Начал гоблин с событий далекого-предалекого детства и поведал о своих самых первых воспоминаниях. Вот старая, как поросший мхом камень, морщинистая и беззубая самка поет колыбельную, которая и не колыбельная вовсе, а молитва полузабытой богине из древних сказаний. Вот молодая и красивая самка качает кроватку и улыбается невинному младенцу, а ее желтые глаза с вертикальными зрачками грустные-прегрустные. Малыш постарше играет на глиняном полу рядом, но он маму почему-то совсем не радует, как не радует зубная боль. И ей хочется, чтобы младший поскорее вырос и стал сильным и отважным, а он старается изо всех сил: много спит, хорошо кушает и растет не по дням, а по часам.

Вот прошел год, полный тягот и лишений повседневной гоблинской жизни. Маленький шалопай играет с грубо обструганным деревянным алтарем. Старший лезет туда же и толкает его под руку, проливает чашу с дымящейся жертвенной кровью и убегает, а на младшего обрушивается град упреков от старой самки. Он не понимает, почему его больно шлепают по мягким местам, и громко рыдает от обиды и несправедливости.

Вот он делает первые неуверенные шаги, радуя молодую самку своей настойчивостью. Вот говорит свое первое слово, а затем и второе, третье и приводит в священный трепет старую самку случайно сотворенным на ее глазах заклинанием. Это всего лишь сноп искр, бьющий широким фонтаном из лапы, но она радуется, словно получила новые зубы в подарок и гору сочного вкусного мяса в придачу, и зовет остальных посмотреть на чудо.

Вот первые игры с братом и первая боль полученных тумаков от жестоких соседских мальчишек. Первая удачная месть: соседи на всю жизнь усвоили, что маленький не всегда беззащитен и тоже умеет огрызаться, но все равно толпой поколотили еще раз. И еще много раз после этого. Потом пришли захватчики и убили всех, кого нашли, и поклялся юный гоблин страшно отомстить… И страшное одиночество после этого, когда брат окончательно отказался с ним общаться как с братом, обвинив в случившемся. Близких не осталось. Он один во всем огромном страшном мире, наполненном чрезмерной жестокостью, отчаянной несправедливостью и смертельными опасностями, полном отвратительного невежества и напрочь лишенном сочувствия.

Описание одной только клятвы заняло, по подсчетам Гарба, около двадцати минут. Рассказ длился уже больше трех часов, а повествование степенно доползло лишь до момента обучения у тогда еще молодого, как неспелый виноград, но уже мудрого шамана Нунаха. Курак стоял недвижимо, скрестив призрачные лапы на груди, и внимал с видимой безмятежностью на морде, никак не проявляя чувств. Богатый опыт подсказывал гоблину, что духам свойственны те же эмоции, что и живым существам. Однако, чем дольше дух находится в Шеоле, тем сильнее становятся проявления его внутренних переживаний. В конце концов, это одно из немногих развлечений, доступных местным жителям. Так что со временем любой обитатель мира духов перестает отличаться терпением. Курак — древнейший из известных духов, так что и он дрогнет рано или поздно.

Всезнайка оказался на удивление крепким орешком. Миновал еще час рассказа, прежде чем он начал проявлять хоть какие-то признаки неудовольствия. Дух нахмурился, беспокойно завращал глазами и затопал ногой в нетерпении. Кажется, Курак начал понимать, что ничего хорошего его не ждет, но условия сделки нарушать пока не решался.

— Скоро начнется самое интересное, — подбодрил благодарного слушателя Гарб, на что тот только застонал, и гоблин удвоил усилия.

Час спустя ловец духов перешел к рассказу о третьем годе своего обучения. Лет в запасе оставалось еще много, а события в те времена не отличались большим разнообразием, так что монотонный скрипучий бубнеж гоблина о ежедневной уборке призраку порядком надоел.

