— Хорошо, одобрил Иво. — Он крупный, но ты, если будешь шевелиться, сможешь задать ему жару. И не бойся. Бояться там нечего. От пары ударов не переломишься. — Он легонько стукнул меня лапой по щеке, а я так устал, что не мог принять защитную стойку.

Я приплелся домой; мама готовила ужин. Она стояла у разделочного стола и как раз доставала две луковицы, здоровые, как теннисные мячи.

— Хорошо, что ты пришел. Помоги, пожалуйста, порезать лук. — Она оглядела меня. — Купил новые штаны и рубашку. Школьная субсидия уже пришла?

— Да, — соврал я.

— Красивая рубашка, — оценила мама.

— Что на ужин?

— Котлеты.

Я почистил лук, тонко нарезал.

— А как в школе? Нормально?

— Ну так. Работаем над голосом. Произносим длинные скороговорки, учимся артикуляции. — Я приставил нож к животу, показывая, откуда должен идти голос.

— Осторожнее! — испугалась мама, а я уже резал лук дальше.

— Хорошо, что ты записался на этот курс, — рассуждала она. — Никогда бы не подумала, что ты захочешь стать актером.

Я порезал палец. Хорошо так порезал. В рану попал луковый сок, и палец защипало:

— Ой! Смотри! — я показал маме рану.

— Принесу пластырь. — Мама заторопилась в ванную. Я смотрел, как кровь капает в раковину. Мама вернулась, заклеила порез.

— Будь поаккуратнее, — сказала она. — Иногда мне кажется, что ты не в состоянии сам за собой присмотреть, такой ты неосторожный. И мне не нравится, что ты столько времени тратишь на этот свой бокс.

Мы же об этом говорили. В футболе и хоккее можно не хуже пораниться. А в боксе увечий почти не бывает.

— Мне он в любом случае не нравится.

Я снова взял нож.

— Каким был папа? — Я и сам не понял, как у меня вырвался этот вопрос.

— Папа? — Мама как будто первый раз о нем слышала.

— Да, мой папа.

— Он… ну… это так давно было… Он был классный. Энергичный.

— Как вы вообще оказались вместе?

— Ну как. Люди встречаются, оп — и всё уже произошло. Я была очень молодая. На месте папы мог оказаться любой другой парень.

— И в нем не было ничего особенного? На что ты запала? — Я рубил лук на маленькие, очень маленькие кусочки.

— Почему же. Он был открытым, приятным, да мы почти и не спали вместе. В основном просто проводили время друг с другом. А потом появился ты, и он исчез так же быстро, как появился. Очень недолго все было. Ты часто о нем думаешь?

— Нет, — сказал я. — Я вообще о нем не думаю.

— Ну да, с чего бы. Он тебе ничем не запомнился, никаких следов не оставил в твоей жизни. И потом, у тебя же есть Рольф.

— Как ты можешь говорить, что у меня же есть этот сукин сын Рольф?! Как у тебя язык поворачивается? Эту сволочь кастрировать надо.

Мама смотрела на меня, не говоря ни слова.

— Кастрировать этого сукина сына. — Я набросился на луковицу так, что дольки полетели во все стороны. Слезы лились нескончаемым потоком.

Мама молчала.

Изрубив весь лук до последнего колечка, я отправился к себе читать «Неизвестного солдата». Если вчитаться, хорошая книга.

Я написал полстраницы ни о чем, трижды переписал. На третий раз остался доволен.

Потом услышал, что мама набирает ванну, отправился к ней в спальню и позвонил бабушке.

— Привет, это Йон-Йон.

— Как я рада, что ты позвонил! — Кажется, бабушка действительно обрадовалась.

— Ну да… Я тоже рад с тобой поговорить. Школьное пособие уже пришло?

— Было письмо сегодня утром. Похоже на почтовый перевод.

— Я заберу завтра.

— Приходи после обеда. Я что-нибудь испеку, — сказала бабушка.

Потом я позвонил Элисабет. Растянувшись на маминой кровати, я видел, как мама вылезла из ванны, села на табурет и стала расчесывать и сушить феном волосы, с улыбкой наблюдая за мной в зеркало. Досушив волосы, она вышла и закрыла дверь, Элисабет спросила, что это было, и я ответил — мама вышла из комнаты. Мы говорили, наверное, часа два; распрощавшись, я забрал Элисабет с собой в кровать и ласкал нас, пока мы оба не заснули.

