Джуп от неожиданности разжала пальцы и Мимулус, качнувшись, едва не повалился назад.

— Сестру? — недоверчиво переспросила она. — Но я ни разу о ней не слышала — ни от тебя, ни от…

Тут Джунипер осеклась и глубоко задумалась. Ей подумалось, что принц Ноа все-таки говорил о своей сводной сестре. Точнее говоря о ком-то, кого он очень сильно обидел и не ждет теперь прощения, а это могло означать…

— Как он ее оскорбил? — только и спросила она.

И тут Мимулус покраснел так, как не краснел еще ни разу на памяти Джуп — даже в темном углу темной комнаты было видно, как багровеет его лицо. Второй раз за эту ночь она наблюдала столь явное смущение — и если принц стыдился самого себя, то бедный мэтр Абревиль страдал за чужие грехи — просто потому что был чрезвычайно добропорядочным человеком. По отношению к Джуп он еще недавно проявлял заносчивость и высокомерие — точно так же, как это делал позже Ноа, — но волшебник был, скорее, неловок в общении с девушками, чем злонамерен, и уж тем более в нем не было ни капли распущенности, которая позволяет с легкостью совершать — или обсуждать! — непристойные поступки. Для него было истинной пыткой как нарушать закон, так и говорить о чужих любовных делах — а речь шла именно о разбитом сердце, Джуп уже не сомневалась в этом.

— Из того, что говорилось во время заседания суда, — наконец выдавил он, утирая вспотевший лоб, — можно сказать, что принц… э-э-э… соблазнил, а затем бросил свою сводную сестру, чтобы насолить мачехе и уязвить ее побольнее. Когда я говорю тебе, что принцу нельзя верить, тебе лучше прислушаться. Он полностью растоптал жизнь Пейли Молочай ради забавы!

Услышанное поразило Джуп, и она хотела вначале воскликнуть: «Не может быть!». Но, увы, за прошедшие сутки она достаточно узнала принца Ирисов, чтобы отбросить всякие сомнения: Ноа вполне мог совершать жестокие и даже подлые поступки просто от скуки — у него, кажется, напрочь отсутствовала способность отличать добро от зла. Но что-то заставило ее переспросить:

— Ради забавы?..

— Ну, не совсем, — неохотно ответил Мимулус, но смущенный румянец начал потихоньку сходить с его лица. — Скорее, это была месть. Да, лучше называть это местью. Ноа задумал проучить свою мачеху, и нашел самое больное место, по которому мог ударить. У них с мачехой всегда велся спор, кто больше достоин великого наследства Фламме Ириса, Господина Печали — вторая жена или сын. Эсфер называла Ноа слабым никчемным отпрыском, — тут мэтр Абревиль немного понизил голос, как это бывает при обсуждении не вполне приличных тем, — что очень оскорбительно, ведь для цветочных господ это слово имеет буквальное значение, так же, как ветви, корни и прочие части растений!.. Она во всеуслышание заявляла, что принцу не по силам править даже половиной отцовских владений, поэтому все богатства и земли Ирисов следует присудить ей, оставив Ноа один дворец, из числа самых скромных, и назначив умеренное содержание, ведь он слишком глуп и легкомыслен, чтобы самому распоряжаться богатствами Ирисов. Это приводило Ноа в бешенство, и он в ответ называл Эсфер сорной травой, которой не место рядом с благородными цветами. Мачеху свою он ненавидел с того самого момента, как старый Фламме объявил, что желает жениться во второй раз. Видишь ли, Молочаи — род богатый, но не слишком знатный, и в тех краях, где испокон веков правили Ирисы, они, вдобавок ко всему, считались чужаками. Насколько я слышал, молочайные господа — уроженцы сухих южных лесов, растущих на камнях и скалах, в то время, как Ирисы — создания болотистых тенистых низин. Нам, людям, сложно разобраться в иерархии жителей Лесного Края, и самым разумным будет проявлять ко всем равное уважение, не упоминать без повода стебли и всходы, а также ни в коем случае не называть кого-либо старым пнем даже в шутку…

— Ох, Мимму, вряд ли нас спасет вежливость! — вздохнула Джуп. — Расскажи лучше, что случилось с той девушкой… дочерью Эсфер. Ты видел ее?

