– Курсант Васильев, встать!

– Ярослав Ахмедович, я… – Молодой корвет-капитан вскочил, опрокинув бутылку вина перед собой, ошалело мотнул головой. – А-а… Ярослав Ахмедович, это в самом деле вы?! Мы тут… обмываем…

– Мы по тому же поводу, – не удержавшись, фрегат-капитан подмигнул бывшему курсанту. – Нам бы десять килотонн боевого отпраздновать. Найдется место?

– Д-да, конечно… Парни, живо очистили диван! Это сам фон Хартманн!

– Десять тысяч боевого? – переспросил сидевший рядом лейтенант. – А чего это недавно топили на десятку?!

Ему тут же принялись нашептывать на оба уха сразу, а еще трое пристроились рядом слушать. Пробиравшийся к дивану вместе с девушками фон Хартманн расслышал только «та самая белая субмарина» и «авианосец», после чего добрая половина сидевших за столом округлостью глаз дружно стала напоминать лемуров, а перед Ярославом из воздуха сконцентрировался бокал со следами губной помады и сразу три бутылки.

– А «янтарная смола» для дам найдется?

– Сейчас организуем!

Фон Хартманн поискал взглядом корвет-капитана и обнаружил его уже на сцене, как раз в процессе выдирания микрофона у певички. Та визжала, микрофон жалобно хрипел, сидящие в зале выражали свое негодование недовольным шумом и парой бутылок, к счастью, пущенных уже не очень твердой рукой и упавших с большими недолетами.

– Так… тихо всем! – Уровень шума в ответ стал еще больше, и тогда Максим заорал: – Заткнулись все, суки! Тишина в отсеках!

Привычная команда подействовала – глубинники ошарашенно смолкли.

– Значит так, парни… – Корвет-капитан пошатнулся, но благодаря микрофонной стойке все же сумел устоять на ногах. – Слушать всем… У нас тут сам фон Хартманн. Тот самый… Хан Глубины.

Тишина стала еще более оглушительной. Кто-то зазвенел – то ли оброненной вилкой, то ли челюстью. Еще кто-то отчетливо произнес:

– Да не, быть того не может.

– Придется сказать пару слов, – вздохнул Ярослав. – Присмотрите за местом.

Он направился к эстраде, слыша, как по сторонам, словно волны от бульба, расходятся шепотки.

– Глазам не верю…

– Его же утопили в проливе Меч-рыбы…

– Мне говорили, на берегу спился…

– А я еще думаю, кто это такой лихой, сразу с двумя бабами в обнимку…

– Старая школа, у них был стиль. Теперь таких не делают…

– Вот уж не ждал увидеть…

– Ну теперь «тому берегу» точно хана, раз сам Хан с нами…

Поднявшись наверх, Ярослав стукнул ногтем по микрофону, обвел взглядом зал и едва не задохнулся от привычности узнавания. Он словно вновь оказался в аудитории, под внимательными взглядами вчерашних мальчишек. Только у этих форма была чуть наряднее, а еще прибавилось всяких висюлек и седых – в неполные тридцать лет! – волос.

И только теперь он понял, что должен сказать.

– Я вернулся, ребята. Утопим их всех!

Еще одну долгую секунду зал молча осознавал услышанное, а потом взорвался ликующе-яростным ревом.

Капитан Такэда. Победитель?

– Суммарный расход – сто тридцать шесть снарядов. По данным воздушной разведки, нашим огнём уничтожена артиллерийская батарея среднего калибра, подожжён склад артиллерийских боеприпасов и подавлен штаб северного опорного пункта гарнизона в подвале вице-губернаторского особняка Маракеи, – комбат Скотт Петерсон удивительно хорошо читал высотную облическую фотосъёмку. – Работу дальномерного поста и башенных команд признаю хорошей. Ударная полусотня работать корректировщиками огня не обучена, но старания бортстрелков можно в целом счесть удовлетворительными.

На горизонте всё ещё курился дымами атолл. Что там могло столько времени гореть, вряд ли понимали даже в десанте. Хотя уже которые сутки подряд топтали атолл ногами, выковыривая из нор последних имперских недобитков.

