"Грубость", или суровость, слога, по Гермогену, заслуживает особого рассмотрения, "не меньше, чем величавость". Грубость, как это ни удивительно, наряду с "приподнятостью" или, буквальнее, "блистательностью" слога суть не что иное, как "действенные черты язвительности" (I 7). Трудный, или суровый, слог, читаем у Гермогена, "полон горечи и чрезмерной укоризны". "Приказания" и "вопросы обличительного свойства" отличаются суровостью. И эта суровость самого содержания оказывает влияние на колоны данного стиля, которые всегда короткие и больше напоминают даже не "колоны", а "отдельные речения", то есть коммы. Здесь нельзя получить "хотя какого-то удовольствия, какой-то "видимости" "хорошо размеренной речи" от столкновения гласных или стяжения стоп. Здесь все "неритмично, неблагозвучно и раздражает слух" (7, 236-239). Но и это "неблагозвучие", и часто даже отсутствие ритма, придает речи свою специфику, без которой немыслимо риторическое мастерство в духе классического Демосфена.
"Резкость" тоже имеет в своей сути "укоризненные" и "обличительные" мысли. Эти мысли выражаются свойственными резкому слогу методами - "неприкрыто, ясно, даже обнаженно". Резкость свойственна не только мыслям и словам, но и отдельным оборотам, колонам и коммам, стяжениям, клаузулам и ритму (8, 241 - 243), то есть совокупности, содержательной и формальной стороны речи.
Гермоген, рассуждая о тех качествах, которые придают речи "значительность и достоинство", не может пройти мимо "приподнятости", или блистательности" (lamprotes). Как это ни странно, но блистательность - непременный спутник величавости, суровости и резкости. Правда, Гермоген здесь же оговаривается, что он имеет в виду не эту блистательность, что состоит "в естественной прелести и подобает сладостному и простому слогу", и не ту, что достигается "тщательностью и красотой построения". Гермоген имеет в виду блистательность, "исполненную достоинства". Именно она придает речи приподнятость. Слова "приподнятой речи" величавы, а обороты ее оставляют "приятное ощущение". В приподнятом слоге всегда есть элемент "оценки" и превознесения, почему он и противоположен "чистому слогу" (9, 243-248). В приподнятом слоге, мы бы сказали, отсутствует момент объективности и наиболее выразительно проявляются пристрастия говорящих.
Как это ни кажется для нас странным, но Гермоген считает необходимым говорить о "язвительности" (acmё) сразу же после "приподнятости", так как язвительность требует "приподнятых оборотов речи", а ее обороты те же, что в "приподнятом" и "резком" слоге. "Язвительный" слог всегда имеет "больше приподнятости и блеска" (10, 249-250). Более того, Гермоген настаивает, и очень многословно, возвращаясь к одним и тем же мыслям, на том, что "язвительность и приподнятость сходятся", "смешиваются", а не просто "сопровождают друг друга", хотя "язвительность" имеет нечто от приподнятости, а эта последняя ничего не имеет от язвительности.
Гермоген детальнейшим образом проделывает тонкий логический анализ двух качеств речи, споря с пафосом настоящего полемиста, искушенного в риторической казуистике. Но чрезвычайно характерно, после исчерпания всех логических аргументов восклицает: "Но все это явный вздор, поскольку это ясно и непосредственному ощущению".
На этом примере видно, почему Гермоген назвал свои "качества" речи идеями.
"Идеи" Гермогена не только создают живое ощущение стиля, но также дают и определенное знание, так как в "идее" искони объединяются субъективно воспринимаемые внешние качества и объективное знание, что идет еще от древнейшего гомеровского поэтического мышления с его "мышлением глазами" и укрепляется в платоновском понимании "телесной" идеи{393}.
Недаром Гермоген утверждал, что "вещи, приятные взгляду, или осязанию, или вкусу, или еще как-то доставляющие наслаждение, будучи названы в речи, доставляют удовольствие" (II 4).
Обратим внимание на ряд выдвигаемых Гермогеном качеств, или "идей", речи и на их явно эстетическую окрашенность.
2. Эстетическая окрашенность качеств речи
Ясность у Гермогена тесно связана с содержательной стороной речи. Ясность не может быть без "чистоты и вразумительности", а чистота сама основана на "мысли и изложении слова". "Вразумительность" же "более всего заключается в методе изложения" (I 2). Здесь наблюдается четкая логически-обусловленная взаимозависимость всех компонентов речи, как бы естественно вытекающих один из другого. Гермоген особое значение придает ясности и чистоте, классическим категориям античной эстетики, связывая с ними "мысли общие всем, всем доступные... понятые, не содержащие... скрытого умысла" (3). Но это не значит, что чистота (sapheneia) лишена глубины, что она поверхностна, что в ней есть нечто "мнимое", не настоящее. Автор трактата, занятый исследованием "мыслей" и "методов" их изложения, прекрасно понимает "чистое слово" как "по природе своей" "не плоское".
Поскольку "полную силу" Гермоген видит в "мыслях слова и методах изложения", он находит во "вразумительности (eycrineia) "нечто по природе своей производящее ясность" (4). Не раз Гермоген подчеркивает именно "природное" достоинство того или иного качества речи, чрезвычайно ценя его и понимая, что "мастерство" (demotёs), в отличие от природного свойства, "это другой разговор".
Гермогеном ценится одновременно "естественная вразумительность" и "методы мастерства". Именно это мастерство должно уберечь ритора от гипертрофии даже лучших качеств речи, требуя от него соблюдения умеренности. "Предельная" ясность "граничит с легковесностью" и "невзыскательностью" (5), то есть лишает речь "значительности" (megethos) и "величавости" (semnotёs).
"Значительность", "весомость" и "достоинство", пишет Гермоген, "придаются речи такими качествами, как "величавость, обстоятельность, грубость, приподнятость, язвительность, а также резкость, которая мало отличается от грубости". Величавость и обстоятельность "суть сами по себе", а все остальные качества "переплетаются и не переплетаются какими-то признаками, в каких-то частях сходятся, а в каких-то расходятся (5, 217). "Величавым" методам свойственно "мистически и таинственно" "знаменовать нечто, изрекая величавые мысли" (6).
Величавость заключается не во внешнем ходе изложения, а в первую очередь "в мысли" (6), в самом предмете размышления. Степень величавости, однако, может быть различной. Она имеет свои градации, первую, вторую, третью, четвертую, переходя от благоговейного размышления о богах к глубинам природы и, наконец, к человеку с его религиозно-этическими проблемами и событиями его жизни. Степень напряженности "качеств" или "идей" стиля, таким образом, все время меняется в зависимости от "мыслей".
Но "величавость" может ощущаться и в формальной стороне слова, например, в его полнозвучии, с протяженностью гласных "а" или "о", о которой упоминал еще Платон в диалоге "Кратил". "Величавыми" могут быть фигуры, колоны, сочетания, ритмы, клаузулы.
Гермоген предостерегает риторов от неразумных увлечений внешними красотами, от неумеренности, которая приводит к "пошлости" и "безвкусице", так же как и от неумеренности употребления "величавых переносов там, где оратора подстерегает немалая опасность" (6, 224-232).
