— А можно загореть, если кожа и так коричневая, как у тебя? — спросила она и положила пальцы со множеством колец на мою руку.

— Можно, если захотеть.

— Коричневая кожа — это красиво.

— Коричневую кожу может заиметь кто угодно, — ответил я. — Берешь двести миллилитров кокосового масла, сорок миллилитров йода и двадцать миллилитров эфира. И все смешиваешь.

— Употреблять внутрь или наружно?

— Употреблять на кожу. Волосы тоже можно покрасить. Черномазым может стать кто угодно, надо только в аптеку сходить. Там даже смесь сделают, если попросишь.

— Это, наверное, опасно для жизни.

— Опасно для жизни быть негром, — сказал я. — Слышала про Бетти Смит?

— Бесси! — прокричал Стаффан с другого конца стола. — Ее звали Бесси[38].

— Ну да. Бесси.

Рыжая девушка пересела к Стаффану, и я слышал, как она спросила, кто такая Бесси Смит.

Утром первого января я проснулся на диване. Мы с рыжей спали валетом. На рассвете девушку вырвало.

Каникулы кончились. На улице минус пятнадцать. Стаффан, трясясь от холода, возился на крыльце школы с самокруткой, но пальцы не гнулись от холода. Пришлось ему зайти в вестибюль и скатать самокрутку там.

— Почитал Экелёфа? — спросил он и лизнул бумагу.

— Да, — солгал я. — Полистал.

— Им надо жить. У меня он всегда с собой.

Он хлопнул себя ладонью по карману пальто. Прозвенел звонок, мы вошли в класс, и я сел у окна. Вошел Янне с новым портфелем. Наверное, на Рождество подарили.

— Итак, — начал он, с хрустом грызя леденец, — поздравляю с началом нового семестра. Мы продолжим работать с Шекспиром, нас ждут «Двенадцатая ночь» и «Сон в летнюю ночь». Сценическое мастерство — как в прошлом семестре, одна-две сцены из каждой пьесы. На уроках шведского языка и занятиях по истории театра займемся анализом. Прочитайте обе пьесы побыстрей. Они вон там, внизу.

Янне указал на стеллаж рядом со мной.

— Элисабет Асплунд перевелась в гимназию Броммы, а Улла родит… — Он смотрел на нее. — В феврале?

— Да, — подтвердила Улла.

Я встал.

— Мне надо выйти, — объяснил я уже в дверях. Вышел во двор, побежал к электричке, изо рта у меня вырывался пар. Я вытер слезы, но они все набегали и набегали.

Я приехал в центр, стал шататься по улицам. Зашел в кафе, где мы с ней были, когда покупали мне одежду. Уличные столики исчезли. Люди торопились мимо, они, похоже, стосковались по теплу. Я сел, заказал капучино. Мне казалось, что она умерла. Я все плакал, плакал. И не то чтобы хлюпал носом или еще что. Просто слезы лились сами собой. Я даже не понимал почему. Я же думал, что забыл ее.

За столиком поодаль сидела девушка с учебником и блокнотом. Курила «Кэмел». Я поднялся и купил сигареты и спички в табачном киоске через дорогу. Вернулся в кафе. Я почти не курю, но мне нравилось смотреть на сигареты, лежащие на столике передо мной. Я помнил, как она вытаскивала пачку из кармана, как пускала дым к маркизе[39]. Я распечатал пачку, закурил. Выдул дым к потолку. Я все еще плакал, пришлось высморкаться — взял салфетку и затрубил в нее. Девушка с учебником покосилась в мою сторону. Я смял салфетку, сунул в карман. Докурив, закурил еще одну сигарету. Не знаю, нравилось мне курить или нет. Мне нравился запах. Ведь это часть ее запаха.

Бабушка ушла в пенсионный союз. Я упал на кровать и пялился в потолок. Пятно сырости превращалось в лицо Элисабет.

И тут позвонил Смурф.

— Можно зайти?

— Да, — ответил я. — Ты где?

— В городе.

— Заходи, если хочешь.

Я лежал на кровати, ждал его. Заснул, проснулся от звонка в дверь. На пороге стоял Смурф — на плечах и волосах целые сугробы. Он присел, чтобы расшнуровать ботинки, он расшнуровывал, расшнуровывал… Я чуть снова не заплакал.

Смурф был бледен до белизны. Из-за черного шерстяного свитера казалось, что лицо у него светится.