— Всего лишь раз, — Мимулус грустно вздохнул в ответ. — Из-за произошедшего Пейли тяжело заболела, и это, пожалуй, самая опасная болезнь для цветочных господ. Они называют ее, как ты уже, наверное, догадалась, увяданием. Мы, люди, обычно говорим так о старости, но цветы вянут не только под воздействием неумолимого времени, но и от того, что кто-то срывает их ради минутной прихоти…

И слова эти, и печаль, звучавшая в них, совершенно не подходили тому мэтру Абревилю, который был хорошо знаком Джуп, и она невольно подумала, что история Пейли Молочай поразила бакалавра магического правоведения куда глубже, чем он хотел показать.

— ...Ноа всегда изводил свою сводную сестру, выказывая всяческое презрение к ее молочайному роду, — продолжил Мимму все так же грустно и задумчиво, но с видом человека, который решился говорить правду до конца. — А затем, задумав дурное, переменился, принялся ее всячески очаровывать — уж поверь, он может быть очаровательным, если захочет! — и вскоре полностью подчинил своей воле. Каждую ночь он, как вор, пробирался в усадьбу Молочаев, и как-то раз уговорил Пейли в ответ посетить его дворец — разумеется, втайне от дамы Эсфер. Тем вечером принц Ноа затеял большой праздник и пригласил всех, кого только мог — ближних соседей и дальних, приятелей и врагов. Впрочем, как всегда — Ноа даже среди себе подобных отличался неистовой любовью к балам и танцам, и все охотно принимали его приглашение, ведь он был мастером всяких забав и веселых шуток — таких, которые по нраву господам Лесного Края. А затем он подстроил так, чтобы его мачеха узнала о бегстве дочери. До той поры Эсфер не подозревала, что Пейли влюблена в Ноа, да еще и видится с ним едва ли не каждую ночь. Молочайная дама была вне себя от гнева и страха, и тут же поспешила во дворец принца…

В их тесном убежище из пледа и кресел было тепло и тихо, чуть слышно потрескивал фитилек лампы, а тихий печальный голос Мимулуса убаюкивал — он говорил монотонно, изо всех сил подбирая самые общие фразы: даже сейчас он пытался остаться беспристрастным участником судебного процесса. Но Джуп слышала вовсе другое — как иные люди умеют читать между строк — и ей казалось, что она видит воочию сверкающий тысячами огней дворец Ноа, множество странных и причудливых гостей, самого принца — внезапно он показался ей и вправду ослепительно прекрасным, хоть выглядел все так же пугающе и непривычно. «Наверное, я научилась воспринимать Ноа таким, каким видели его сородичи — и он сам! — подумала Джунипер. — Если все называют что-то прекрасным, то хочешь или нет, но попытаешься понять, что же такое они видят!". Как выглядит Пейли Молочай — она не знала, поэтому воображала нечто молочно-бледное, такое же хрупкое и изящное, как сам принц. Ноа держал сводную сестру под руку, не обращая внимания на ее испуг и смущение, и не скрывал, что делает все напоказ — чтобы все гости увидели: она сбежала этой ночью к нему, несмотря на запрет, она вместе с ним!..

А у входа, дрожа от гнева и стыда, гордая Эсфер Молочай, прибывшая в сопровождении своих кошек и роя ночных красноглазых мотыльков — еще одних своих верных слуг! — требовала, чтобы ее немедленно впустили, и получала от гоблина Заразихи отказ за отказом, несмотря на все угрозы. Наконец, она, переступив через гордость, принялась умолять — ей нужно было убедиться, что с ее дочерью все в порядке! Ноа знал толк в мести: его мачеху намеренно оскорбляли на каждом шагу, и она ничего не могла с этим поделать, расплачиваясь нестерпимым унижением за право пройти через очередную дверь — а во дворце их было не счесть.

Наконец, она оказалась в главном зале, на виду у хмельных и веселых гостей — худшего позора и вообразить себе нельзя! Эсфер увидела свою дочь рядом с принцем, и поняла гораздо больше, чем понимала сама Пейли. Она, сделав над собой усилие, заговорила с дочерью, как будто во всем дворце не было ни единой души, ведь принц не позволил бы им говорить наедине — не для того он задумал свою злую шалость! «Уйдем отсюда со мной, пока не поздно!» — просила она. Но Ноа уже опутал молочайную деву по рукам и ногам сладкими обещаниями — он поклялся в любви, он поклялся жениться, если только Пейли останется с ним и смело, при всех, скажет матери, что не будет повиноваться ни ее приказам, ни ее просьбам.