— Явился ко мне Нунах на рассвете и велел вынести ведро, да не на ближнюю мусорную кучу, как обычно, а подальше от хижины, ибо смердит страшно и привлекает разных гадких насекомых. И летающих, и ползающих, и бегающих, и всяко копошащихся, из-за чего, кстати, неудобно выбирать из кучи самые вкусные куски, которыми можно утолить вечно терзающий меня голод, потому что старшие ученики не оставляют мне за обедом ничего, а живот постоянно бурчит. Это учитель так обо мне заботу проявлял. Говорил, что только невзгоды приучат меня к истинному пониманию радости жизни, а потом он дал мне сильную затрещину, после которой я…

— Хватит! — взмолился Курак. — Я сдаюсь!

— Жалко, — притворно вздохнул Гарб, облегченно вытирая тыльной стороной ладони взмокший от напряжения лоб, — а я только хотел рассказать про четвертый год у Нунаха. Ты ведь точно не знаешь, чем именно приходится заниматься, находясь в услужении у даровитого, но очень сердитого шамана со своеобразным подходом к обучению.

— И знать не желаю! — воскликнул дух. — Признаю тебя достойным противником и повелителем зануд. Доволен? Мне все равно этот титул никогда не нравился.

— И служить мне не откажешься до самой моей смерти?

— Придется, раз обещал, — сказал призрак без особой радости в шелесте. — Учти, что я помогу тебе, потому что сам так хочу, а не по принуждению. В моей власти запереть тебя здесь, но мне противно от одной мысли провести вечность с таким занудой.

— Тогда рассказывай, где нам искать наследника Брестона. Уверен, ты и это знаешь.

«Это не шрамы, это долговая расписка. Они вернут мне все с процентами».

— Гарбибаквастрэшмусорчак, гоблин

Из транса Гарб вышел где-то перед рассветом. Стоило бы расслабиться и немного отдохнуть перед отплытием, но сон не шел, хотя многочасовая «вербовка» нового подручного его сильно вымотала. Полученные знания жгли разум юного гоблина раскаленным железом, заставляя заново прокручивать в голове все последние события.

Эльфы — враги, хотя их до поры дружелюбное отношение к компаньонам в Льонасе заставляло в этом чуть-чуть сомневаться. Каввель снова под действием проклятия, и его везут во вражеское логово по морю. Быр-Хапуг не злой или, по крайней мере, не был совсем уж злым до того, как сгорел. Четвертая часть посоха находится в очень странном месте, охраняемом толпой мертвецов и какой-то непонятной темной силой.

Ощущая чье-то присутствие, он заковылял к двери, отодвинул засов и осторожно открыл скрипнувшую створку. Неподалеку на табуретке дремала Рати. Она послушно не стала беспокоить шамана, но осталась караулить его покой, да так и уснула. Скрип заставил хапугу подскочить и быстро проморгаться после сна.

— Паршиво выглядишь, — заявила она, оценивающе скользнув взглядом по усталой физиономии Гарба.

— Тяжелая ночка выдалась, — ответил гоблин, держась лапой за створку, чтобы не упасть.

Язык заплетался, поэтому говорить было тяжело.

Хапуга нахмурилась и успела в два прыжка добраться до сползающего на пол шамана. Вовремя. С удивительной для такого изящного телосложения силой она подхватила его под лапу, дотащила до кровати и сгрузила на мягкую перину. Гарб судорожно вдохнул, прогоняя обморок, и почуял носом мягкий чарующий аромат хвои, смолы и каких-то пахучих трав.

— Не уходи, — попросил он. — Надо серьезно поговорить.

— Я соскучилась, — шепотом сообщила девушка.

Гоблин ласково посмотрел на нее. Все поменялось, и надо как-то сообщить, что больше нет нужды враждовать. Рати перехватила его взгляд, но истолковала по-своему.

— Сейчас, — шепнула девушка и отправилась запирать дверь, чтобы никто не смел мешать или подглядывать.

Вернувшись, она попыталась стащить с шамана кафтан через голову. Сообразив, что для этого гоблина придется сначала поднять, хапуга решила просто расправиться с застежками. Ее пальчики подрагивали от нетерпения, поэтому получилось не сразу.

— Что ты делаешь? — спросил юноша, еще не вполне понимая ее намерения, хотя по телу прокатилась какая-то волна, заставившая все мышцы напрячься.

Рати как раз расстегнула первую застежку и хихикнула.