Как только Костя дорос до того возраста, когда ребенок оказывается способным дать отпор взрослому, а умом начинает понимать, что, в принципе, они не могут ничего ему сделать за отказ принять наказание, он перестал подчиняться приказам снять штаны и лечь на кровать. Произошло это не вдруг, но постепенно дошло до полного неповиновения. Мать перешла к угрозам сдать сына в интернат, потом к крикам, истерикам и наказаниям другого рода, например, запрету идти на прогулку или в любимую секцию. Все было тщетно: ребенок не сдавался. Тогда мать лишила непослушного сына своей любви, стала демонстративно оказывать предпочтение Артуру. Но и этот прием не сработал. Костя заявил, что никогда больше не снимает штаны и не подставит задницу под ремень.

Несмотря на все выходки матери, между братьями складывались крепкие дружеские отношения. Втихаря Костя подбивал Артура на бунт, но тот был, увы, не способен к бунту.

Но однажды и наказания Артура резко прекратились. Косте тогда было лет одиннадцать, Артуру – четырнадцать.

В Москву вернулся Костин дед, Константин Иванович. Вернулся, по его словам, чтобы помереть в родном Подмосковье. Надоели теплые края, потянуло в прохладные.

И вот, случилось так, что Константин Иванович оказался свидетелем сцены порки старшего внука. Точнее, это вышло совсем не случайно. Начав наведываться в дом младшего сына, дед нутром заподозрил неладное. Пристал к Косте с допросом и все выведал. Ничего не сказал невестке – выдержка у деда была железная – а дождался очередной порки и нагрянул, как снег на голову. «Чтоб застукать с поличным», – пояснил он Косте потом.

Разговор между дедом и матерью был жестким: Косте еще никогда не доводилось наблюдать таких сцен. Мать быстро смекнула, что к чему, и попыталась выставить деда из квартиры, пригрозив вызовом милиции.

– Зови, – сказал дед. – Сейчас запротоколируем факт избиения ребенка, и пойдешь ты, голуба моя, «по этапу с конвоем»… Что? Думаешь, не посадят? Посадят, если суд так решит. А законы у нас такие, что суд может решить по-разному. Я же постараюсь через знакомых силовиков, чтоб влепили не «условный».

– Что же… вы… хотите детей матери лишить, сиротами их оставить?! – на истерике выкрикнула мать.

– Не будут они сиротами, – спокойно возразил дед. – У них отец есть, хоть и дурак полный. И дед, и бездетные дядька с теткой. Так что не боись, не пропадут дети. Это вот с тобой как бы не пропали… Кого растишь из них, а? Подмахивальщиков? Ты что, дура, не понимаешь, к чему это может привести? Сначала тебе жопу подставят, а потом – любому, кто захочет. Будут е… ть все подряд: начальник, жена, еще черт знает кто. Они будут его е… ть, а он будет подмахивать. Привычка это называется, при-выч-ка!

– Да вас же в детстве, небось, тоже пороли, – заметила мать. – Вы ж в деревне росли. Почему же вы не стали… подмахивальщиком?

– В четырнадцать лет меня уже никто не порол: война началась, – ответил дед. – И в детстве меня пороли, а не пытались сломать. А ты Артура именно сломать пытаешься… как сломала моего дурака-сына! Ума не приложу, как он стал таким голимым ничтожеством. Моя вина, и покойницы жены тоже. Хватили лиха за годы войны, вот и изнежили детей. Да и женщин таких, как ты, в нашем окружении не было. Никогда не прощу себе, что не разглядел, не распознал тебя сразу! Ты умудрилась меня облапошить, очки мне втереть. Хрупкая, красивенькая, воспитанная девушка. Готовит, дом в идеальном порядке… Ну, я, дурак старый, и успокоился, уехал, оставив сына «в надежных, заботливых руках». А под твоей оболочкой вона что оказалось! Была бы жена жива, может, и увидела бы, а я не увидел…

– Никогда не женись на такой, как твоя мать, – сказал через несколько лет Косте дедушка. – Это – худший вариант из возможных. Нет хуже той женщины, которая стремится вытравить из мужика его сущность, превратить его в раба и ничтожество…

Выволочка деда подействовала: мать больше не заикалась о порках. Ее отношения с Костей не изменились, остались такими же прохладными. А вот с Артуром у матери неожиданно возникла нежная, доверительная близость. Почтительный сын, перестав получать от любимой мамочки тумаки, а ставший взамен этого получать больше ласки, горячо отозвался на это.

