— Денисов. Что там у вас?

— Ольга в полиции.

— Где?! Ее же всего часа три назад выписали из роддома.

— Да, она отвезла ребенка домой — и сразу сюда. А сейчас она в восемнадцатом отделении. С ней Федор. Я с Марком.

— Еду туда. Что произошло?! — выруливаю со стоянки.

— Эрика Карловна наряд вызвала. Ольга ломилась в ворота, хотела Марика накормить. А Эрика запрещала.

— Прямо ломилась?

— Ну, почти. Стучала и кричала: «Это не мой ребенок, у меня нет на него прав. Дайте мне только накормить его». Прямо сползала по воротам от слабости, я видела в камеру, а потом вставала и опять кричала. И справку из роддома показывала, что ее направили. Это было невыносимо...

Мне кажется, или стальная Лена плачет?

— А потом?

— Федя хотел ее впустить, так Эрика, Карловна уволила его и вызвала полицию. А те разбираться не стали, посадили Ольгу в «козлика», и увезли. Лексус тогда за продуктами отъехал, так Федор у соседа машину взял, угнал то есть, без ключа и следом в участок поехал. Сейчас Семен соседа уговаривает, чтобы заявление не подавал.

Хорошенькие дела.

— И вот только что Федор отписался: к тебе в дом собирается мобильная бригада комиссии по делам несовершеннолетних. Выяснять, почему ребенок так долго кричит. Может, не сегодня, но скоро начнут соседей обзванивать.

Хреново. А мы Марка даже еще и не зарегистрировали — все некогда. Попробуй объясни твердолобым чиновницам, кто из нас кем Марку приходится. Вот только не хватало для полного счастья, чтобы долгожданного сына в детский дом забрали, даже если на время... Но что бы ни происходило, сначала надо вытащить Ольгу.

Игорь.

Подъезжаю к отделению. Главное — полное спокойствие, а то и меня повяжут. Вхожу, осматриваюсь. И вижу Ольгу сквозь окно дежурного, за решеткой. А здесь в углу — Федю. Увидели меня и встают, оба.

— Оля, здесь жарко. Расстегнись, пожалуйста, — говорю громко.

Слушается сразу. Как же с ней приятно общаться! Смотрю — так и есть: на светлом халате отчетливо видны мокрые полосы ниже сосков. Ох.

— Командир, — обращаюсь к дежурному и достаю свой паспорт. — Эта задержанная — кормилица моего сына. Видишь вон те следы у нее на одежде — это грудное молоко, это точнее паспорта, если вдруг у нее его с собой сейчас нет. Она пришла покормить моего ребенка, потому, что у жены молока нет, но забыла ключ и стала стучаться. А моя жена со сна, после ночной смены, не разобралась, испугалась и вызвала наряд, вас то есть. Ходят у нас там иногда хулиганы, в ворота молотят. Вон и свидетель есть, — киваю на Федю. Где расписаться, чтобы мы ушли?

Выходит ко мне какой-то майор, начинает беседу проводить.

— Погоди, — говорю, — у меня там ребенок голодный плачет. Ему шесть дней. У тебя дети есть? А сердце? Ты мужик или кто? Давай мы с тобой потом поговорим. Или мне что, в комиссию по делам несовершеннолетних о действиях полиции написать?!

С ночной сменой я, конечно, загнул. Но ничего, прокатило; минут через десять уже везу Олю к себе в логово. Федя на Фольксвагене соседа едет сзади; вроде ничего у него не сломал. Темнеет.

Входим в дом и слышу из кухни на фоне плача сына:

— Кто ей сообщил, что Марку нужно молоко? Кто из вас ей позвонил?!

Такая злоба в голосе. И эту женщину я называю своей женой...

Провожаю Ольгу в ванную — ей нужно помыться перед кормлением. Захожу на кухню. Здесь все, кроме няни и Лены. Даже Карл. Стоят и молчат. Запугала она их всех, что ли? Они на нее, как кролики на удава смотрят; много же я пропустил. Эрика сидит за столом, перед ней набор роллов на деревянной тарелке и палочки. Подхожу и наклоняюсь к ней. Очень хочется вдавить ее изящно накрашенную физиономию в тарелку, грубо.

— Ребенок голодный. Уже третий день! Ты можешь столько не есть? Няня говорит, не усваиваются у него смеси и обычное молоко. Он умрет, если ничего кардинально не изменить. Понимаешь, маленький ребенок, умрет от голода! Не на войне, не в концлагере, а здесь, сейчас, когда ты сама ешь роллы или что ты там ешь!