О, сестры мои и братья, такова потеря! Когда я понял, что ее больше нет, что она ушла из моей жизни, подкралось оно. Оно пришло, как туман из земли и от деревьев. Оно смешалось с желтым и красным осени, оно пожирало меня, словно огонь. Оно стало водой, что заливала меня, камнем, что отягощал меня. Оно стало звездным небом, что готово расплющить меня, и вечностями, что оставляли меня один на один с ядом, которым напитана потеря. Яд этот зовется печалью.

О, братья мои, о мои сестры.

Такова она — потеря!

Был один их тех ясных дней, когда по утрам воздух колючий, но днем уже тепло, а небо синее; в окно автобуса я видел березы с желтеющими верхушками и людей с какими-то странными взглядами — словно они ждали то ли великой тьмы, то ли великого света. В первой половине дня мы ставили сцену. Я ждал Элисабет — обычно она прибегала с электрички в своей потертой замшевой куртке и рубашке вроде моей, но Элисабет все не появлялась.

Мы начали работать, но Элисабет не пришла и к обеду.

— Где Элисабет? — спросил Стаффан (Улла ушла, ее тошнило), и я ответил, что не знаю.

— Заболела, наверное, — строил предположения Стаффан. — Учитывая, сколько она курит, — неудивительно. По пачке в день. Очень вредно.

Он свернул одну из своих некурибельных сигарет и попытался вдохнуть в нее пламя жизни.

— Я курю по одной на каждой перемене и еще три вечером. Тоже многовато.

— Твои же вечно гаснут, — заметил я. — Так что ты вне опасности.

Стаффан поднял палец с таким видом, будто давно ждал, что я открою ему эту тайну.

— Мы с Уллой устраиваем вечеринку. Надеемся, вы придете.

— Обязательно. — Я ощупал пинг-понговый шарик в кармане куртки.

И вот урок шведского языка.

Янне говорил о царе Эдипе, который убил своего отца и женился на собственной матери, но я слушал вполуха. Я думал только про Элисабет и все смотрел на крышку парты, туда, где обычно лежала ее рука. Меня охватило беспокойство — как в детстве, когда играешь и вдруг слышишь пожарную машину или скорую помощь. Я тогда страшно пугался и, чуть не задыхаясь, бежал домой — посмотреть, не у нас ли горит.

После обеда Фалькберг проводила опрос по теме нацизма в Германии в тридцатые годы. Мне достался вопрос о депрессии; моим ответом Фалькберг осталась недовольна, начала задавать наводящие вопросы.

— Надо было почитать свои записи, — сказала она после урока.

— Надо, — согласился я и вышел.

На лестничной площадке ошивалась целая бейсбольная лига. Один показал мне средний палец, но я сделал вид, что не заметил.

— Куда дел свою проститутку? — крикнул он мне в спину, но я молча зашагал к автобусу.

Дома было пусто и тихо. Хорошо, что никого нет. Я выпил молока прямо из пакета, съел пару бутербродов, а потом пошел к маме в комнату и улегся с телефоном на кровать.

— Элисабет, — ответила Элисабет.

— Привет, это я. Заболела?

— Ты не поверишь! Ты понятия не имеешь, что со мной произошло!

— Что с тобой произошло?

Я слышал, что Элисабет на взводе.

— Я утром проспала. Я никогда не просыпаю, а сегодня проснулась в девятом часу. И когда была в ванной, услышала звуки из комнаты Фредрика. Пошла туда — а там какой-то мужик возится под кроватью. И рядом на полу — наши картины. Я как закричу: «Ты что здесь делаешь?!» Он поднялся на колени, и я увидела, что у него нож в руке. Тогда я схватила биту Фредрика и врезала ему по башке. Он упал без единого звука. И я увидела, что в руке-то у него была отвертка. Я побежала к маме, она плавала в бассейне. Мы заперлись на кухне и вызвали полицию. Полицейские приехали тут же. Мужик так и лежал наверху, не шевелился. Меня от страха вырвало, полицейские вызвали скорую. Мужика увезли, а потом две женщины из полиции допрашивали нас с мамой. Папа пришел и рассказал про взлом, и женщины эти полицейские сказали, что мужик, которого я ударила, скупщик краденого и барыга. Наверное, он после того взлома забыл картины под кроватью Фредрика и теперь вернулся за ними. Все было так быстро. Да я еще в одной футболке. Я так испугалась, что у него нож! А когда увидела картины, поняла, что он вор. Наша соседка, врач, дала мне снотворное, только я не стала его принимать. Представляешь, какой кошмар? Мама звонила в больницу, спрашивала про того мужика, но ей не сказали, потому что она не родственница. Поэтому в больницу позвонила женщина из полиции, ей сказали, что он без сознания уже два часа, его положили в интенсивную терапию…