Теперь, спустя годы, Костя удивлялся, как мать не пыталась вбить клин в его отношения с братом. Видимо, чувствовала, что это будет явным перегибом и, пытаясь разрушить отношения между любимым и не очень любимым сыном, она рискует потерять обоих. И Кости она побаивалась, не хотела превращать его в своего открытого противника. И потом, это было бы неумно, а мать была женщиной умной и понимала, как хорошо иметь брата, который поможет и поддержит в сложный момент.

Когда Косте было шестнадцать, дед умер: уснул и не проснулся наутро. А через два года утонул отец. Поехал с приятелями на рыбалку, наклюкался до положения риз да и утонул. Приятели были пьяные, пока хватились – ан уже и нет человека.

– Вот вам, пожалуйста, дала свободу, – с горькой иронией сказала после похорон мать.

– А может, дело в том, что ты годами не давала ему выпить лишней рюмки вина, не давала лишний раз встретиться с друзьями? – с сарказмом спросил Костя. – Запретный плод всегда сладок, вот он и ударился в загулы, едва ты устала держать поводок.

– Если бы я не держала поводок, он бы спился раньше, – убежденно сказала мать. – Потому как он был – безвольная, бесхарактерная тряпка!

– А зачем же ты шла за такого, мам? – спросил Костя. – Шла бы за «характерного» и сильного. Ты ж красавицей была, умницей, на престижной работе. Не верю, что выбора не было! Или ты не могла выйти за человека, которым не сможешь помыкать, с которым придется строить отношения на равных? В этом все дело, да?

– Я любила его!

– Не верю! Какая же это любовь, когда хочется, чтобы все было только по-твоему, чтобы тебе безоговорочно подчинялись, жертвовали ради тебя своими желаниями? Я не понимаю такой любви и никогда не пойму. А может, ты садистка, как однажды предположил дед? Признайся, ты получала удовольствие, когда била нас? А когда унижала отца?

Мать зашлась в истерике, от которой не могла отойти очень долго. Костя и Артур крупно поскандалили – самая большая размолвка за все годы.

– Фрейда начитался, везде видишь сексуальный подтекст? – сердито спрашивал Артур. – Или это результат дедовской пропаганды? Почему ты замечаешь в матери только плохое?! Почему помнишь только плохое, а хорошего – ни черта?! Она на нас не работала, да? Не старалась получше накормить, одеть?

– Ну да, старалась, – ответил Костя. – Вот только, если выбор стоял между покупкой новой шубы и тем, чтобы повезти нас в отпуск, выбор почему-то всегда оказывался в пользу шубы.

– Ну и что, черт возьми?! – гневно кричал Артур. – Она не имела права, да? Она была обязана всем жертвовать ради нас? На свои деньги будешь по югам разъезжать, когда заработаешь! И это еще вопрос – заработаешь ли. Ты учиться толком не хочешь, не то что работать. Восемнадцать лет, здоровый лоб, а еще ни копейки своих денег не получил. А мог бы: я ведь давно зарабатываю сам!

Артуру удалось долбануть Костю по больному месту. Он слишком увлекся воспитанием в себе настоящего мужика – спортивные секции, походы с приятелями на дискотеки, где запросто можно было нарваться на местную гопоту. И как-то умудрился забыть, что настоящий мужик не станет проедать деньги людей, которых не сильно уважает.

Костя начал работать. Это, конечно, было хорошо и правильно. Вот только, увлекшись зарабатыванием денег, он пропустил момент, когда в жизни Артура появилась Алина – девушка из богатой семьи «со связями», и когда мать начала обрабатывать Артура на предмет женитьбы на выгодной невесте, с которой его будущее будет надежно устроено.

– Я в мучительных раздумьях, – сказал как-то раз брату Артур. – Не знаю, что делать: жениться или нет?

– Нет, – твердо ответил Костя.

– Почему так сразу?

– А вспомнилась одна мудрая причта. Смысл такой, что, если человек задается вопросом, жениться ему или нет, то значит, жениться не следует. Ибо, кто по-настоящему любит, такими вопросами не задается.