— В противоположную вашей, — иронично усмехнулся я и следом уже серьёзно сказал, двинувшись по тротуару: — Говорите, Аркадий Борисович, у меня мало времени.

— Тут знаете какое д-дело… весьма щепе-петильное д-дело, — стал плести словесные кружева парень, явно не зная, как лучше начать. — Вы не подумайте н-ничего дурного. У м-меня и в мыслях нет нанести вам к-какую-то обиду, однако же, з-зная ваш крутой нрав, я лучше сразу п-предупредить вас, что не ж-желаю вам ничего дурного.

— А вы умеете заинтриговать, сударь, — усмехнулся я, покосившись на парня, шкандыбающего подле меня. — Ежели это успокоит вашу ранимую душу, то, можете мне поверить, я не затаю на вас обиду.

— Вот и с-славно, — обрадованно улыбнулся Аркадий и, пожевав бесцветные губы, продолжил: — Р-разговор пойдёт о сударе М-морозове. Он весьма разумный и отходчивый д-дворянин, поэтому он даёт вам ш-шанс примириться.

— Пусть извинится, да и дело с концом, — легко бросил я и остановился, выискивая взглядом извозчика или таксомотор. Однако по улице под весёлый цокот копыт и дребезжание моторов двигались лишь частные повозки и автомобили.

— Э-м-м, Н-никита Алексеевич, вы не так м-меня поняли, — промычал Сутулый и стал нервно крутить пальцами пуговичку сюртука, а затем и вовсе пугливо опустил взгляд. — С-сударь Морозов предлагает вам извиниться.

— Мне? — отправил я брови в космос и даже распахнул рот. — Да пусть катится к чёрту ваш Морозов!

— Не будьте так к-категоричны, сударь, — пролопотал побледневший Аркадий и дёрнул галстук, будто тот петлей виселицы впился в его цыплячью шею. — Знаете, М-морозов мой друг, и я п-переживаю за него. Да, п-порой он бывает несдержан и даже г-груб, однако в душе он х-хороший человек.

— Вот пусть ваш хороший человек и извиняется. Вы же сами видели из-за чего произошёл конфликт, — процедил я, поймав на себе мимолётный взгляд хорошенькой барышни в шляпке с искусственными цветами. Она величаво прошла мимо нас с Сутулым, придерживая рукой в перчатке борта кротового жакета.

— П-поймите, сударь, Морозов… он… он ещё весьма г-гордый человек. Он всегда думает, что с-сказали бы его благородные п-предки, — молящим голосом выдал Аркадий, коротко взглянул на меня и опасливым полушёпотом добавил: — Может, несколько сотен р-рублей смягчат ваш г-гнев?

— Ты хочешь купить мою честь?! — рассвирепел я, неосознанно перейдя на «ты».

— Почему же с-сразу честь? — отшатнулся Аркадий и растянул губы в заискивающей улыбке. — Это… это подарок в искупление, дабы двое м-молодых людей могли примириться. Разве церковь не учит нас жить в мире и г-гармонии?

— Иди-ка ты в жопу, Аркадий, пока я тебе челюсть не сломал, переговорщик хренов. И передай Морозову, что я отправлю к нему секунданта, ежели он завтра же не покажется в университете, — отчеканил я и взвинченной походкой двинулся прочь, чувствуя, как в груди становится жарко от полыхающего там огня.

Ярость душила меня до кровавых соплей, а руки непроизвольно сжимались в кулаки. Да эти уроды совсем охренели! Хотели дать мне денег за то, чтобы я извинился перед этим ублюдком Морозовым. А он бы млять ещё потом ходил с грудью колесом и многозначительно поглядывал на людей: мол, видали, Лебедев извинился передо мной.Вот теперь я точно от дуэли не откажусь. Суки.

Моё покрасневшее от гнева лицо слегка напугало усатого извозчика, коего я обнаружил за углом. Он даже сразу выбросил едва начатую папироску и продемонстрировал щербатую улыбку.

— Гони на площадь Восстания магов! — бросил я ему и плюхнулся в двуколку.

— Но-о! Пошла, кормилица!

Лошадь застучала копытами по мостовой, а я подставил физиономию встречному ветерку. Тот быстро охладил разгорячённую кожу, а вскоре наступило и душевное равновесие. Правда, Морозов продолжал казаться мне отменной мразью, так что пусть он сам извиняется, если не хочет стреляться.

Между тем повозка подкатила к доходному дому, после чего я расплатился с возницей и быстро поднялся в свои апартаменты, где стал тщательнейшим образом готовить одежду к вечернему мероприятию. Мне же надо выглядеть на пять с плюсом.

