Господин Заразиха хоть и не был доволен тем, что трясинница говорила все это с некоторым превосходством — мол, гоблины маловато смыслят в любовных делах! — однако нашел ее соображения разумными.

— В самом деле! — воскликнул он, поразмыслив. — Быть может, влюбленность из жалости окажется еще угоднее проклятию, чем влюбленность из восхищения! Пусть Его Цветочество дерзит, грубит и обижает девицу — мы будем нашептывать ей, что он это делает лишь потому, что одинок и несчастен. Она тут же прилипнет к нему, как муха к меду!

И донельзя довольные собой домоправители отправились на кухню — совместно ругать клейких сонных поварят и колотить хихикающих паков, которые тащили из кладовых всякую ерунду, начисто забыв о том, что им приказывали.

Что же до придворных сорок, о которых мы давно не вспоминали, то Сплетня и Небылица узнали о праздничном ужине едва ли не последними — и это само по себе стало нешуточным оскорблением. Каково же было их возмущение, когда оказалось, что птичий двор не приглашен к столу Его Цветочества!..

— Что возомнили себе эти гоблины и трясинницы! — кричала во все горло Небылица.

— Как смели они оставить нас без приглашения! — подпрыгивала на месте Сплетня.

— Наверняка принц ничего не знает об их происках!

— Его Цветочество ни за что бы не допустил такого неуважения к придворным птицам!..

И мэтр Мимулус, на плечах которого сидели вопящие на все лады сороки: Сплетня — на левом, Небылица — на правом, в который раз подумал, что лучше бы ему оглохнуть. Никогда еще уши бакалавра магического права не терпели таких мучений — сороки кричали, сороки трещали; они хлопали крыльями от негодования, они щипали мэтра за уши от полноты чувств, и ему казалось, что худшей пытки история всех Истинных Миров еще не знавала.

— Сударыни сороки! — наконец взмолился он. — Быть может, вам следовало бы спросить у Его Цветочества, приглашены вы или же нет? Если он не отдавал приказа не допускать вас к праздничному столу — что совершенно невозможно! — то вы немедленно получите приглашение на праздничный ужин!

— Слуга прав! — вскричала Небылица.

— Слуга прав!!! — поддержала ее Сплетня, и сороки немедленно полетели к покоям принца, где верещали под дверью так громко, что Ноа приказал их впустить.

— Что за дерзость! — сказал на это Заразиха, бежавший вместе с трясинницей к покоям принца со всех ног, едва только кобольды донесли ему о визите придворных сорок. — Как смеете вы, болтливые птицы, докучать принцу?!

— Как смеешь ты, лесной гоблин, распоряжаться в Ирисовой Горечи словно полноправный хозяин?! — ответили на это сороки, успевшие перемолвиться с принцем и оттого ставшие гораздо смелее. — Его Цветочество сказал, что не отдавал никаких отдельных распоряжений по поводу ужина, и знать не знает, отчего нас — придворных птиц, предназначение которых веселить и развлекать господ! — не пригласили на праздник! Стало быть, мы приглашены!

— Только вас там не хватало! — завопил рассерженный гоблин. — Вы, болтливые сплетницы, все испортите!..

Однако победа осталась за сороками: принц не сменил свое решение несмотря на все уговоры домоправителей. «Еще бы! — проворчал господин Заразиха вполголоса на ухо госпоже Живокость. — Он снова желает расстроить наши планы и сделает все, чтобы этот ужин обернулся полным провалом! Разве получится ужин сколько-нибудь романтическим, если на нем будут заправлять две жирные крикливые птицы?!».

Но и это, к огорчению домоправителей, было еще не все. Невинная хитрость мэтра Абревиля, желавшего хоть ненадолго отдохнуть от сорочьих криков, сыграла против самого волшебника. Сороки объявили, что за ужином им, разумеется, должен прислуживать их личный слуга — и ни протесты самого Мимулуса, не желавшего попадаться на глаза принцу, ни запреты домоправителей не были приняты ими во внимание.

— Зачем он вообще нужен, если его нельзя взять с собой на праздник и насмехаться над ним сколько угодно? — хором прокричали Сплетня и Небылица. — Мы будем забавляться с ним так, что принц живот надорвет от смеха! Птичник идет с нами! Его Цветочество разрешил! Разрешил!!!..

