Однако в этом описании, сделанном со слов матери, на наш взгляд, особенно ценно другое: редкий миг запечатлённого вдохновения. Не часто он заметен посторонним, даже если они приходятся близкими поэту. Вполне возможно, что Заболоцкому тогда на прогулке действительно почудился в замерзающей реке отблеск какого-то сознания, и, вернувшись взволнованным, он рассказал об этом жене. Но видение трудно поддаётся пересказу. И вполне ли поняла молодая женщина глубину образа, из которого потом родилось стихотворение? Ведь «внечеловеческое сознание природы» словно бы приоткрыло тогда Заболоцкому и его будущую поэтическую судьбу. Об этом говорят слишком много подробностей: «страшный лик» речки; то, что она чует свой «смертный час», «умирает», и вместе с холодеющей водой застывает само «сознание природы»:

Написанное в 1935 году — во время его собственного безмолвия — это стихотворение, конечно же, в первую очередь о себе, о реке его стихов, загнанной стужей в каменный гроб молчания. И кто знает, надолго ли эта зима? Пока ясно одно:

Хотя конца этой зимы не предвиделось, Заболоцкого всё же не покидала надежда на полноправную жизнь в литературе. Он понял: той свободы поэтической формы, что была прежде, ему уже в печати не дадут. Но как жить — не печатаясь, не издавая книг? Это всё равно что быть заживо погребённым… Ведь поэт печатает стихи отнюдь не только из желания славы, как обычно думают, или же в расчёте на гонорар («Не продаётся вдохновенье, / Но можно рукопись продать…», как и в шутку и всерьёз заметил Пушкин). У поэта перед стихами особый долг. Стихи, как рождённые дети… Если стихи не напечатаны, не обнародованы, то они — вроде незаконных детей… Какой же отец — враг своему ребёнку? По выходе в свет, то есть по напечатании, стихи начинают свою собственную жизнь и — освобождают поэта для его дальнейшей творческой жизни. Ну, и кроме всего прочего, вспомним формулу Боратынского: «Душа певца, согласно излитая, / Разрешена от всех его скорбей…» — Понимание всего этого присуще поэту — и чувствуется без слов — постоянно, глубоко и остро…

И тут вторая по значимости газета страны — «Известия» — попросила у Заболоцкого новые стихи. Это было в ноябре 1934 года. Недавно прошёл Первый съезд советских писателей, на котором выступал с речью и редактор «Известий» Николай Иванович Бухарин, раскритиковавший там, кстати, комсомольских поэтов. В недавнем прошлом Бухарин был одним из вождей большевиков, — газета, пусть и центральная, после тех высот, конечно, была для него ссылкой. Он стал опальным из-за разногласий с политбюро и Сталиным по вопросам коллективизации. К художественной литературе «любимец партии» (как звали «Бухарчика» в 1920-е годы) вообще-то отношения не имел, но это, разумеется, ни прежде, ни теперь нисколько не мешало ему руководить писателями, поучать, направлять на большевистский путь. Впрочем, он баловался стихотворчеством, считал себя интеллектуалом, «покровителем искусства» и ещё недавно соперничал в этом с Троцким. Конечно, для каждого из них главным было одержать верх в партийной борьбе — литература являлась лишь одним из видов полемики. Троцкий в 1920-е годы «поддерживал» Есенина — в попытке извлечь из поэта пользу для партийного дела; Бухарин же, в противовес, облил Есенина и «есенинщину» самой непотребной грязью в своих «Злых заметках» — причём сделал это в 1927 году, через два года после гибели поэта. Поскольку к 1934 году «Иудушка Троцкий», он же «демон революции», был уже выслан из СССР, «любимец партии» стал снисходительней к творчеству Есенина и даже поставил его в своей речи рядом с Блоком и Брюсовым.

С чего бы это Бухарин решил поддержать Николая Заболоцкого? Ведь публикация в центральной газете значила, что молодой поэт, которого уже несколько лет склоняли в печати как врага, политически благонадёжен и, кроме того, имеет вес в литературе. Вряд ли это было обычным покровительством: слишком одиозную фигуру контрреволюционера, «кулацкого поэта» вылепила литературная критика из Николая Заболоцкого в предыдущие годы. Скорее всего, Бухарин выражал таким образом своё особое мнение, скрыто полемизировал с властью.

18 ноября 1934 года «Известия» напечатали стихотворение Заболоцкого «Осенние приметы», написанное в 1932 году в классической манере.

Через две недели, 1 декабря, в Смольном был застрелен глава Ленинградской парторганизации Сергей Миронович Киров.

«Особенно тяжёлое впечатление это событие произвело на ленинградцев, — пишет Никита Заболоцкий. — Многим уже тогда было ясно, что всякое политическое убийство на руку тем, кто раздувает опасность якобы обостряющейся классовой борьбы, стремится навязать стране чрезвычайные меры и ещё более упрочить абсолютную власть Сталина. Подозревали, что в убийстве замешано ОГПУ, недавно преобразованное в НКВД, и в страхе ждали „ответных“ репрессивных мер. О том, что Киров убит по личному указанию Сталина, в то время вряд ли кто-нибудь осмеливался даже думать».

Может, кто-то и не осмеливался, но тогда же стала ходить в народе злободневная частушка:

По некоторым версиям, её сочинил и запустил в публику не кто иной, как Николай Иванович Бухарин. Да и само покушение на Кирова — дело такое тёмное, что в нём до конца ни тогда, ни позже не разобрались, а теперь уж тем более не разберутся. Сталин ли «заказывал» Кирова, происки ли это Троцкого или же всё произошло «на бытовой почве» — всё так и осталось невыясненным. Причина одна: убийца и все прямо или косвенно причастные к его задержанию и допросу — сразу или очень скоро поголовно погибли при странных обстоятельствах. Тотальная зачистка всех возможных свидетелей!.. Такого история политических убийств, кажется, даже и не знала. Американцы со своим убийством президента Джона Кеннеди — дети с их детскими тайнами, как прятать концы в воду, — в сравнении с тем, что произошло в Ленинграде в 1934 году…

Но продолжим цитату из книги биографа поэта: «Заболоцкий опасался, что ожидаемые репрессии могут задеть и его, — слишком часто он публично назывался „врагом“. И тут 2 декабря снова раздался телефонный звонок из „Известий“: ему предложили срочно написать стихотворение, посвящённое памяти Кирова. Николай Алексеевич воспринял этот заказ как заботу о нём главного редактора Бухарина, поскольку немедленный отклик в центральной газете на убийство в определённой степени застраховывал от возможных неприятностей. Подобных стихов ему писать ещё не приходилось, а тут и срок был ограничен — материал следовало представить в ленинградское отделение газеты до 12 часов дня 3 декабря».