Лежим в обнимку. Положил руку себе под голову, Олина голова — на моей груди. Ну и что, что мы на полу, — здесь стерильно, как на столе, а еще и прохладно. Трогает меня губами — то ли шепчет что, то ли целует.

Рядом лежат пирожки и конфеты. Нескольким экземплярам не повезло, правда. А остальные вполне презентабельно выглядят. Обдуваю и раскусываю один, самый румяный. М-м-м, с мясом. Вкусно.

— А земляничный компот есть?

— Конечно, — она с готовностью приподнимается, но потом ложится опять и виновато говорит: — Мне сейчас полежать надо, чтобы точно... все получилось. Возьми, пожалуйста, сам — на столе в кувшине под салфеткой.

Встаю, беру ее на руки, качаю, как младенца и перекладываю на кровать. Улыбается.

Пью. Ложусь под ее бок, осторожно обнимаю, прижимаюсь лицом к груди, слушаю сердце. Блаженствую. Она молчит. Удивительная женщина!

— Я тебе тут как-то изливал душу. Теперь твоя очередь, — предлагаю. — Где ты со своим бывшим познакомилась?

— Это совсем просто: мы учились в одном классе, там и замутили. Потом ВУЗы в разных городах, — родители постарались.

— И что, не ухаживал никто?

— Ну, почему, — фыркает и хищно скалит белые зубки; похоже, ей есть что вспомнить, — ухаживали. Но рука у меня тяжелая, чуть что не так...

Да уж, помню Федю с отпечатком пятерни во всю щеку.

— Я любила одного, больше мне никто не был нужен.

Так и хочется спросить: а теперь?.. Чтобы услышать в свой адрес «люблю» еще раз. Но не буду резать по живому.

— Это у тебя, конечно, много женщин, — подкалывает, — как магнитом притягиваешь, мачо.

— Да, у меня их много, — куражусь. — Кладовщицы, бухгалтерши, два технолога еще. Да, уборщиц забыл! Если тетя Маша узнает, шваброй мне все ребра пересчитает.

— Как ты мог забыть тетю Машу! — смеется.

Мы дурачимся еще немного, потом она продолжает:

— После диплома встретились — и сразу Ксюша.

— А почему не расписались?

— У него принципы. Считает, что запись в официальных бумагах убивает чувства.

— А может, он просто мудак?

— Не знаю. У каждого свои тараканы в голове.

Оправдывает его! Блаженная она, что ли? Недалекая? Нет. Она недвижимость продавала, лечение в Европе организовала, документы подписывала, хотя явно в этом не профи. И ведь ни одна сволочь не посмела обмануть мать, спасающую своего ребенка! А, нет, один men все же собрался обмануть, но Федя его ФАСом упредил.

Она же когда ко мне пришла — ни кровинки в лице. Похоже, не ела давно и не отдыхала толком. А ведь не жаловалась и ни о чем не просила. Настоящая русская женщина. Наивная чистая девочка. Самоотверженная. Мадонна. Вот как у такой отнять дитя?!

Ольга.

С милым рай и на полу. С нежностью смотрю на пушистый ковер, на котором мы только что кувыркались. А ведь начали, похоже, прямо в полете, разбрасывая еду.

Уткнулся в меня и лежит, ресницы дрожат — не спит. Глажу его остриженный затылок — пальцы наслаждаются. Оказывается, это так приятно — касаться кромки волос. Запускаю руку во взъерошенные вихры на макушке — тоже нравится. Едва дотрагиваясь, целую его упругое, чуть оттопыренное ухо и твердую щетину наметившейся бородки; и колется, и щекотно. Мне все в Игоре нравится. В нем сейчас соединены все мужчины мира. Они все — он.

Провожу рукой по его широкой шее, трогаю ямочку между шеей и грудью. Кладу ладонь на могучее плечо и очерчиваю пальцами контуры мышц. Кожа гладкая; как здорово, что на нем нет рисунков. Он так хорош сам по себе, без украшательств. Заворочался.

— О чем ты думаешь? — спрашиваю.

Я говорила ему сегодня, что люблю его, а он промолчал в ответ. Хоть бы уж соврал. Ну, ни дура ли я?! Не заслужила доверие. Но все равно я — женщина — хочу принадлежать ему — мужчине.

Улыбается, не раскрывая глаз. Все шире и шире. Смеется.

— Что не так?

— О чем можно думать, уткнувшись в женскую грудь?! Конечно, о том, как бы еще разок трахнуть эту офигительную телочку.

Он рывком прижимает меня к себе.

