Нужно придумать менее опасную для меня версию.

– Мой отец был простым купцом, – сказала я, на ходу придумывая историю, которой Евгения поверила бы. – Но его кузен в Петрограде служил генералом в императорской армии. Сейчас он сражается на стороне Белой армии. – Я похвалила себя за то, как быстро придумала эту ложь. – Это к нему я еду в Челябинск.

– Почему красные убили твою семью?

– Они не сказали. Командир Юровский со своим отрядом убийц просто явились ночью и…

Пускай большая часть из того, что я рассказывала, была выдумкой, я не могла описать зверства, которые случились той ночью. Но и этого было достаточно. Евгения больше не задавала вопросов и не высказывала версий о том, какие преступления могла совершить моя выдуманная семья. Кажется, она мне поверила.

Мы шли до тех пор, пока не стало так темно, что мы не могли разглядеть землю под ногами. Евгения пошла привязывать коня, а я забралась под дерево и почти сразу же уснула. Уже второй раз я ночевала в лесу. Первую ночь я провела в одиночестве, и это был настоящий кошмар. Обезумев от страха, я видела Юровского в каждой тени и шорохе листьев. Мне казалось, что я все еще лежу в той телеге, погребенная под телами моих родных, в окружении красных солдат, и я боялась, что никогда оттуда не выберусь. И ни на секунду не смыкала глаз.

Сейчас, рядом с Евгенией, я погрузилась в милостивую тьму сна.

– Машка, ты хоть немного спала? – сонно спросила я, лежа у нее на коленях.

Сестра страдала бессонницей, и я всю ночь составляла ей компанию. Мы сидели рядышком на диване, она мягким голосом читала Толстого. Но я заснула первой, а когда проснулась, то обнаружила, что лежу Уже на коленках.

– Не особо. – Она улыбнулась. Под глазами у нее темнели круги, но на ее круглых щечках появились веселые ямочки. – Я была слишком удивлена, чтобы спать. Обнаружила вот эту штучку у тебя на шее, хотя ты говорила, что потеряла свою иконку несколько недель назад.

Она вытащила из-под моей ночнушки крестик из золота и серебра. Брат Григорий Распутин раздал нам по иконке с защитным благословением. Свою я потеряла месяцы назад.

– Кажется, это моя?

– Ты вчера была так занята, все страдала по своему офицеру. Поверить не могу, что ты только сейчас заметила пропажу.

– Так, а ну, отдавай назад!

По правде говоря, мне нравилось носить Машины вещи.

– Нет. Я ее нашла, теперь она моя.

– Настя…

– Если позволишь поносить ее еще чуть-чуть, я надену сегодня тяжелый корсет вместо тебя. Я знаю, что настала твоя очередь.

Мы надевали этот украшенный самоцветами корсет по очереди. Он был жесткий и душный. Но один день неудобства того стоит. Я рассчитала, что назавтра Маша наверняка забудет о цепочке.

Она вздохнула:

– Хорошо. Ты настоящий швыбзик, да? – Она ткнула меня в бок.

«Швыбзик» значит «озорной чертенок». Семья часто дразнила меня этим прозвищем.

– Лучше, чем быть кокеткой. – Я скорчила рожицу, и Маша в отместку стала щекотать меня.

Мой смех разбудил Ольгу и Татьяну, и в наказание они забросали нас подушками.

– Держи, я собрала немного ягод, – сказала Евгения.

Я моргнула, прогоняя остатки сновидения, и увидела перед собой лицо моей спутницы и зеленые просторы леса вокруг.

Мне хотелось вернуться в сон. Я задрожала, снова переживая осознание потери. Казалось, на одно волшебно мгновение Маша вернулась, а теперь ее снова нет.

Евгения хорошо выспалась. Глаза энергично блестели, а брови больше не хмурились. Она широко улыбалась, не обращая внимания на растрепавшуюся косу и торчащие во все стороны кудрявые пряди. Мое сердце болезненно сжалось.

– Ты улыбаешься, совсем как моя сестра, – произнесла я.

На ее лице тут же появилось сочувствие, улыбка пропала, и я пожалела, что высказала свою мимолетную мысль вслух.

– Держи, – неловко сказала она, протягивая горсть ягод.