Моргает. И отвечает:

— Ну, можно попробовать и ему дать, немного. Или икры.

Зависаю. Ну, какая из нее мать?!

— Федора не ты принимала на работу и не тебе его увольнять. Иди работай, Федь. А Ольга сейчас будет кормить, спасать нашего сына.

Оля выходит из ванны в моем банном халате, полы держит. Марик продолжает плакать. Знаю, что матери надо поесть, чтобы было молоко. Но не роллы. Хватаю из холодильника, что попадается в руку: творожные сырки. Беру бананы и бутылку минералки, и мы идем с ней наверх, потом за ширму. Заплаканная няня отдает Ольге ребенка и уходит.

Слышу:

— Ну, здравствуй, Марик.

И сейчас же причмокивание на фоне нереальной волшебной тишины. Лена тоже уходит вниз размяться. Когда я рядом, получается, всем можно расслабиться. Сажусь перед Ольгой, не спуская глаз с ее восхитительной, невероятной женственной груди. И кормлю ее саму принесенной едой, чтобы не отрывалась, пока держит на руках нашего сына и придерживает сосок.

Она аккуратно откусывает и берет губами кусочек банана или сырка, иногда улыбается мне. Гляжу на нее, и чувствую, как в штанах стало очень-очень тесно. Казалось бы, совершенно невинные занятия — кормление младенца и его матери, а сколько в этом красоты и даже эротики! Как же я люблю эту женщину-мадонну!

Сын временами засыпает с соском во рту. Но при попытке его отсоединить, снова принимается жадно сосать, хитрюга. И так несколько раз. Какой ты стойкий, пацан! Настоящий боец, молодчина. Отстаивай всегда то, что действительно хочешь. Наконец Оля говорит:

— Там Ваня голодный.

И я звоню Семену. А потом Лене, чтобы вывела Лебедеву, минуя Эрику. Хотя уехал бы сейчас сам с Олей и Марком, куда глаза глядят. Плюнул бы на все и уехал. Вот на все. Ничто не стоит этой красивой женщины, наших детей и тихих спокойных вечеров. Но пока до меня отчетливо доходит эта гениальная в своей простоте мысль, Оли, оказывается, уже здесь нет.

Марик спит, чуть слышно посапывая носом и как будто даже улыбаясь. Фоткаю такое редкое приятное событие и осторожно укладываюсь рядом. Сегодня буду дрыхнуть здесь, пусть няня спит с Эрикой. Может, нам с сыном приснятся одинаковые сны?

Утром меня посещает жена, начиная общение так:

— Ты переменился.

— Ты тоже, — отвечаю, и это чистая правда.

— Завтра или послезавтра из Германии детские смеси придут.

— До них еще дожить надо, если, конечно, они подойдут.

— Не будет она здесь кормить, пусть доится у себя, а водитель привозит в бутылочках.

Это, конечно, тоже вариант. Не такой приятный, как...

Смотрю на Эрику и вижу завод. Прессы, кузнечный молот, камеру покрасочную. Если я от нее уйду, ничего этого у меня не будет. Они вдвоем с Карлом выдавят меня из компании. И не известно, что будет с самим заводом, управляемым только древним стариком и истеричкой с проблемами. Конечно, можно начать что-нибудь новое, с нуля. Но ЭТО — дело моей жизни. Как там значится в основных задачах мужчины: построй дом, воспитай сына и... Производство — это мое дерево.

— Ладно, — говорю. — Пусть будут бутылочки.

Игорь.

Семен на время, видимо, станет ключевой фигурой для спокойствия в этом доме. Связываюсь с Ольгой и отправляю машину за молоком. Возвращается быстро. Успеваю посмотреть, как довольная няня кормит Марика из соски. Лена показывает мне большой палец вверх и прикрывает глаза, чтобы подремать. Все счастливы.

Еду к Ольге без звонка. Понравилось мне устраивать ей приятные неожиданности, типа моей поездки в Крым. Помню ее удивленно-счастливое лицо и все, что за этим последовало. Аж скулы сводит, как хорошо помню.

Сейчас вхожу, здороваюсь со всеми тремя женщинами, подхожу к кроватке сына — спит красавец. Осторожно кладу ладонь на животик, чувствую, как бьется сердце.