– Не волнуйся: пока будешь собираться, я успею поесть. И до темноты еще далеко. Вот увидишь, мы засветло будем в Алуште.

Они и вправду приехали засветло. Но не успели расположиться в квартире, как на город обрушилась ночь. Костя включил приглушенный свет, принес в комнату кофе, купленное по дороге мороженое и вино.

– Ну что, Марин? – он посмотрел на нее несколько торжественно. – Наверное, пора мне рассказать о себе?

– Конечно, – обрадовалась она. – Ты ведь знаешь, я давно хочу это услышать.

– А я давно хочу рассказать.

– Почему же до сих пор не рассказывал?

Костя усмехнулся: иронично и немного смущенно.

– Видишь ли… Я вообще никому про себя не рассказывал. А если и рассказывал, это было лишь изложение биографии. Ты меня понимаешь?

– Да, – кивнула Марина.

Она и впрямь понимала. Костя, при всей своей внешней простоте и открытости, был из тех, кто весьма неохотно впускает других людей в свою душу и свой внутренний мир. И было в его прошлой жизни что-то такое, о чем невозможно рассказывать мимоходом.

– Тогда, пожалуй, начнем, – Костя наполнил бокалы. – Да, скажи мне сперва… Ты так и не догадалась, где я раньше жил?

– Нет. А как я могла догадаться? Да я вообще не гадала, а ждала, когда ты сам… решишь приоткрыть мне «завесу своей тайны».

– Да нет никакой тайны, – усмехнулся он. – И я бы уже давно сказал, если бы ты сама не была оттуда.

Марина воззрилась на него изумленным взглядом:

– Так ты… ты жил раньше в Москве?!

– Угу, – кивнул он. – Двадцать семь лет своей жизни, не считая времени службы в армии.

– Вот как, – протянула Марина.

– И именно поэтому я не хотел тебе сразу говорить: у тебя бы возникли вопросы, на которые я не был готов отвечать… Нет, ничего особенного! Я уехал оттуда добровольно. И квартирка у меня там имелась: однокомнатная хрущевка в ближнем Подмосковье, то есть было, где жить, не платя бешеные бабки за жилье. Просто в один прекрасный момент я понял, что не хочу больше там оставаться…

Костя впервые увидел море в четырнадцать лет: дядя Иван приехал в Москву и забрал племянников к себе на все лето. Родители же не возили детей отдыхать дальше Подмосковья. Главная причина была в том, что, не успел Костя пойти в школу, как грянули девяностые. Мать потеряла престижную работу, позволявшую козырять высоким социальным статусом.

Потерю статуса мать переживала трагически, а ее новая работа не способствовала повышению самооценки и оптимистичному взгляду на мир. Мать устроилась продавщицей в магазин дорогой одежды, а кто ее покупал в голодные девяностые? По словам Костиной матери, основными клиентками магазина были «проститутки» и «быдло». Под эти нелестные эпитеты попадали все женщины, позволяющие себе сорить деньгами в то время, когда основная масса россиян бедствует и борется за выживание.

Впрочем, объективно Костина семья жила в тот период неплохо. Трехкомнатная квартира в «панельке» восьмидесятых на окраине Москвы, мать работает в модном бутике, отец перешел из инженеров в простые работяги и ударно вкалывал на благо семьи. Постепенно в квартире сделался дорогой, безликий евроремонт, обновилась мебель, мать стала одеваться «на зависть злобным соседям». Почему они были злобными, Костя до определенного возраста не понимал: к нему лично соседи всегда относились по-доброму. Но у матери было иное видение мира.

Зато нечто другое Костя понял рано: его отец – жалкий подкаблучник и тряпка, об которую мать, как хотела, вытирала ноги. Права голоса отец не имел. На вопросы детей «папа, а можно мне…» следовал неизменный ответ: «как мама скажет». Чтобы не слышать в очередной раз ненавистную фразу, Костя перестал спрашивать отца. А поскольку спрашивать разрешения матери было себе во вред, пришлось научиться обходиться без такового и действовать на свое усмотрение.

