Но едва стихли радостные восклицания, как всегда практичный Комаров сердито сказал:

- Ну что вы раскричались? Аэродрома-то нет. Я с Гудковичем вчера обошел все окрестности - так ни одной приличной льдины мы так и не нашли.

Тут же Сомов распорядился завтра с утра разбиться на группы по два-три человека и отправиться на поиски подходящей льдины.

Однако погода вмешалась в наши планы, и мы так и просидели в палатках целые сутки, пережидая пургу, которая разразилась столь некстати. Только к двум часам следующего дня внезапно прояснилось, и сквозь караван туч проблеснуло солнце. Еще тусклое, холодное, оно медленно высунуло свой багровый диск из-за облака, и все мгновенно окрасилось в розовые тона - высокие сугробы, наметенные вокруг лагеря, изломанные горбы ледяных хребтов и лохматые тучи, нахлобученные на дальние торосы.

Сомов собрал всех в нашей палатке-камбузе.

-  Надо искать подходящее место для аэродрома, - сказал он, нервно разминая папиросу. - Прошу, друзья, не забывать, где мы находимся. Оденьтесь потеплее, а вы, доктор, выдайте каждому на всякий случай по пять плиток шоколада и пачке галет. Поначалу особенно далеко от лагеря не уходите. Не хватает нам еще, чтобы кто-нибудь заблудился. А вы, Николай Алексеевич, - обратился он к Миляеву, - дайте каждой группе по компасу и объясните, как ходить по азимуту. Это будет дополнительной гарантией безопасности похода.

Наша группа в составе Воловича, Курко и Гудковича направилась на юго-восток. Встречный ветер заставлял то и дело поворачиваться спиной, чтобы отдышаться и оттереть замерзающее лицо. Костя Курко, которому не раз во время работы на полярных станциях приходилось бродить по тундре, предложил делать короткие переходы, предварительно наметив какой-нибудь заметный ориентир: характерную гряду торосов, причудливый ледяной холм. С час мы брели по прямой, пока не добрались до высокого, похожего на сопку холма.

-  Давайте взберемся на него и осмотрим окрестности, - сказал Гудкович и полез первым, то и дело соскальзывая с его ледяного склона. Мы последовали за ним.

Открывшаяся перед нами картина была безрадостной. Повсюду куда хватало глаз простирались перемолотые, искореженные сжатиями ледяные поля. Местами разводья уже покрылись молодым ледком, казавшимся на белоснежном фоне уродливыми черными заплатами.

Спустившись с нашего наблюдательного пункта, мы направили свои стопы к северу, где примерно в километре от нас виднелась высокая гряда торосов. Подойдя поближе, мы с удивлением обнаружили, что это не привычные взгляду торосы, которых мы насмотрелись в районе старого лагеря. Это было какое-то хаотическое нагромождение гигантских глыб. Что это? Остатки айсберга, принесенного откуда-то от Канадского архипелага, или следы чудовищной битвы между полями многолетнего пака? Наших познаний в гляциологии оказалось недостаточно, чтобы ответить на этот вопрос. Будь с нами Ваня Петров или Гурий Яковлев, они бы быстро разобрались, что к чему.

Солнце и ветер основательно поработали над льдинами, сгладив их резкие очертания, отполировав лед до прозрачной голубизны. Прямо перед нами зиял просторный портал, от которого в глубь нагромождения уходил неширокий коридор. Куда он ведет? Любопытство пересилило осторожность. Чтобы не заблудиться, Костя на всякий случай привязал к торчащей у входа льдине кончик шпагата, обнаруженного в кармане. Мы не без опаски перешагнули "порог" и углубились внутрь и вскоре оказались в сказочном лабиринте. Призрачно голубели стены, уходившие на высоту пяти-шести метров. Коридор то сужался, и мы с трудом протискивались между стенами, то уходил направо, то сворачивал круто влево. Часа три мы бродили по лабиринту, напоминавшему знаменитый критский. Правда, встретить Минотавра мы не боялись, а нитью Ариадны нам служил шпагат, столь благоразумно использованный Курко. Перебираясь через груды битого льда, проваливаясь в ямы-ловушки, засыпанные пушистым снегом, мы наконец выбрались наружу и оказались на старом бугристом поле.