А когда я разобрался со шмотками, то сходил пообедать в ресторацию, а потом вернулся в квартиру и принялся играться с магией, косясь на Цербера. Он совсем освоился и без стеснения возлежал на мягкой софе, будто на ней и родился, а не в какой-то сырой подворотне, пропахшей мусором и плесенью.

Я не тревожил покой кота, но он сам резко вскочил с софы, когда раздался деликатный стук в дверь. Кто это может быть? Напряжение тут же ядом разлилось по моим венам, ведь жизнь у меня нынче такая, что любой встречный-поперечный может обернуться посланцем Смерти. Видение крови в реке частенько занимало мои мысли, заставляя осторожничать даже там, где не следовало бы. Вот и сейчас я на цыпочках подкрался к двери и, затаив дыхание, глянул в глазок. Фух-х-х, горничная! В белом переднике, чепчике того же цвета, чёрном строгом платье и с металлической миской в руках.

— Иван Иванович, впустите меня! — раздался её юный голосок. — У Цербера сейчас обед по расписанию!

Кот, выгнув спину, обтёрся об мою штанину, намекая, что — да, обед, и не ссы, пускай кормилицу.

Я скрежетнул ключом в замке, открыл дверь и вежливо улыбнулся служанке. А та прощебетала:

— Добрый день, ваше благородие, — и добавила, с умилением в глазах глянув на животное: — И тебе добрый день, совсем оголодал, шельмец. Ну, пойдём, пойдём…

Служанка переступила через порог и двинулась в сторону комнаты для слуги, а кот потрусил за ней, мурлыча на ходу, как мини-трактор. Я же мысленно хлопнул себя по лбу. Твою мать, служанка! Можно же было её попросить подготовить мою одёжку к приёму, а я сам корячился. Вот дурак! Да-а, к статусу дворянина вот так сразу не привыкнешь. Ну, ничего, наверстаю.

Пока же я закрыл за служанкой дверь и продолжил на расстоянии проклинать всякие мелочи, дабы не ударить в грязь лицом на приёме. Мне ведь там нужно будет продемонстрировать свою силу, да ещё эдак как-нибудь элегантно и небрежно, чтобы всё это не выглядело наигранно.

И я вплоть до шести часов вечера тренировался, а затем вспотевший, но довольный собой посетил ванную комнату и при полном параде покинул доходный дом. К этому времени снаружи уже загорелись уличные фонари, а небо заволокли чёрные тучи, предвещающие скорый дождь. Как же он уже надоел!

Тяжело вздохнув, отыскал извозчика и приказал ему отвезти меня на площадь Трёх императоров — чуть ли не в самое сердце Петрограда. Наш путь не был долог, и уже спустя четверть часа я расплатился с возницей и ступил на брусчатку площади. Она оказалась не в пример более оживлённой, чем площадь Восстания магов. Возле кривляющегося мима смеялась горстка людей, ещё примерно столько же зрителей с восторгом смотрели представление кукольного театра, расположившегося в деревянном вагончике, а около факира, выдувающего языки пламени, собралось вдвое больше народа, чем около мима. Однако самый жгучий интерес у людей вызвали пёстро разодетые цыгане, отплясывающие с медведем в картузе с цветком мака. Воздух оглашал многоголосый хохот, рёв медведя, звуки балалайки и ритмичные удары в ладоши. И даже надвигающийся дождь пока не разогнал людей.

Я бы, наверное, тоже поглазел на местных артистов, но вместо этого принялся взглядом искать место, где перехвачу карету Романовой. На площадь транспорт въезжал по одной дороге, а по другой её покидал, так что я двинулся к первой, покосившись на готическое здание ратуши с башней, могущей похвастаться большими посеребрёнными часами. Стрелки показывали, что я прибыл на площадь раньше чем надо. Ну, ладно, подожду.

Благо ждать пришлось недолго. Карета со знакомыми гербами появилась раньше намеченного срока. Видать, в этом мире девушки ещё не приучили мужчин, что являться вовремя — нонсенс.

Я замахал рукой кучеру, а тот мигом узнал меня и остановил карету. Отворив дверцу, плюхнулся на сиденье и с улыбкой поприветствовал пахнущую духами Романову:

— Добрый вечер, сударыня. Вы выглядите просто обворожительно. Мне думается, что все мужчины на приёме будут отчаянно соперничать между собой, дабы хотя бы на секундочку обратить на себя ваш дивный взор.