— А тебе не надо перед этим перекусить, хотя бы, а, дорогой? Мне кажется, или ты сегодня не обедал?

— Ну да, ну да.

Поднимается затем, чтобы сразу сесть на пол. Сползаю с кровати тоже.

— Мы на нашей поляне собираем то, что выросло, — смеется.

Обдувает пирожок и засовывает в рот целиком. Не брезгливый. Как обаятельно он щурится, когда ему вкусно. Обтираю полотенцем и собираю на блюдо то, что выглядит нетронутым.

— Вообще-то на столе еще есть еда.

Ставлю в микроволновку паэлью, снимаю крышку с фруктово-орехового салата в хрустальной посудине на столе. Переживаю, что хорошей рыбы не нашлось, хотела пожарить в кляре.

Усаживается. Подаю горячее. Шустро орудует вилкой. Проголодался.

— Ты сама-то тоже поешь.

Накладываю и себе и сажусь, не отрывая глаз от него.

Следующее, что помню — мы руками кормим друг друга креветками и тем, что еще есть самого вкусного в паэлье. А потом — он снова во мне. В последний раз.

Вот это я влюбилась, так влюбилась. Прижимаю свое сердце к его горячему сердцу, обнимаю руками и ногами изо всех сил (он сверху). Соединяюсь с ним в одно целое, двигаюсь вместе с ним. Я вся пылаю. Не отпущу его. Не смогу. И тут же понимаю: если он сейчас кончит, то это — все. Он просто встанет и уйдет.

— Подожди! — прошу и отстраняюсь.

Льнет ко мне:

— Что?

Я еще не готова, чтобы он уходил.

— Давай теперь я!

Он с готовностью укладывается на спину и тянет ко мне руки. Его большие ладони как раз соответствуют размеру моих грудей. Мнет, массирует, сжимает, ощупывает, гладит... Как же это приятно! Хочу, чтоб это продолжалось бесконечно!

Осторожно усаживаюсь сверху и впускаю его в себя. Играю бедрами, точно неспешно еду на лошади. А почему неспешно, когда хочется... Мчись стрелой, мой верный конь! Выгибаюсь назад и перехожу на галоп. Он подо мной дрожит весь и временами стонет от удовольствия. Надеюсь. Глаза сверкают, лицо шальное.

Но нет, так опять все произойдет слишком скоро. Притормаживаю, осторожно ложусь на него, не отпуская член и скольжу вверх-вниз, целуя шею. А он ласкает мне спину; как восхитительно он это делает! Каждая клеточка моей кожи благодарна ему.

Смотрю в его лицо близко-близко. Чтобы крепче врезалось в память. Пусть у его ребенка будут такие же густые брови вразлет, такие же сине-стальные глаза, такой же гордый профиль и высокие скулы. Закусывает губу, словно хочет что-то сказать, но останавливает себя. Неужели уже пора?!

Я сейчас разревусь. Отворачиваюсь от него и снова меняю вводные:

— Давай по-другому.

Сажусь на него задом наперед, еле-еле налезаю, обхватываю и сжимаю мошонку. Он подо мной уже не стонет, а порыкивает от каждого моего движения.

— Тебе хорошо? — прерывающимся голосом спрашивая я, не поворачиваясь и смахивая слезы.

— Да-а!

Но вскоре осторожно садится и обнимает сзади. Чувствую его в себе под невероятным углом и потихоньку слезаю. Незаметно утираю лицо. Поворачиваюсь. Целуемся. ТАК меня никто еще не целовал, никогда. Улетаю.

Замечаю, что лежу, а он вдруг встает. Разве уже все?!

Зачем-то снимает посуду со стола, кидает на него покрывало, гасит свет и раскрывает жалюзи в окне с видом на лес. Темно. Подхожу к нему, прижимаюсь. Скоро глаза привыкают, и передо мной открывается завораживающий вид на сосны, освещенные луной. Я тоже чувствую воодушевление. Что бы я себе не думала, как бы не вздыхала, но сегодняшний прекрасный вечер нельзя завершить абы как.

Игорь молчит; за него говорят его руки. Поднимает меня как пушинку и усаживает на край стола. Поддерживает под спину и помогает мне лечь; гладит, разводя мои колени и приподнимая бедра. Держит за талию и входит в меня. Чувствую себя как бы пронзенной очередью из очень крупнокалиберного пулемета, очень опытным стрелком, скорее снайпером. Восхитительной очередью.

Кричу, не сдерживаясь, так, что луна за моей головой качается. И он рычит, склонясь надо мной. Все.