-  Смотрите, - вскрикнул Костя, - а ведь здесь водятся песцы, - и он показал на бисерную цепочку следов, убегавших к югу. Следы были свежие, чуть припорошенные снегом. Как удалось уцелеть зверьку среди этой пустыни? По всей видимости, от голодной смерти спасала его наша "непросыхающая" свалка отбросов у камбуза.

Не питая никаких надежд, взобрались мы на гребень. И, о чудо, перед нами раскинулось гладкое как стол поле годовалого льда, чуть припудренное снежком. Мы шагами измерили его в длину - 500 метров. Небольшая, вполне приличная полоса, на которую можно посадить Ли-2 и даже Ил-14. Конечно, ей требуется косметический ремонт: надо будет срубить ступеньку сантиметров 15 высотой, растащить верхушку тороса на подходе к полосе. Но это уже мелочи.

Из-за гряды торосов на севере вынырнули две знакомые фигуры. Это Миляев и Петров.

-  Как успехи, бояре? - спросил Курко, яростно оттирая замерзший нос.

-  Порядок, - сказал Петров. - Мы побродили, побродили и наткнулись на отличное поле годовалого льда. Наверное, метров пятьсот в длину, если не больше.

-  Нас тоже можете поздравить, - сказал Зяма. - Мы тоже нашли неплохое поле, и тоже с полтыщи метров.

-  Вот уж не было ни гроша, и вдруг алтын, - просипел Миляев.

-  Все бы хорошо, - заметил Курко, - да уж больно далеко от лагеря.

-  А газик на что? - сказал я и, засунув в рот трубку, глубоко затянулся дымом.

Мы возвращались домой с хорошими вестями. Но после многочасовой "прогулки" мы так промерзли и утомились, что долго не могли согреться ни чаем, ни стопками коньяка, преподнесенного нам в награду за успех Михаил Михайловичем.

На следующее утро, едва рассвело, Комаров в сопровождении Петрова и Гудковича отправился "взглянуть наметанным глазом" на наши находки. А остальные, вооружившись лопатами, занялись ремонтом дороги в старый лагерь. Ее сильно перемело, а ветер превратил надувы в столь плотную массу, что ее не брала никакая лопата. Пришлось возвращаться в палатку за ножовками. Только с их помощью удалось пропилить сугробы.

Стало смеркаться, аэродромщики все не появлялись. Дежурный выпустил три ракеты, но ответного сигнала не последовало. Хотя все были измучены до крайности, беспокойство о товарищах заставило нас подняться на ноги. Мы снова натянули свои обледеневшие шубы и гурьбой двинулись в направлении аэродрома. Вся троица повстречалась в 300 метрах от палаток. Они застыли от ветра и холода, устали и поморозились. Особенно Зяма. Щеки и нос у него побелели и потеряли чувствительность. Пришлось уложить его на койку и долго оттирать их шерстяной перчаткой, пока они не приняли нормальной окраски.

А ночью запуржило. Чтобы не подвергать людей риску, Сомов отменил все наружные работы и посоветовал воспользоваться передышкой и заняться починкой обмундирования, которое изрядно истрепалось, ремонтом приборов и другими хозяйственными делами. Дмитриев принялся чистить карабин, то и дело меняя тряпки, принимавшие коричневую окраску от ржавчины, покрывшей ствол.

Сомов, положив на колени рабочий журнал, что-то писал. Время от времени он откладывал карандаш и, откинув голову, застывал в задумчивости, отрешенным взглядом уставившись в светлый круг иллюминатора. Я принялся приводить в порядок дневник, который запустил со дня "великого торошения".

К вечеру 28 февраля ветер стал понемногу стихать, и 1 марта встретило нас тихой, морозной, солнечной погодой.

Итак, сегодня - первый день весны. Но весна здесь, в центре Полярного бассейна, понятие весьма условное. И не потому, что нет ни набухших почек, ни щебета птиц и прочих приятных признаков пробуждения природы, а потому, что так же холодно, так же пуржит и ломается лед. И все-таки это весна. Яркое солнце уже заставляет сверкать и искриться снег. Но с появлением солнца мне пришлось вспомнить о своих. После ужина я попросил всех задержаться ненадолго.

-  Что, опять будешь витамины раздавать? - съехидничал Комаров, ненавидевший витамины.