"Алло, алло, Мих, какие вести,

Как на дрейфующей дела?

Надеюсь, дрейф идет без происшествий,

И льдина крепкая цела?"

"Все хорошо, тепло и безопасно.

Работа в меру нелегка.

Дела у нас идут почти прекрасно,

За исключеньем пустяка.

Случилось маленькое горе:

Чехол спалили на моторе,

А в остальном на льдине в океане

Все хорошо, все хорошо".

"Алло, алло, но как движок зимою

Работать будет без чехла?

Сообщите мне шифровкой деловою,

Потеря как произошла".

"Все хорошо, тепло и безопасно,

Работа в меру нелегка.

Дела у нас идут почти прекрасно,

За исключеньем пустяка.

И что чехол - не в нем терзанья:

Сгорел движок до основанья,

А в остальном на льдине в океане

Все хорошо, все хорошо".

"Алло, алло, мы все теперь в волненьи,

Удар полученный жесток.

Без промедленья шлите объясненье,

Как погорел у вас движок".

"Все хорошо, тепло и безопасно,

Работа в меру нелегка.

Дела у нас идут почти прекрасно,

За исключеньем пустяка.

И что движок - не в этом дело:

Радиостанция сгорела,

А в остальном на льдине в океане

Все хорошо, все хорошо".

"Алло, Мих, Главсевморпуть в печали.

Всему начальству тяжело,

Как вы в беду ужасную попали,

Как это все произошло?"

"Мы получили важное сообщенье,

Что скоро будет самолет,

И, как один, оставив помещенье,

Ушли с лопатами на лед.

Мы чистили аэродром,

Как вдруг раздался страшный гром,

Рвануло где-то по краям

И льдина лопнула к х...м.

Дошел до рации толчок,

На керогаз упал мешок

И запылал в один момент

За ним палаточный брезент.

Мы видим, рация в огне.

Мы прибежали наконец,

Но поздно - рации п...дец.

Движок расплавиться успел,

А на движке чехол сгорел,

А в остальном на льдине в океане

Все хорошо, все хорошо".

Последние слова песни заглушил громовой хохот, от которого зазвенели бутылки. Курко было насупился и процедил сквозь зубы:

-  Ну, доктор, погоди.

Но долго дуться он не умел и в знак примирения похлопал меня по плечу.

Когда все разошлись, в кают-компании появился Щетинин, заступивший на вахту. Мы мирно беседовали, как вдруг за стенкой камбуза раздались странные звуки, словно кто-то передвигает железные бочки.

Торошение!!! Набросив шубы, мы выскочили наружу.

Шум все усиливался, превратившись в непрерывное бу-бу-бу.

-  Слышишь, как корежит? Может, пойдем поглядим? - сказал Жора, зажигая фонарь.

Неподалеку что-то грохнуло, застонало и смолкло. Льдина вздрогнула от удара. Мы прошли метров сто-сто пятьдесят, и яркий луч фонаря выхватил из темноты груду шевелящихся, словно живых, глыб. Ледяной вал двигался довольно быстро. Под его тяжестью край поля треснул, а за нашей спиной появилась темная полоса воды. Мы отбежали назад, чтобы не оказаться отрезанными от лагеря, едва не угодив в быстро расширяющуюся трещину.

Торошение усиливалось. Из лагеря навстречу нам приближались огоньки. Все население станции спешило к месту происшествия.

-  А все потому, что мы без конца твердили: наша льдина надежная, прочная, ей никакое торошение не страшно. Вот и сглазили, - пробурчал Щетинин, пытаясь закурить на ветру папиросу.

Льдину нашу основательно помяло, но взлетная полоса, к счастью, пока не пострадала. Только нашим щенятам на все это наплевать, и на торошение, и на холод. Они уже прозрели, окрепли, твердо стали на ножки и целыми днями ведут нескончаемую игру: носятся как угорелые по палатке, тявкают, дерутся и все время норовят что-нибудь утащить или разорвать. То Саша, чертыхаясь, разыскивает пропавший меховой носок, оказывающийся в ведре с водой, то исчезает унт, то портянка превращается в лоскутки. В довершение ко всему их маленькие желудки работают в непрерывном режиме, и ты то и дело рискуешь вляпаться в пахучую кучку, оказавшуюся в самом неподходящем месте.