— Они меня ищут, — сказал он и уселся на реечный стул у меня в комнате.

— В каком смысле?

— Хотят со мной расправиться.

— Твои друганы?

Он кивнул.

— На каникулы я уехал в Питео. А вчера не решился пойти в зубрилыпо. Остался дома, и мне пришло письмо. Меня вызывают на собрание, сегодня вечером. Если я туда не приду…

— В сарае? — уточнил я.

Он кивнул.

— Мне надо где-нибудь спрятаться. Уехать из города. А денег нет. Не можешь одолжить?

Я достал свои богатства. Пятьдесят крон купюрой и несколько однокроновых монет.

— Вот, — я протянул ему деньги. Смурф посмотрел на них.

— Это все, что у тебя есть?

— Да.

Смурф судорожно втянул воздух, дернул кадыком.

— Может, мне пожить у Курта? — спросил он. — Они про Курта не знают. Буду сидеть дома, они меня и не найдут.

— У Курта жить тухло, — предупредил я. Смурф издал короткий смешок.

— Помнишь, как я пытался спать в подвале? Проводишь меня к Курту?

О, братья мои, о мои сестры!

Такова она — любовь!

Мы оделись, вышли, поднялись к станции метро. Уже почти стемнело, снегопад утих. Большие снежинки кружились, падали, исчезали.

Через турникет мы вышли к лестнице на перрон — и тут заметили их. Все трое сгрудились у нижней ступеньки эскалатора. Я встретился взглядом с Хоканом. Смурф резко развернул меня. Ноги налились тяжестью, я едва переступал. Отрывать подошвы от земли приходилось с усилием.

— За ними! — услышал я рев Хокана за спиной; словно в дурном сне, я медленно, со страшной усталостью в теле пробежал через турникет. Смурф несся к Зимней бухте. Я нагнал его и дальше мчался, уже не оборачиваясь, — вниз, через промышленную зону, к новостройкам. На пустыре между домами я остановился, дожидаясь Смурфа. Он прибежал, задыхаясь. За спиной у нас стояла новогодняя елка. Ветки покачивались на ветру, лампочки мигали.

— Оторвались? — пропыхтел Смурф. Я осмотрелся.

— Хорст! — крикнул кто-то за нами. — Хорст, стоять!

Мы снова бросились бежать — вниз, к воде, ко льду. Смурф тяжко дышал мне в затылок. Кажется, всхлипывал.

— Хорст! — металось между домами эхо. На нас бежали три тени. Я дернул Смурфа, и мы в прощальном жидком свете дня выбежали на лед. Бежали между Ротхольменом и Линдхольменом[40]. Смурф споткнулся. В сумерках позади нас я видел наших преследователей. Хокан далеко оторвался от двух своих подельников.

— Хорст! — орал он.

— К каналу! — крикнул я.

Мы бросились к проходу во льду. Я обернулся и увидел, что все трое наддали.

— Может, остановимся, примем бой? — задыхаясь, спросил я, когда Смурф пробежал рядом.

— У них слезоточивый газ!

Он обогнал меня и помчался к каналу. Со стороны города приближалась лодка. Светился белый мачтовый фонарь, я видел красный огонек на борту. Смурф остановился на краю канала.

Льдины на воде были еле видны. Смурф бежал вдоль прохода, высматривая льдину, чтобы прыгнуть на нее. Три поднесло поближе к нашему краю, и мы двинулись к ним. Смурф прыгнул на большую льдину, перескочил на следующую, потом дальше, оскользнулся, едва не съехал ногами в воду, шатаясь, поднялся, перепрыгнул на следующую, и вот он на твердом льду. Хокан был уже где-то у меня за спиной. Я прыгнул на большую льдину, потом пропрыгал по трем поменьше, под моей тяжестью они уходили в воду. Ботинки намокли. Я видел зеленые и красные бортовые огни, а над зеленым и красным — белый мачтовый. Свет надвигался прямо на меня. Я сделал еще прыжок.

Когда я наконец обернулся, Хокан стоял на большой льдине посредине канала. Озирался, искал, куда прыгнуть дальше. Приятели догнали его, один прыгнул на льдину побольше. И соскользнул в воду. Хокан протянул ему руку. Потом прыгнул громила, и большая льдина заходила ходуном.

Ветер донес ровный стук лодочного мотора. Я почуял запах дизеля. Лед вибрировал у меня под ногами. Все трое наших преследователей барахтались в воде, Хокан плыл в нашу сторону. Он пытался