В парадную я влетел мокрым с ног до головы и сразу же ринулся в свои апартаменты, где с блаженством улёгся в горячую ванну. Тёплая вода быстро прогрела меня до самых костей, вернув мысли на рабочий лад. Итак, хренов Лебедев устами своего сына снова хотел выгнать меня из города. Ну, в принципе, предсказуемо. Однако, что он будет делать теперь, когда узнает, что я «внебрачный сын» Врангеля? Большой вопрос. Но скоро я получу на него ответ. А пока же я покинул ванную, расчесал волосы черепаховым гребнем и отправился в спальню, ведь мне вставать завтра ни свет ни заря.

Войдя в спальню, я плотно зашторил окна, за которыми вспыхивали молнии. Надеюсь, дождь продлится недолго, а то мы с Кондратьевым охренеем выкапывать цыганку из жирной, напоенной влагой земли. И именно с этой мыслью я уснул под канонаду грома.

Утро же для меня началось в половине пятого. Блин, как спать-то хочется! Рот кривился в богатырских зевках, а мозг лихорадочно искал веские причины, которые позволили бы мне остаться в кровати, но таковые не обнаружились, поэтому я с кряхтением принялся собираться. А одевшись, вышел вон, успев заметить донельзя удивлённый взгляд Цербера. В нём читалось, что кожаный мешок совсем тронулся умом, раз в такую рань встаёт.

В парадной было на удивление тихо. Из-за дверей не доносились звуки человеческого быта, а внизу, на первом этаже, свесив голову на грудь, дремал усатый портье, восседавший на высоком стуле. Я тихонько прошёл мимо него и выбрался на площадь. Тут тоже оказалось тихо-тихо. Город ещё спал, а утренние сумерки смешались с густым молочно-серым туманом. Но хорошо хоть дождь прекратился. Правда, одинокие капли всё ещё срывались с карниза доходного дома, намекая на то, что ненастье затихло не так уж и давно.

Я огляделся, никого не заметил, по-простому присел на корточки и принялся ждать Кондратьева. А тот вскоре показался, да ещё и не один. Но сперва до моих ушей донёсся цокот копыт и скрип колёс, а затем в тумане обрисовался силуэт понурой лошади, крестьянской телеги и двух мужских фигур. Один правил лошадью, а другой призывно помахал мне рукой. Я тотчас подскочил к телеге и узнал Кондратьева, закутанного в потёртый плащ. Лошадью же правил незнакомый мне мужчина, заросший чёрной курчавой бородой по самые глаза. На нём красовалась видавшая виды тужурка и кожаная кепка.

— Доброго утречка, — бодрым голосом выдал дворянин, поправив на голове капюшон. — Забирайся в телегу. А ты, Мартын, гони к тюремному кладбищу.

Мужик кивнул, сплюнул через дырку в зубах и тряхнул вожжами. Я еле успел запрыгнуть в покатившуюся телегу. Вот ведь хрен бородатый! Но я проглотил своё раздражение и глянул на две лопаты, лежащие на дне телеги.

— Я подготовился, — заметил мой взгляд Кондратьев, распространяя вокруг себя стойкий аромат перегара. — Прихватил с собой инструмент. А это вот Мартын, он мужик неразговорчивый, так что не изволь в нём сомневаться. Никто о наших проделках не узнает.

— Надеюсь, — хмуро протянул я, глянув в широкую спину бородача.

— Да ты чего такой хмурый? Не выспался, что ли? Ха-ха, — весело хохотнул Рыжик, сверкнув чуть пьяно поблескивающими глазами. — Я вот вообще не ложился. Кутил всю ночь так, что аж дым коромыслом. Сейчас я тебе всё поведаю…

Кондратьев принялся с упоением рассказывать о том, как он зависал в кабаке и играл в преферанс. А я молча слушал его, порой вытирая с лица липкую плёнку, вызванную повышенной влажностью воздуха.

Рассказ Рыжика скрасил нашу поездку через дрыхнущий Петроград, а когда телега выбралась за город, энергия как-то разом покинула Кондратьева. Он принялся клевать носом, зевать, а потом и вовсе нахохлился, как ворон, и задремал, порой плямкая губами.

Мартын же продолжал молчать, а я и не горел желанием с ним разговаривать, потому наш дальнейший путь окутала тишина, нарушаемая лишь скрипом колёс, щебетанием редких птиц, да шлёпаньем копыт по раскисшей после дождя грунтовке.

