Первое время, как это бывает со всеми молодыми военными, письма на родину Селюшкин писал довольно регулярно, и не только родителям, но и молодому бригадиру, который принял от него дела, — беспокоился, наставлял, советовал. Письма родителям были коротенькими: жив-здоров, постигает пограничную службу, о которой много не распишешься, потому что это военная тайна.

В письмах Насте, немногословных и сдержанных, о чувствах своих не распространялся: взрослая, знает сама про эти чувства... Настя же каждый раз довольно подробно писала о своей тоске по нему и даже повинилась в своей бессердечности и гордости — надо было сыграть свадьбу, и были бы теперь они мужем и женой, законными супругами. Но даже и это признание он обошел молчанием — еще не выветрилась обида... Переписка мало-помалу стала затихать: напишет одно письмо в месяц — и ладно. Сказать откровенно, много сил и времени отнимали занятия, тренировки, да и с партийными поручениями не обходили его стороной.

Поначалу Селюшкин и его товарищи о пограничной жизни имели самое приблизительное представление. Но понимали, что это до поры, до времени.

На втором месяце учебы его роту подняли ночью по тревоге. Все были уверены, что с ходу вступят в бой, и Селюшкину чудилось даже, что он совершит подвиг.

Но ни в какой бой их взвод не вступил, и никаких подвигов курсант Селюшкин не совершил.

Главные события развернулись на соседней заставе справа: там на вторые сутки задержали закордонного лазутчика, а второго во время перестрелки убили. На участке, где был Селюшкин, за эти двое суток только вымокли и намерзлись в «секретах». Но зато увидели, чем и как живет настоящая пограничная застава, и убедились: беспокойная граница на Дальнем Востоке, крепко попахивает она порохом.

Когда вернулись в казарму, то курсанты считали, что их роте посчастливилось. А на Ивана Сивкова из третьего отделения, которого в перестрелке легонько царапнула пуля, смотрели, как на героя: еще бы — человек получил ранение в бою. Курсант Иван Сивков, конечно, фасонил... Какими они еще были мальчишками, эти будущие командиры отделений!

Когда наступило по распорядку дня личное время, все принялись писать письма. В Ленинскую комнату заглянул старшина роты, человек в годах, из тех, для кого душа человеческая не такие уж потемки. Усмехнулся:

— И подвигов вы в свои письма сегодня натискаете вагон и маленькую тележку!

Не у одного курсанта после этих слов старшины вспыхнули румянцем и щеки, и уши. И Юрий Селюшкин зарумянился, а потом принялся переписывать свое послание...

Что еще запомнилось ему из далеких времен его пограничной юности? Однообразие курсантских будней, когда время каждого и всех вместе было расписано неумолимо распорядком дня до минуты. Времени этого никогда не хватало. С подъема и до отбоя только и слышалось: «Скорей! Быстрей! Пошевеливайся!» Других слов суровые командиры будто и не знали. Нет, еще одну команду они выкрикивали часто: «Отставить!» На строевой подготовке она означала: не так вышел из строя, не так подошел к командиру, не так отпечатал строевой шаг, не так взял оружие на плечо. И надо было повторять все сначала, иногда раз пять повторять. На огневой подготовке «Отставить!» раздавалось тоже частенько: не так лег с оружием, не так поднялся с земли, не так выполнил заряжание, не так прицелился. Все отрабатывалось до автоматизма и это стоило нервов и пота...

Запомнились, конечно, и артисты своего дела.

Разве забудешь, например, помкомвзвода Загуменных? С виду неброский, вяловатый, с крупными оспинами на лице. И глаза у него были вроде бы сонные. Так он выглядел, когда не занимался прямым своим делом, — на перекурах, в личное время. На занятиях он преображался совершенно: вдруг становился стройным, подтянутым, молодцевато подвижным, и все у него получалось легко и с блеском. Пройдется строевым шагом, — нет, не пробухает по земле тяжелыми армейскими сапожищами, а четко отпечатает шаг — чок, чок, чок! Повернется кругом на месте — и словно искры брызнут из-под каблуков! В это время он казался таким ладным и красивым, что даже глубокие оспины на его лице будто бы исчезали. А как оружие знал, как стрелял из него — все пули ложились в «яблочко»!

