— Мне надо войти.

На швейцаре длинный плащ винного цвета, эполеты с золотым кантом и высокая черная шляпа с золотым пером.

— Встаньте в конец очереди, — произносит швейцар, не глядя на меня.

— В зале моя знакомая!

— В конец очереди. — Швейцар отодвигает меня. Огромная ладонь закрывает мне всю грудь. На руках у швейцара резиновые перчатки.

— Я не могу ждать! — кричу я.

— В конец очереди, — повторяет великан и отодвигает меня с такой силой, что я падаю.

— Встань в конец, — шипит какая-то женщина в черной коже.

Я встаю в конец. Отсюда можно заглянуть в окно. Официант приносит ведерко со льдом, из которого торчит бутылка.

Мимо прыгает на костылях одноногий мальчик. Он смеется, шевелит ушами и вытаскивает из носа носовой платок. Останавливается, протягивает мне жестяную кружечку.

— Сроджан! — Слезы наворачиваются мне на глаза. Мальчик вынимает из внутреннего кармана какой-то предмет и подает мне. Что-то завернутое в обрывок ткани. И упрыгивает дальше на своих костылях. Я рассматриваю ткань. Это платье Элисабет в диагональную полоску. Развернув ткань, обнаруживаю наш кухонный нож, которым я обычно режу лук. Я снова заворачиваю нож в платье и заглядываю в окно. Элисабет и ее спутник смеются, пьют вино.

— Эй ты, в хвосте! — кричит швейцар. — Твоя очередь, заходи.

Я подхожу к двери. Швейцар указывает на сверток:

— Что у тебя там?

В Женское платье.

В ресторане прохладно, почти холодно; я иду через весь зал, мимо столиков, за которыми смеются и пьют вино мужчины в смокингах. Оркестр исполняет Love Me or Leave Me. На альтовом саксофоне Курт. Он взмахивает саксофоном, приветствуя меня. Я встречаюсь глазами с Элисабет. Она вскакивает, кричит:

— Берегись!

Мужчина, что сидит напротив нее, быстро поднимается, отбрасывает полу пиджака. За пояс у него засунут револьвер Франка. Револьвер зацепился курком за жилет.

— Беги! — кричит Элисабет.

Я выхватываю нож и бросаю платье в лицо мужчине; тот все рвет из-за пояса револьвер. Вот он целится в меня, но я наношу ему удар ножом в шею. С платьем Элисабет на лице мужчина валится на пол. Ткань соскальзывает с лица, и я понимаю, кто передо мной. Платье делается красным от крови.

Это отец.

Элисабет хватает меня за руку, тащит к выходу. Швейцар протягивает обтянутую резиновой перчаткой руку. Я вкладываю в нее нож, и мы с Элисабет мчимся по авеню. За спиной воет полицейская машина. Мы сворачиваем в какой-то переулок. Там стоит Курт, с его шеи свисает на ремне саксофон. Курт указывает на мотоцикл с коляской. Элисабет забирается в коляску, я сажусь за Куртом. Курт уже в седле, высекает искру. С оглушительным ревом, набирая высоту, мотоцикл птицей несется между небоскребами. Под нами ширится сияющий город. Мотор глохнет. Полная луна. Курт оборачивается.

— К сожалению, — говорит он, — бензин кончился.

Я животом чувствую, как мы падаем, падаем, огни города стремительно приближаются.

— Йон-Йон!

— А?

— Проснись.

— А? Что?

— Ты кричал во сне.

Рядом стояла мама.

— Да?

— Ужасно кричал. Что тебе приснилось?

— Не помню.

— Выпей молока.

Она вышла, закрыла дверь. Из глаз у меня текли слезы. Простыня вымокла. Наверное, я долго плакал.

Какое-то время я лежал, пытаясь снова заснуть, но не получалось. Я ворочался с боку на бок, потом встал, оделся и вышел.

Я успел на один из последних поездов в центр, доехал до Альвика, а там взял такси. Машина остановилась, не доехав до дома Асплундов. Я расплатился полученными от Франка деньгами и оставшееся расстояние прошел пешком. Накрапывал дождь. Я остановился на улице перед домом и стал смотреть на окно Элисабет. Увидеть меня никто не мог — я чуть не с головой залез в живую изгородь.

Стоял я там довольно долго, еще немного — и промок бы до нитки. По улице торопливо шагала женщина в дождевике, с далматином. Собака заметила меня, залаяла. Женщина дернула поводок, и обе они скрылись так же быстро, как появились.