Однако вскоре Мартын натянут вожжи и прогудел:

— Тпру-ру!

Лошадь всхрапнула и остановилась посреди просёлочной дороги.

— Кхам… уже приехали? — хрипло спросил вскинувший голову Рыжик. — Вот чудеса! На мгновение же только глаза прикрыл.

— Приехали. Тама кладбище, четверть версты до него, ежели идти через поле, — указал рукой Мартын на туман, лежащий на влажно поблескивающей траве, достигающей пояса. — А прямой дороги нема. Точнее есть одна, но ей псы пользуются. Нельзя нам по ней, а то заметят, расспрашивать начнут.

Псы? Память Никитоса сказала, что иногда так называют сотрудников тюрьмы. Ну, тогда всё сходится.

— Придётся замочить ножки, — неунывающе произнёс Кондратьев, спрыгнув с телеги прямо в грязь. — Никита, бери лопаты и айда за мной.

Я стряхнул лёгкое оцепенение, взял инструмент и выбрался из телеги. Под ногами сочно чавкнуло, а где-то вдали запел соловей.

— Хорошая примета, — поднял указательный палец Рыжик, прислушиваясь к пению.

— Ты, знаешь, на приметы надейся, а сам не плошай. На вот тебе лопату.

Парень без разговоров взял инструмент, положил его на плечо и решительно двинулся через поле. Я последовал за ним, почти сразу же вымокнув ниже пояса. Трава с большой охоткой вытирала капли дождя об мои штаны, а влажная почва пыталась засосать ноги. Уже вскоре на подошвы ботинок налипло по килограмму земли. А Кондратьев вдруг запросил передышку.

— Надо дух перевести. Что-то дурно мне сделалось. Голова гудит точно колокол, — просипел он, шумно сглотнул и облизал пересохшие губы.

— Похмелье мучает, — со знанием дела сказал я, заметив испарину на лбу парня, у коего появилась одышка.

— Угу. Оно самое, — признал дворянин, лопатой счистил прилипшую к ботинкам грязь и потопал дальше, шелестя высокой травой.

Благо вскоре из тумана выплыла кладбищенская ограда, оказывавшаяся почерневшей от времени изгородью, испятнанной налётом грибка и плесени. Кое-где она уже рухнула на землю, поэтому нам даже не пришлось перелезать через неё. Мы без проблем проникли на территорию кладбища и очутились среди густой травы, которая почти скрыла рассохшиеся деревянные кресты с табличками. Многие из них покосились, упали или до середины ушли в холмики могил.

Тут Кондратьев остановился, воткнул лопату в землю и опёрся на черенок, а затем вытащил из внутреннего кармана луковицу серебряных часов, откинул поцарапанную крышку, глянул на стрелки и сказал:

— Рановато явились. Цыганку ещё хоронят. Только минут через пять будет условленный сигнал. О господи! — парень вздрогнул, когда затянутую серым киселём округу огласило громкое воронье карканье. — Что за дьявольская птица?! Вечно как гаркнет не к месту, так сердце в пятки. Падальщица, одним словом. На чужую смерть слетается.

Рыжик сердито сплюнул под ноги, а потом опомнился, перекрестился и полушепотом попросил прощения у всех, кто здесь лежит: мол, не хотел никого своим плевком оскорбить, оно так от дурного настроения вышло.

М-да, все мы в таких местах немного суеверные. Даже я предпочитал лишний раз ничего не говорить, дабы не нарушать покой умерших.

А вот спустя пару минут в тумане раздался настолько громкий голос, что он даже до нас докатился, пусть и заметно потеряв по дороге силу:

— Усё! Уходим!

— Вот и сигнал, — взволнованно прошептал Кондратьев, вытерев ладонью лицо. — Побежали, пока твоя цыганка не задохнулась.

Рыжик помчался между могил, оскальзываясь на раскисшей земле. А я, почему-то изрядно согнувшись, понёсся за ним, словно ломанулся через простреливаемый противником участок фронта. Да ещё и лопату держал в руках так, будто это была винтовка. Видать, включились мои рефлексы из прошлой, земной жизни. Но в данной ситуации они врубились зря. Естественно, никто не стал поливать нас убийственным свинцом, и мы благополучно добрались до свежего холмика земли, возле коего оказалась вытоптана трава и ещё тлела алым огоньком почти скуренная папироска.

— Копаем! — выдохнул Рыжик и принялся не очень умело работать лопатой. — Цыганку должны были закопать неглубоко. Быстро управимся.