Периодически за это следовала расплата в виде побоев – единственным действенным средством воспитания мать считала ремень. Правда, более послушный старший брат Кости, Артур, нередко получал то же самое без серьезной вины, а исключительно в целях профилактики. И, как говорится рекламе, «если не видно разницы, зачем платить больше»? То бишь какой смысл быть послушным, когда, один черт, отгребешь на орехи. Впрочем, это в глазах Кости Артур не заслуживал наказаний. У матери же, как говорилось выше, было совершенно иное видение ситуаций и мира.

Любила ли их мать истинной материнской любовью? Костя и сейчас затруднялся сказать. Его мать была из тех женщин, что не переносят детей. Однако родили не только первого, но и, три года спустя, второго. Потому что это было «правильно» – семья из двух взрослых и двух детей, так сказать, идеальный вариант семьи. Мать надеялась, что хоть второй ребенок окажется девочкой, но ее ждало разочарование.

Да еще пришлось назвать второго мальчика заурядным именем «Костя» – в честь деда, мужева отца. Первенца мать отказалась так называть, но второго сына пришлось. Надо было польстить самолюбию «старого дурака», чтоб не разобиделся и не перестал помогать молодым со щедрот своей пенсии. Костин дед был ветераном Великой Отечественной, попавшим в армию в возрасте пятнадцати лет. Его родную деревню сожгли фашисты, людей – кого перестреляли, кого угнали в концлагеря. Деду удалось бежать, и его подобрали в лесу наши разведчики. Хотели отправить в тыл, но дед категорически заявил, что в приюте он жить не будет, сбежит по дороге и вернется на фронт. Пришлось набавить пареньку возраста, благо документов у него не было, а выглядел он постарше своих лет, и оставить в полку.

Костина мать ненавидела свекра, хотя не жила с ним не только на одной территории, но даже в одном городе. Дед перебрался в восьмидесятых годах в Крым, по советам врачей, вместе с ним туда переехал дядя Иван – старший брат Костиного отца. В Москву дед наведывался редко, останавливался в своей подмосковной квартире, а не у невестки и сына. И все равно Костина мать его ненавидела. Причину Костя со временем понял: дед принадлежал к тому типу мужиков, который мать не переносила на дух.

Своего брата, Артура, Костя с ранних лет нежно любил и жалел. Артуру не повезло родиться первенцем у такой женщины, как их мать. Ведь что получилось-то? Женщине первый ребенок был в тягость, а тут еще появился второй. И что делать, чтобы не терпеть выкрутасы сразу двух малышей? Есть проверенный способ: застроить старшего. И мать застроила Артура, благо характер у нее был достаточно властный.

А вот младшего сына застроить не удалось. Порода оказалась другая, характер более сильный и упрямый. «Не надо было называть в честь старого дурака, – сказала как-то раз мать отцу. – Такое впечатление, что вместе с именем в него переселилась паршивая дедовская натура».

Паршивость натуры заключалась в упорном нежелании безоговорочно подчиняться и терпеть унижения. А унижать мать умела мастерски: и мужа, в том числе в присутствии детей, и самих детей.

Про то, как происходила порка, Костя и сейчас не мог вспоминать без глубокого отвращения. Мать всегда порола сама, как правило – в присутствии другого ребенка и без мужа: тот был слишком чувствителен для таких сцен. Дабы не травмировать нежную душу супруга, мать наказывала детей, когда того не было дома.

Порола непременно по голому заду, заставляя сыновей спускать штаны до колен и ложиться на кровать в ее спальне. Детей она не держала – сами должны лежать смирно и терпеливо выносить боль. Все происходило неторопливо, «с чувством, с толком, с расстановкой». Порке предшествовала предварительная беседа с гаденькими вопросами: «Ты понимаешь, за что тебя будут наказывать?», «Ты согласен, что заслужил наказание?»… Как будто что-то изменится оттого, согласен или нет! Потом ребенок раздевался, ложился, и начиналась неспешная, долгая и достаточно жестокая порка. В определенный момент ребенок не мог терпеть и начинал прыгать на кровати, пытаясь увернуться от ударов ремня. «Вернись на место, – говорила мать: неумолимым, властным и тошнотворно спокойным голосом. – Наказание еще не закончено…»