Рассмотрение всех исследователей стоической логики является для нас занятием совершенно нецелесообразным, поскольку вся эта стоическая логика нужна нам только для правильного понимания стоической эстетики. Упоминание и частичный анализ некоторых таких исследований, приведенный у нас выше, вполне достаточен для тех, кто хотел бы подойти к стоической эстетике не шаблонно и не с трафаретными представлениями школьной логики. Теперь мы можем уже гораздо увереннее судить о специфическом характере эстетики стоиков, поскольку достаточно потренировались в анализе общих основ античного стоицизма.
Итак, переходим к эстетике стоиков теперь уже в узком и специальном смысле слова.
8. Эстетика в собственном смысле слова (общий очерк)
Если теперь перейти к обзору главнейших стоических текстов, относящихся к эстетике в собственном смысле слова, то сразу бросится в глаза как онтологизм, так и в значительной мере формализм (который так характерен для эллинистически-римской эпохи), часто вытекающий, ввиду общего онтологизма, из слабого внимания к существу самого искусства. Вся античная эстетика в этом смысле онтологична, не специфически-художественна и, следовательно, в значительной степени формалистична. Но именно эллинизм доводит эту формалистическую точку зрения до крайности, которая в эллинистическом искусствознании дойдет до анализа художественных форм уже вне всякого онтологизма (как это мы увидим в главе об эллинистическом искусствознании).
а) Прежде всего стоикам свойственно, как и всем античным эстетикам, учение о симметрии. Некоторые излагатели стоической эстетики этим и ограничиваются. Однако ограничиваться этим мы никак не можем. Ведь тогда опять же утеряется всякая специфика стоической эстетики. Конечно, такие общеантичные категории, как симметрия или гармония, у стоиков ни в каком случае не отсутствуют и играют достаточно заметную роль. Но невозможно остановиться только на стоической симметрии и этим ограничить свой анализ стоической эстетики. Сначала укажем эти тексты, содержащие термин "симметрия", а потом пойдем дальше.
Излагая Хрисиппа, Гален говорит о красоте тела (SVF III 472): "Здоровье он [Хрисипп] полагал в симметрии стихий [далее объясняется: теплое, холодное, сухое, влажное], красоту же - в симметрии частей". Это очень твердое учение, упорно выдвигаемое у Галена. В другом месте (III 471) он говорит об этом очень подробно, формулируя опять, что "симметрия или асимметрия членов есть красота или безобразие". Стобей тоже пишет о стоиках (III 278):
"Как красота тела есть симметрия членов, устроенных друг в отношении друга и в отношении к целому, так и красота души есть симметрия разума и его моментов в отношении к ее целому и друг в отношении друга". "Как в отношении тела существует некая складная фигура членов с той или другой приятностью цвета, и это называется красотой, так в духе именуется красотой уравновешенное постоянство мнений и суждений в соединении с известной крепостью и устойчивостью" (III 279). "Красота тела покоится в симметрии частей, в хорошем цвете и физической добротности; ...красота же разума - в гармонии учений и в согласовании добродетелей..." (III 392).
Таким образом, симметрия, трактуемая как сущность красоты, у стоиков достаточно определенна. В обычных вещах и в человеческом теле это есть согласование отдельных частей с целым. Во внутренней жизни человека это есть согласование отдельных психических моментов с разумом, то есть с тем целым, твердым и определенным, отдельными моментами которого являются или должны являться все разнообразные душевные процессы, которые, следовательно, лишаются своего фактически существующего разнобоя и получают точное и твердое, взаимосогласованное соотношение. Но это только внешний подход к эстетике стоиков. Он вовсе не должен отрицаться современным исследователем, а, наоборот, должен всячески им учитываться. И то, что здесь много общеантичного и нет никакой стоической специфики, это ровно никого не должно смущать. Подлинная проблема стоической красоты начинается вовсе не здесь (это и так очевидно), а в том, какова природа этой симметрии и какова ее специальная эстетическая значимость.
б) Прежде всего красота отнесена у стоиков к числу так называемых adiaphora, то есть безразличных, или нейтральных, вещей. Чтобы это понять, прочитаем Диогена Лаэрция (Diog. L. VII 102 = SVF III 117):
"Они утверждают, что из существующего одно - хорошо, другое - дурно, третье - ни то и ни другое... Ни то и ни другое - это то, что не приносит пользы, не вредит, как, например, жизнь, здоровье, удовольствие, красота, сила, богатство, слава, благородное происхождение, и - противоположное этому - смерть, болезнь, труд, безобразие, бессилие, бедность, бесславие, безродность и близкое к этому, как утверждают Гекатон в VII кн. "О цели", Аполлодор и Хрисипп. Это именно не есть добро, но - безразличное, желательное [только] с известной точки зрения (cat'eidos). Действительно, как особенностью теплоты является согревание, а не охлаждение, так и особенностью блага является принесение пользы, а не вреда. Не больше приносит пользы, чем вредит, ни богатство, ни здоровье, потому что ни богатство, ни здоровье не есть благо. И еще говорят: то, чем можно хорошо или плохо пользоваться, то не есть благо. Богатством и здоровьем можно пользоваться хорошо и плохо. Значит, богатство и здоровье не есть благо".
В VII 104 Диоген поясняет:
"Приносить пользу значит приводить в движение и удерживать соответственно добродетели, вредить же значит приводить в движение и удерживать соответственно злу".
Здесь перед нами возникает чрезвычайно важная проблема и уже, безусловно, специфическая для эстетики стоиков. А именно, красота отнесена у них к той области, которую они называют "нейтральной", то есть ни хорошей, ни плохой. Правда, к этой области относится у них еще и многое другое. Однако для красоты здесь глубочайшим образом характерно то, что она трактуется не только решительно вне всякой морали, но даже и вне всякой фактической и жизненной целесообразности. Этого мы никогда не встречали в предыдущей истории эстетики, где красота и прекрасное до чрезвычайности с большим трудом были отличимы от "доброго", "благого", "хорошего" и вообще целесообразного. С большой убежденностью и с полной уверенностью в своей концепции красоты стоики трактуют область этой красоты как безусловно "нейтральную", то есть бескорыстную, ни в чем не заинтересованную, свободную от того или другого своего жизненного функционирования, а это значит и вполне самодовлеющую. Красота может играть положительную роль в жизни, а может и не играть этой роли и даже играть вполне отрицательную роль в человеческой жизни. Но раз она может быть и положительной и отрицательной, то как раз это и значит, согласно стоикам, что она взята в своей природе и в своей сущности, вне всего положительного и отрицательного, выше всего положительного и отрицательного или, во всяком случае, ни от чего такого не зависит.
Нужно не разбираться в стоических первоисточниках, чтобы не относить такую красоту к области тех самых бесконечно разнообразных лектон, которые, как мы помним, взятые в своей сущности и самостоятельности, тоже вполне нейтральны и вполне безразличны или, как мы говорили, вполне иррелевантны. Итак, первое положительное достижение стоической эстетики, и притом вполне для нее специфическое, это то, что красота (или, как мы говорили, прекрасное), какую бы положительную или отрицательную роль она ни играла в жизни, в самой основе своей и в самой природе своей есть нечто иррелевантное. Вероятно, только теперь читателю станет ясным то обстоятельство, зачем мы потратили так много времени на уяснение стоического учения о лектон. Ведь только после такого подробного изъяснения стоического лектон и может стать ясной не только основа всего стоицизма, но, что для нас здесь важнее всего, и вся стоическая эстетика.