22 января.

-  Гурий Николаевич на обед не придет, - сказал Ваня Петров, заглянув на камбуз, - нездоровится ему что-то. Всю ночь кряхтел и охал. Боюсь, не захворал ли. Ты зайди к нам, когда народ покормишь.

Едва кончился обед, я тотчас же отправился в палатку к ледоисследователям.

-  Плохо дело, док, - мрачно сказал Яковлев, поворачиваясь ко мне лицом.

-  Ты что ж это захандрил, Гурий? - сказал я, присаживаясь рядом на койку.

-  Мы вчера на дальнюю площадку с Иваном ходили. Видимо, перемерз я сильно. Вернулись в палатку - не могу согреться. Знобит. Я и чайку похлебал, и стопку спиртика выпил. Не помогает. Забрался в мешок, да так и не заснул до утра. А под утро, чувствую, грудь заложило и кашель появился. - Словно в подтверждение Яковлев закатился глубоким, лающим кашлем и, обессиленный, откинулся на подушку.

-  А температуру не мерил?

-  Иван предлагал, но я что-то не решился. Но думаю, что повышенная.

-  Тогда держи, - я протянул ему термометр.

Пока Яковлев мерил температуру, я огляделся. После переезда Гудковича в "аэрологическую палатку" в жилище гляциологов стало сразу просторнее. В центре ее на столике стояли различные приборы, которые постоянно требовали ремонта. Справа и слева от входа располагались койки. Над Ваниной виднелись фотографии двух его отпрысков - Фитьки и Саши. У входа на ящике пылали обе конфорки газовой плитки,  и поднимавшиеся теплые потоки воздуха шевелили чашечки вентилятора.

-  Тридцать восемь и пять, - убитым голосом сказал Гурий, взглянув на термометр, - и снова закашлялся.

-  Ладно, ты не паникуй - сейчас послушаю твои легкие и все узнаем.

Я надел белый халат, что всегда положительно действует на пациентов, даже на полюсе, и прижал фонендоскоп к груди Гурия.

-  Так-так. Теперь перевернись на живот. Дыши глубже. Отлично. Еще подыши. - Я невольно подражал манере детских врачей, вносивших в эту настораживающую процедуру элемент успокоения. В легких явно царил непорядок. И если в правом было довольно спокойно, то левое, особенно в верхней доле, хрипело и свистело на все лады. Отложив стетоскоп, я принялся выстукивать, задерживаясь на каждом подозрительном участке. Результат перкуссии был не очень утешительным. Область под лопаткой на удары пальца отвечала глухим, притуплённым звуком. Правда, температура оказалась небольшой - всего 37,8. "Неужели все-таки воспаление легких?" - с тревогой подумал я. Нелегко его будет лечить здесь, на льдине, в царстве холода и сквозняков.

-  Ну как там у меня, док, что-нибудь серьезное?

-  Да нет, Гурий, тривиальный бронхит, - ответил я, пытаясь придать голосу уверенность. - Счас сделаю тебе укольчик пенициллина, а затем будешь принимать три раза в день сульфазол и аспирин. У меня их запас немереный. В общем, ничего серьезного. Так что причин для беспокойства у меня нет.

-  А как там мои легкие? - настороженно спросил он.

-  Ну, твои легкие меня не особенно беспокоят, - сказал я и непроизвольно улыбнулся.

-  Чего это ты ухмыляешься, док?

-  Да так. Просто вспомнил историю с Черчиллем.

-  А при чем здесь Черчилль?

-  Я прочел в его мемуарах, что однажды знаменитый английский премьер-министр сломал ногу. Врач, чтобы утешить пациента, сказал: "Ваша нога, господин Черчилль, меня совершенно не беспокоит". - "Это понятно, - отпарировал Черчилль, - ваша нога, доктор, меня тоже совершенно не беспокоит".