Такое, например, запомнилось. В роте частенько устраивались соревнования: кто без ошибки, а главное, в считанные минуты разберет и соберет затвор винтовки или сложнейший замок станкового пулемета «максим». И здесь никто не мог сравниться с помкомвзвода Загуменных: даже с завязанными полотенцем глазами он управлялся со сборкой затвора или замка самым первым.

Или взять командира взвода Егоренкова. На занятиях по следопытству не только новички-курсанты, а бывалые пограничники удивлялись, как это можно так читать следы — не то, что там на белом снегу, а летом на зеленой земле? Егоренков по следам определял не только направление движения, а возраст и даже внешние приметы человека и в каком тот был душевном состоянии — нервничал или шел спокойно.

Был такой случай.

— Слушайте вводную, — сказал как-то на занятиях Егоренков. — Местный житель заметил у Темного ключика неизвестного. Этим неизвестным будете вы, курсант Селюшкин. Можете двигаться в любом направлении, можете изображать, скажем, сбежавшего из лагеря уголовника или закордонного нарушителя границы. Дело ваше. Но имейте в виду: любому, кого будете изображать, очень не хочется встречаться с пограничниками. Пока мы вас не настигнем, не забывайте об избранной вами роли. Ясно? Действуйте и не мешкайте.

В том, что его настигнут, Селюшкин не сомневался. Надо постараться, чтобы произошло это не так быстро. Какую роль избрать — это тоже важно. Потом, на разборе, Егоренков обязательно спросит: почему, курсант Селюшкин, вы избрали именно эту роль? Он спросит, и в этом не приходилось сомневаться, потому что не уставал повторять:

— Какое главное качество у пограничника? Умение соображать, мыслить логически. Он сначала головой работает, а потом только руками и ногами.

Неспроста взводный дал две роли на выбор. Значит, надо изображать того типа, с которым пограничники чаще всего имели дело тогда. Таким типом был закордонный лазутчик — в конце весны 1938 года японцы активно прощупывали нашу границу. Стало быть, выбор ясен: неизвестный, замеченный местным жителем у Темного ключика, — диверсант из бежавших за рубеж белогвардейцев, человек подготовленный и натренированный, он должен идти быстро в направлении ближайшей железнодорожной станции, понятно, стараясь при этом оставить поменьше демаскирующих признаков.

Так и старался действовать Селюшкин. Шел быстро в направлении городка, до которого было километров двадцать. Первый привал — он оказался и последним — Селюшкин сделал только через полтора ходовых часа. Он наскоро покурил, жженую спичку и окурок спрятал в ямку, выдавленную каблуком. Ямку заровнял, расправил примятую траву, на которой сидел, и пошагал дальше.

Через полчаса примерно сначала справа, потом и слева уловил чуть слышимые звуки: нет-нет да раздавался слабый треск сучьев.

Селюшкин остановился на короткое время, сунул руку за пазуху, будто там было припрятано оружие. Прислушался, но ничего подозрительного не услышал. Быстро пошел дальше, продолжая держать руку за пазухой. Но ушел недалеко.

— Руки вверх! — раздалось сзади.

Селюшкин поневоле оглянулся. Увидел очень решительного и строгого друга-приятеля, с которым и спали-то на соседних койках. Селюшкин метнулся вправо. А там уже другой курсант был наготове. Бросился вперед, но тут из-за дерева вышел взводный Егоренков.

На разборе он сказал:

— Решили под закордонного нарушителя пройтись? Это правильно — много их рвется к нам в гости. И легенду подходящую избрали: он должен быть физически крепким и двигаться именно в сторону города — там проще затеряться среди людей. Конечно, в этом направлении мог двинуться и заблудившийся уголовник. Но он бы не шел, а метался из стороны в сторону и часто останавливался бы на отдых — силенок-то мало у него, и тренировки никакой... Стало быть, диверсант закордонный?