— Все-все, достаточно. Послушайте-ка меня, — перебил ее Мимулус, нервно перебирая пальцами. — Вы ошибаетесь. На самом деле там, за окном, пустошь. Понимаете? Ни колокольчиков, ни ромашек. Сплошь пожухшая трава и черные сорняки. Тоска такая, что смотреть тошно. Солнца не видать за тучами, а от сырости все кости ломит — должно быть, дожди здесь идут непрерывно всю минувшую декаду.

— Но как… — начала было возражать Джуп, однако Мимулус ее перебил.

— А что с повозкой? Вы, кажется, ее хвалили.

— Ну как же не похвалить, — тут же ответила Джуп, от растерянности позабыв, с чем хотела спорить. — В ней все такое разноцветное и милое. Столько ярких рисунков! Нарядные занавески, скамейки обиты едва ли не бархатом — вон какие мягкие! Ох, да тут даже гвоздики — и те позолочены…

— А ведь по правде повозка эта никуда не годится. Древняя рухлядь, которой судьба вскоре развалиться на ходу. Там, где вы видите рисунки — разве что плесень да пятна сырости. А вместо занавесок — паутина и грязные лохмотья, — продолжил мэтр Абревиль, и в голосе его послышалось что-то похожее на сочувствие. — Никакого бархата нет и в помине, мы сидим на колченогих лавках, от которых все седалище в синяках.

— Птицы в клетках…

— Не вполне уверен, но, по-моему, там крысы. И довольно злые, так что я не хотел бы рассматривать их вблизи, увольте.

— Ох, да что вы говорите такое! — возмутилась Джуп, начавшая считать, что мэтр Абревиль над ней попросту издевается. — Мне что же — не верить собственным глазам?

— Пожалуй, нужно, чтобы вы взглянули и на кучера, чтоб убедиться окончательно… — пробормотал Мимулус, и приподнялся, чтобы открыть окошко. — