После критики зеноновских апорий движения (VI 9) Аристотель утверждает, что даже если допустить непрерывность пространства, то Демокрит все равно не может говорить о движении атомов, поскольку такое движение всегда создавало бы какой-то определенный пройденный путь, который все равно должен быть делим, чтобы начало и конец движения не совпадали в одной точке. Ясным делается также и то, что из неделимых атомов нельзя составить никакого цельного тела. На этом основании Ферли доказывает, что Эпикуру пришлось признать атомарность пространства и времени и понимать движение атома скачкообразно{208}. А это значит, что Эпикуру необходимо было отличать в атоме той или другой определенной величины и формы его минимум, который функционирует в процессах движения уже независимо от величины и формы атома и есть только предельно малая протяженность, которая и необходима для предельно малого функционирования атома.

После разбора этой аристотелевской критики атомизма Кремер делает вывод, что Эпикур заимствовал у Аристотеля, в целях формулировки своего телесного минимума, аналогию числовых рядов{209}.

Что такое эти числовые ряды у Аристотеля, понять нетрудно. Из предыдущего ясно, что Аристотель требует от Демокрита признания бесконечной делимости атома. Но Аристотель вовсе не хочет сказать, что делимость эта - какая ни попало и вполне безразличная к тому телу, которое именно и подвергается делению. Подвергая как угодно далеко идущему делению число, мы, как сказано, в результате этого деления все же получаем не что иное, как числа же. При этом каждое такое число тоже ведь является чем-то определенным и целым, тоже какой-то единицей, хотя уже и новой. Следовательно, подвергая делению данное число, мы получаем бесконечный ряд все меньших и меньших чисел, и, таким образом, здесь у нас получается бесконечная делимость; поскольку, однако, каждая дробь, как бы она ни была мала, все же есть некоторого рода число и некоторого рода единица, постольку данное исходное число, которое мы подвергаем бесконечному делению, в некотором смысле остается самим собой, то есть чем-то неделимым. Это соотношение делимости и неделимости Эпикур и заимствовал у Аристотеля; но только в отличие от Аристотеля он приписал это соотношение делимости и неделимости не только числам, а еще и всем вещественным телам. Поэтому у Эпикура и получилось, что всякое тело делимо до бесконечности, и в то же самое время в каждом моменте своего деления оно остается самим собою и, следовательно, неделимым.

б) В заключение этого пункта нашего анализа эпикурейского атомизма заметим, что Аристотель, будучи логически совершенно прав, все же не учитывает всего богатства демокритовского атомизма. А вместе с Аристотелем до некоторой степени погрешает здесь и Г.Кремер. Дело в том, что демокритовские атомы в конце концов не так уж отделены от конкретно воспринимаемой нами чувственной действительности. Ведь общеизвестно учение Демокрита об истечении эйдолов из атомов, то есть об отделении от атомов их "видиков", которых бесконечное количество, которые несутся с огромной скоростью и вступают в комбинации, превосходящие любую сказку и любую магическую операцию. Если принять во внимание это демокритовское учение об эйдолах, то, пожалуй, дискретность атомизма во многом померкнет и критика Аристотеля окажется несколько формальной. Тем не менее критика Аристотеля все же имела огромное значение, поскольку она заставила каждого атомиста говорить о своих дискретных атомах более аккуратно и более дальновидно. Нужно было неделимость атомов совместить с их бесконечной делимостью, что Эпикур и сделал. Делимость атома у него бесконечна; и тем не менее она требует признания для себя известного предела, нарушая который атом уже переставал быть самим собою, а следовательно, исчезала и его делимость. Такая более четкая логическая методика, несомненно, у Эпикура была, и воспользовался он ею, как вернее всего предполагать, на основе аристотелевской критики атомизма.

8. Значение академической физики для атомистики Эпикура

Еще больше сходств Г.Кремер усматривает между эпикуровским учением о минимуме и соответствующими работами платоновских академиков, которые вели широкое исследование, посвященное логическому выводу материального мира из геометрических образов, являющихся моделями и первоначалами для сущего. Здесь в смысле источника основная роль принадлежит псевдоаристотелевскому трактату "О неделимых линиях"{210}.

а) Трактат "О неделимых линиях", принадлежащий не самому Аристотелю, но какому-нибудь из его учеников, и потому обычно обозначаемый как псевдоаристотелевский, направлен против платоников, согласно которым и линия, и плоскость, и вообще все геометрические фигуры и тела должны в первую очередь рассматриваться как неделимые идеи, чтобы была возможность говорить и об отдельных проявлениях этих идей, причем проявления эти могли быть бесконечно разнообразными{211}. Против этого платонического понимания геометрических фигур и тел и восстает псевдоаристотелевский трактат "О неделимых линиях". Поскольку же наши сведения о физических учениях в Академии очень скудны, постольку этот трактат и является одним из главных источников для понимания учения академиков о неделимых элементах. На основании этого трактата можно формулировать следующие пять пунктов учения академиков об элементах.

б) Во-первых, ученые платоновской Академии рассуждали, что если существует "многое" и "великое", а также противоположное этому, то есть "немногое" и "малое", и если то, что имеет практически бесконечное число делений, никак нельзя назвать "немногим", но надо продолжать называть "многим", то ясно, что "немногое" и "малое" могут иметь лишь ограниченное число делений; а если число делений ограничено, то необходимо существует какая-то неделимая величина (ameres megethos), так что во всем должно существовать (enyparxei) нечто неделимое, если только существует "немногое" и "малое" (Arist., De lin. insec. 968 а 2-9).

Во-вторых, рассуждают платоники, если существует идея линии, а идея является первым во всем ряде одноименных с нею вещей, и при этом части онтологически (ten physin) прежде целого, то "сама линия" (то есть, по-видимому, идея линии) будет неделимой, точно так же, как неделимы четырехугольник, треугольник, другие "схемы" и вообще всякая плоская фигура "сама по себе"; ведь в противном случае нечто окажется прежде (proteron) их, тогда как прежде идей ничего не может быть (968 а 9-14). Другими словами, неделимый минимум в данном случае есть та общая идея данного типа фигур или тел, без которой нельзя судить и о каждой отдельной фигуре и о каждом отдельном геометрическом теле, обнимаемых общей идеей.

В-третьих, если существуют элементы, из которых состоят тела, а прежде элементов ничего нет, и при этом части прежде целого, - то огонь и вообще всякий из элементов тел будет неделимым, так что неделимое существует не только в умственных вещах, но и в чувственных (968 а 14-18). Здесь идея элемента настолько ему имманентна и настолько от него неотделима, что с ее удалением из элемента погибает и сам элемент.

В-четвертых, о существовании неделимых величин свидетельствует и рассуждение элеата Зенона. Поскольку невозможно в ограниченное время коснуться бесконечного числа вещей, причем так, чтобы касаться каждой из этих вещей в отдельности, и при этом необходимым образом движущееся тело достигнет сначала половины расстояния, - а у тела, не имеющего неделимых частей, всегда такая половина есть, - то движущееся тело должно было бы в конечное время коснуться бесконечного числа таких половин (ведь остаток пути при отсутствии предела деления всегда можно разделить пополам); но это немыслимо, и, следовательно, неделимые отрезки должны существовать (968 а 18 b 4). Другими словами, всякий отрезок на прямой не может обладать только такими своими частями, которые уходят в бесконечную делимость, но должен обладать и такими частями, которые мыслятся уже неделимыми. Да и сам отрезок на прямой только в том случае может делиться до бесконечности, если сам он в то же самое время остается неделимым как таковой. Иначе невозможно будет судить, что же тут в конце концов подвергается бесконечному делению.