— Ох, да он разрешил бы притащить толпу сатиров — лишь бы только все испортить! — рявкнул господин Заразиха, огорченный ровно настолько же, насколько еще недавно был доволен. Госпожа Живокость смолчала, однако ее зеленоватое лицо сморщилось от досады.

По всему выходило, что праздничный ужин обернется сплошными бедствиями.

Давно уж в Ирисовой Горечи не случалось такого пышного праздника: стол в самом главном зале ломился от угощений, многие из которых, сказать по правде, скорее испугали бы обычного человека, чем восхитили. Кухарки-кикиморы старались, как могли, им в голову не могло прийти, что гости не привыкли к пирожным в форме бородавчатых жаб, не ценят глазурь болотно-зеленого и угольно-черного цветов, и могут вовсе потерять аппетит от вида чрезвычайно достоверных карамельных пауков и подозрительно подрагивающих коконов из сахарной ваты.

Десяток кобольдов, разряженных в пух и прах, изображали оркестр, играя на причудливых инструментах, которые были сделаны из птичьих и рыбных косточек, пустых улиточьих раковин, паутинных струн, и всяческих рогов — похожих на те, что украшали голову сатира-лодочника. Были здесь и огромные барабаны из иссохших старых тыкв с жуткими оскалами, и колокольчики из крошечных мышиных черепов, а самый важный из музыкантов держал в руках нечто вроде лютни, корпус которой представлял собой блестящий панцирь огромного насекомого — любой бы догадался, что это был именно жук, поскольку для красоты инструмента на корпусе были бережно сохранены скрюченные лапки. Поначалу казалось, что каждый из них наигрывает мелодию, известную только ему одному, и никакой слаженности между музыкантами нет и быть не может, но спустя несколько минут странные звуки сливались в тревожную заунывную музыку, от которой на душе становилось пусто и тоскливо, словно радость покинула этот мир навсегда, и на всем белом свете не осталось ни единого сердца, которое не было бы разбито и изранено.

В усадьбе и без того не скупились на свечи и светильники, но для праздника в главный зал согнали еще и великое множество подневольных светлячков, заставив их оплести своды комнаты своей паутиной, похожей на светящиеся стеклянные нити. Затем добавили к ним гирлянды из радужных крыльев стрекоз и полупрозрачных сухих цветочных лепестков, нанизанных на тончайшие серебряные и золотые нити. Пол усыпали разноцветной перламутровой пыльцой, собранной с крыльев бабочек — чтобы при малейшем движении воздух искрился и мерцал. Стол был накрыт скатертью, расшитой золотыми нитями так густо, что издали она напоминала лист сусального золота. Посуда, которая стояла на ней, была впервые за добрую сотню лет извлечена из шкафа, единственный ключ от которого хранился у самой госпожи Живокость. Иными словами, то был самый великолепный сервиз усадьбы: серебро и позолота, фарфор и хрусталь, лучший глянцевый хитин и перламутр раковин!..

Но негодные гости даже не подумали восхититься роскошью обстановки или же поблагодарить господ домоправителей! Они, как воды в рот набрав, сидели за столом, с опаской косясь на усердствующий оркестр, и ни жестом, ни словом не показали, как рады оказаться в столь изысканном месте. Сороки Сплетня и Небылица, напротив, не переставали трещать от удовольствия — праздники в усадьбе случались нечасто, — и немедленно слетели на пол, чтобы искупаться в перламутровой пыльце.

— Почистим перышки, сестрица! — кричали они друг другу, трепыхаясь точь-в-точь как куры, купающиеся в грязи. — Больше блеску, больше красоты!

И, действительно, вскоре вокруг них поднялось такое облако сверкающей пыли, что самих сорок в нем было не разглядеть.

— Что там плавает в меду, в большой стеклянной посудине? — прошептала Джуп, наклонившись к Мимулусу, сидевшему напротив. — Это сухофрукты или жабы?.. Очень уж похоже на жаб… А в тех зеленых кексах — изюм или чьи-то глаза?.. Мне кажется, они иногда подмигивают! Ужас-то какой!