайшей деревушки полтора десятка километров, поселилась в казенном неприютном доме. И не просто поселилась, а стала хозяйкой, и ей самой приходилось топить прожорливые печи, носить воду из колодца, готовить обеды, заводить постирушки... Когда все это разом свалилось на нежные и слабенькие плечи городской девчушки, у нее просто опустились руки. Окончить педагогический институт, получить высшее образование — заниматься всем этим?..

Сколько раз заставал в слезах свою красивую жену молодой муж, замполит заставы. И в тягостном молчании начинал выхаживать из угла в угол. Что он мог поделать, чем он мог помочь?

И в самую-то трудную минуту появилась на заставе Наталья Павловна Кузнецова, капитан медицинской службы. Приехала по своим медицинским делам, а пришлось в срочном порядке заниматься делами семейными.

— Ну, что нос-то повесила, боевая подруга? Осточертело наше пограничное житье-бытье? — прямо спросила она, поняв сразу, что творилось в душе молодой жены замполита. — Может, уже раскаиваешься, что вышла замуж за пограничника?

Она умела задавать строгие вопросы, от которых молчанием не отделаешься.

Наталья Павловна пробыла тогда на заставе несколько суток. Занималась, конечно, не только семейными делами растерявшихся перед житейскими трудностями супругов Поликарповых. Под ее строгим присмотром солдаты навели повсюду такую чистоту, что все помещения — кубрики, дежурка, канцелярия, Ленинская комната — стали выглядеть так, будто вот-вот должен был приехать на заставу очень большой и очень строгий начальник. Всюду стало светлее, просторнее, как-то сам собою выветрился казарменный дух — эта сложная смесь запахов металла и ружейного масла, сапог и портянок, ваксы и одеколона, табачного дыма и человеческого пота. Да и сами солдаты стали выглядеть чистенькими, свеженькими, аккуратненькими и отучились грохать по полу своими коваными сапожищами, улетучились из обихода бранные слова... А Ирина Михайловна научилась варить борщи и супы, готовить салаты и жаркое, стирать и гладить белье, выкраивать время на чтение и вязание, придерживаться режима, который должны соблюдать беременные, а главное — не раздражаться по пустякам, не злиться, если муж задерживается на службе...

Уезжая с заставы, Наталья Павловна по-матерински прижала к себе Ирину Михайловну, поцеловала в лоб, как целуют матери прихворнувших детей:

— Все будет хорошо, моя девочка... В случае чего — звони. Может, и помогу в чем.

Но дожидаться звонков не стала — звонила сама. И тогда на пограничной линии связи, по которой чаще всего раздавались грубоватые и категорические мужские голоса, звучали женские, и разговор шел о том, как лучше готовить пищу, варить компоты и варенья, солить грибы и капусту, шить пеленки и распашонки...

А потом Наталья Павловна, каждого в свое время, приняла на свои руки новорожденных Костю и Петьку и еще не теряла надежды, что со временем подержит на руках и сестренку их...

Поначалу, конечно, старики родители ревновали дочь к этой женщине. Но рассудили по-своему: какие родители не ревнуют детей своих к невесткам и зятьям? С Натальей Павловной Кузнецовой, правда, случай особый. Но побывали родители Ирины Михайловны другой-третий раз на заставе, поближе узнали пограничный уклад жизни — напряженный, суровый, и им стало понятно: не выдержала бы всего этого их дочь, не будь рядом Натальи Павловны, этой только строгой с виду, но безгранично доброй и многоопытной женщины. А когда она погостила несколько раз у них в Саратове, да когда еще узнали о ее нелегкой судьбе, о том всеобщем уважении молодых и старых пограничников к ее немалым заслугам, и фронтовым, и нынешним, оба старика посчитали, что их дочери и зятю, конечно, очень повезло в жизни, когда рядом с ними оказалась эта удивительная женщина.

А у Натальи Павловны в свою очередь появились новые друзья — родители жены Поликарпова.

Молодой лейтенант, и года не прослуживший в отряде, с этакой небрежностью бывалого военного человека пересказал Поликарпову по дороге содержание донесения, поступившего полтора часа назад от коменданта Горской комендатуры: в таком-то квадрате дозор обнаружил явные признаки ночевки неизвестных — потушенный костер, примятую траву, три пустые банки из-под консервированных голубцов. Следы неизвестных собака взяла только до просеки, от которой начинается погранзона.

— Следы чем-то обработаны — это как пить дать. Опытные бродяги, по всему видать. Похоже, товарищ майор, пожаловала троица разыскиваемых беглецов. Будут теперь крутить, хитрить, следы заметать. Такое дело у них в тылу получалось, теперь будут иметь дело с нами, с пограничниками. Быстренько отбегаются.

— Это называется шапкозакидательство. Откуда у вас эта болезнь? — спросил Поликарпов.

Лейтенант обиженно замолчал и за всю дорогу не сказал больше ни слова...

Старшим пограничного наряда, обнаружившим свежее кострище, был инструктор службы собак сержант Стрепетов. Майор Поликарпов хорошо знал его: этот угрюмоватый паренек из далекого архангельского Пинежья понапрасну не подымет тревоги, и если уж он со своей Кариной, собакой редкостной, известной даже в округе, не мог взять след неизвестного или неизвестных, то и в самом деле это были «опытные бродяги», как выразился лейтенант из штаба.

Сержанту Стрепетову после службы полагался сон. Но спать он не ложился — убедил начальника заставы: если уж выехали на заставу отрядные офицеры, они все равно ведь разбудят его, чтобы узнать подробности; конечно, он все обстоятельства и признаки доложил начальнику заставы, но вполне мог и упустить ненароком какие-то детали. А недоспит чуток, так ничего, на гражданке наверстает.

Он и в самом деле кое-что упустил в своем докладе начальнику заставы, да тот и не поинтересовался этим. А Поликарпов спросил первым делом:

— А чего это вы решили крюка давать, Стрепетов? Ведь кострище-то вы обнаружили за пределами погранзоны.

— Так точно, товарищ майор, за пределами. Но ведь это каких-то полсотни метров за нашей просекой. У меня давно это место на примете, очень оно удобное отсиживаться нарушителям — глубокая старая воронка от большой авиабомбы, еще с войны. Такой костер там можно развести на дне — огонек-то и в десяти метрах не увидишь со стороны, да и постель мягкая да сухая — брусничником заросла воронка. Вот я и надумал заглянуть туда.

Ночевали неизвестные в этой воронке по предположению сержанта Стрепетова не далее как прошлой ночью — брусничник еще не совсем выпрямился, но уже не кажется свежепримятым, пустые консервные банки еще сохранили запах голубцов. Пустые банки эти сержант Стрепетов, понятно, принес на заставу — вещественное доказательство все-таки... Причина, по которой его собака Карина, лучшая розыскная собака в комендатуре, не взяла след неизвестных, выяснена: на просеке, метрах в семи от предупреждающего щита «Погранзона», Стрепетов обнаружил на каменистой тропинке крупицы просыпанной махорки.