В буквальном смысле этого слова. Туземное ополчение проявило совершенно несвойственную ему лояльность и сражалось за имперцев настолько же яростно, как и в своих людоедских войнах, после которых на свалку истории отправлялись целые этнографические карьеры – вместе с монографиями о несуществующем более племени архипелага и горестно рыдающими в поминальном запое академиками.

От артиллерийской батареи в зоне высадки «Гимель» в первый же день боёв осталась единственная пушка. Лейтенант артиллеристов оказался слабым видящим и вовремя поднял тревогу, когда из нор в земле почти что под складом боеприпасов полезли укрытые шаманским пологом остроухие чернокожие головорезы с мачете имперских штурмпионеров, револьверами и гранатами.

Артиллеристы гранатами же, ручником и станкачом удержали позицию вокруг бесполезной на прямой наводке гаубицы. Недобитых соседей принимали дважды. В последней свалке дрались уже шомполами, пустыми ящиками и камнями.

Если бы не пара огневых налётов истребительного звена и долгий круг на бреющем с обстрелом земли бортстрелками, смяли бы и последнее орудие.

– Командирам башен – официальную благодарность, всем расчётам – поощрение из капитанского наградного фонда, – решил Такэда. – С полусотней будем работать. Джинни, что со здоровьем лётного состава?

– Девятнадцать раненых и обожжённых, четверо тяжёлых стабильных, одна тяжёлая критическая. Бортстрелок Юлиана Семецкая умерла от ран и ожогов, не приходя в сознание в шестнадцать тридцать семь. Подобранные с воды экипажи в целом к несению службы пригодны. Считавшиеся утерянными в бою ноль два первый и ноль два третий красный все четверо лежат в бинтах у армейских коновалов под навесиком где-то на Ити-Тараи и пребывают в полной уверенности, что их там вылечат. Или хотя бы не дадут помереть.

– Оптимистки, – согласился Такэда. – Страшная же дыра, четвёртая категория армейского снабжения. К сожалению, их борты нелётнопригодны, да и на месте бортстрелка гонять их лично я разрешу только под угрозой гибели.

– До сих пор не понимаю, как они там сели, – вполголоса сказала Хунта. – Мы с мужем там были на третий год свадьбы, пролётом, наша «мокрая курица» и та чуть за полосу не выехала. Днём! С работой всех служб и трезвым пилотом!

– Ну, это как раз просто, – усмехнулся Такэда.

– Просто? – не поверила Хунта.

– Когда девочки протрезве… – Такэда вовремя вспомнил, что он больше не лётчик и торопливо исправился. – Гм. Когда экипажи пришли в себя, им показали всё ещё перекрытую наглухо полосу. Мягкой посадкой они целиком обязаны усталости, которая просто не дала им слишком много думать, и ровному сильному боковому ветру, который сам проносил самолёты между препятствиями. Ну и… доктор, вы же сами должны это знать.

– И сдаюсь! – нетерпеливо отрезала Хунта. – Айвен, я косметический хирург, а не боевой пилот.

– В сумерках и с кровопотерей они просто уже толком не понимали, куда на самом деле садятся, – вздохнул Такэда. – Только и видишь, что круг такой серый над капотом, как тоннель, по краям что-то несущественное, и препятствия выныривают. Одно за другим, одно за другим. Ты и не соображаешь обычно в этот момент ничего.

На мостике повисла тишина.

– Совещание окончено, все свободны, – объявил Такэда. – Спасибо, вы и ваши боевые части отлично поработали. Если вдруг окажусь кому-то нужен, я на ангарной палубе.

За первые сутки боя Такэда совершил невозможное. Обе воздушные группы нанесли удары по Маракеи и даже сумели добиться каких-то попаданий в значимые цели. После этого всё побитое безжалостно отправилось на аварийные посадки на любых клочках земли, куда им хватало флотского запаса горючки в баках. Остатки получилось два раза по очереди посадить на палубу, дозаправить, обвесить и поднять в бой снова.

В промежутки, согласно требованиям армейского командира линкора, кое-как запихнули четыре артиллерийских налёта по острову и непосредственную воздушную поддержку наземных войск. Не особо эффективную, но с учётом всего произошедшего куда лучше, чем никакую.

К моменту окончания активной фазы боёв ВАС-61 «Кайзер-бэй» всё ещё имел полностью комплектную по самолётам ударную полусотню. Хоть и сводную, зато при некотором избытке экипажей.