Я начал мерзнуть.

В комнате Элисабет загорелся свет. Увидев пожарную лестницу, я пересек улицу и перепрыгнул забор. Подошел к дому, ухватился за нижнюю ступеньку и полез вверх.

О, братья и сестры мои, скажите мне, что есть любовь?

Было воскресенье, мы с мамой приехали к бабушке в Аспудден. Стояла весна. Я пошел поиграть. На берегу мне повстречались две девочки старше меня; они позвали меня в шалаш. Я пошел за ними в лес. Там они устроили шалаш — обрывок брезента на палках. Я заполз в него, девочки залезли следом. Одна схватила меня за руки и уселась верхом, другая стащила с меня штаны. Я стал кричать, но это не помогло. Та, что сидела на мне, стала зажимать мне рот. Вторая стянула с меня трусы. «Смотри, какой малюсенький», — сказала та, что стащила с меня штаны. Та, что сидела на мне, стала меня рассматривать. Я замолчал и натянул трусы. Потом девочки вылезли из шалаша. Когда я тоже вышел, они уже убежали.

Я заплакал и пошел домой. Штаны были новые. Серые. У бабушкиной двери я снова встретил тех девочек.

«Мы тебя любим!» — крикнули они мне в спину.

Скажите же мне, о сестры, скажите, о братья, — что есть любовь?

Свет погас, когда я был уже почти наверху. Я все же потянулся и постучал ногтем в окно. Ничего.

Я опять постучал. Вновь зажегся свет. Я наклонился к окну, чтобы Элисабет увидела меня, и постучал еще раз. Свет погас.

— Элисабет! — прошептал я.

Окно открылось — чуть-чуть, я даже не увидел Элисабет.

— Кто это?

— Это я, — сказал я. — Йон-Йон.

Элисабет открыла окно пошире, высунулась и зашипела:

— Ты что здесь делаешь?

Она казалась мне тенью.

— Захотел увидеть тебя, — прошептал я в ответ.

— Зачем?

— Я люблю тебя.

Она замолкла. Я подождал и спросил:

— Ты еще там?

— Да.

— Я люблю тебя, — повторил я. — С самого первого взгляда.

— А зачем лезть в окно?

— Я должен сказать тебе это прямо сейчас. Элисабет какое-то время молчала.

— Залезай.

Я ухватился за оконный отлив, влез и остался сидеть на подоконнике.

— Ты чего на окне уселся, как ворона?

В темной комнате белела футболка Элисабет.

Я слез на пол. Глаза начали привыкать к темноте. Я разглядел лицо Элисабет.

— Я люблю тебя.

— Дурак.

— Я правда тебя люблю.

Она повисла у меня на шее, обняла, торопливо поцеловала. Я ощущал ее теплую кожу сквозь тонкий хлопок. Чувствовал, как ее грудь касается моей. Потом Элисабет высвободилась и сделала шаг назад.

— Уходи сейчас же.

— Я же только что пришел.

Она вздохнула и села на кровать.

— Зачем ты так делаешь?

— А как надо?

— Как-нибудь… понормальнее.

Элисабет вздохнула, зажгла ночник, сощурилась от яркого света. На груди у нее красовался призыв Love me! Футболка едва доходила ей до ляжек, и я видел край белых трусов.

— На что уставился?

— Я люблю тебя.

— Ну а дальше? Еще что-нибудь скажешь или нет?

— Я люблю тебя.

Элисабет прищурилась. Длинные волосы упали на лицо, но она их не отводила.

— Дурак. — Она закурила, сердито глядя на меня сквозь волосы. — Ты не подумал, что я могу, например, спать?

— Я не мог уснуть.

— Ты всегда такой? — Она отвела волосы.

— Я люблю тебя.

Элисабет вздохнула.

— По такому случаю мог бы вести себя по-человечески. — Она подошла ближе и спросила — Ты что, дрался?

— На меня напали в Альбю.

— О-ох. Сильно избили?

— Так, ерунда. Пара царапин.

Я засучил штанину, показал синяки на ноге.

— Ox, — повторила Элисабет. — Кто напал-то?

— Шкеты какие-то. Они сейчас все крутые.

— Много их было?

— Пятеро, — соврал я.

— Ох.

Элисабет погладила меня по шее. Она стояла так близко, что я кожей ощущал, как ее грудь поднимается в такт дыханию. Какие же у нее до смешного тонкие руки — того и гляди порвутся.