– Нет, спасибо. – Я все никак не могла стряхнуть охватившую меня меланхолию. – Не могу думать о еде, пока не приведу себя в порядок. – Я подчеркнуто подергала за рубашку, которая липла к моей вспотевшей коже. За ночь блузка с сарафаном покрылись новым слоем грязи. – Если я лягу на тропинку, ты не отличишь меня от земли.

Она хихикнула:

– Одна ночь в лесу тебя не убьет, Аня.

Я прекратила дергать за рубашку. Евгения, похоже, не заметила, что сократила мое имя, как сделала бы подруга. Несмотря на грубые манеры, она, должно быть, испытывала ко мне теплые чувства. «Аня» звучало гораздо лучше «Анны». Пускай это не мое настоящее имя, но маленькая оговорка подняла мне настроение.

– Я знаю, – сказала я, вспоминая ночи, проведенные с братом и сестрами в наших садах в Петрограде. – Я не хотела жаловаться. Особенно тебе, учитывая, что ты спасла мою жизнь.

Евгения покачала головой:

– Забудь. Я просто решила тебя подразнить. Поедем в Медный и оставим вчерашний день в прошлом.

Мы снова забрались на Буяна, в этот раз Евгения села впереди. Я очень надеялась, что она права и в деревне нас не поджидает новая опасность. Заметила, что мой взгляд то и дело останавливается на ее шее, словно глаза отдыхали при виде Евгении. Она запросто могла бросить меня, когда командир Юровский потерял наш след. У нее не было причины везти меня в Медный. Она большевичка, я предупредила ее, что могу навредить революции, и тем не менее она не отвернулась от меня. Кажется, ее даже оплата больше не интересовала. Побег от командира каким-то образом укрепил наши узы.

Значит, даже коммунисты могут быть милосердны. В данный момент безопаснее всего оставаться рядом с ней.

Несколько часов спустя тропинка вывела нас из леса на широкое поле ржи, еще зеленой, но все же слегка золотящейся в преддверии скорой жатвы. На холмах раскинулись изумрудные и бурые угодья.

– Приехали, – сказала Евгения.

Поля разделяли рощицы деревьев, а внизу, в самом сердце долины, расположился Медный. Дома, стоящие с обеих сторон от главной дороги, располагались друг от друга дальше, чем в Исети. У каждого были свой хлев, заросший травой двор и курятник.

Вокруг участков змеились низкие деревянные заборы. На дальнем краю поселка из-за крон деревьев выглядывал купол скромной деревянной церквушки. На дороге недалеко от нас стояли телеги. При виде них мое сердце сжалось. Они наверняка принадлежали Белой армии.

– Медный очень красивый, – сказала я, не отрывая глаз от телег. – И очень спокойный.

– Тут слишком тихо. В это время люди должны работать в полях. – В голосе Евгении звучала тревога.

– Я уверена, что никто не пострадал, – сказала я. – Царские войска не будут тратить силы на крестьян.

Она повернулась и посмотрела на меня с удивлением:

– Конечно. А коровы яйца несут.

Во мне вспыхнул гнев.

– Белая армия пришла освобождать Екатеринбург, они не…

– Анна, – перебила меня она. – Мы с тобой встретились в деревне, которую разорили белые. Ты же не слепая. Но закрываешь глаза на то, что тебе не по нраву.

Я остановила свою гневную тираду. Может, она права? Ведь я заметила ранения у жителей Павлова и те полуразрушенные хижины. И даже не задумалась о том, что же там произошло.

Я глубоко вздохнула.

– Так или иначе, мы скоро узнаем правду, – сказала я.

Евгения хмыкнула и направила Буяна к главной дороге, ведущей в деревню. Почти сразу же мы наткнулись на блокпост Белой армии. Три солдата сидели под деревьями, положив винтовки на колени. Чуть дальше по дороге еще трое солдат в форме Чехословацкого легиона охраняли лошадей, пасущихся в тени. Русские – те, что ближе, – поднялись на ноги, завидев нас. Винтовки взяли в руки, но направили их в землю.

Чехословацкий легион воевал в мировой войне вместе с Россией против Германии. Его солдаты сражались за свою независимость и бились храбро. Но, когда большевики захватили власть и сдались, легион застрял на русской земле, лишенный союзников, на другой стороне немецкой территории. Солдаты не могли вернуться на родину, и им ничего не оставалось, кроме как пересечь Россию с запада на восток в надежде сесть на корабль до Западной Европы.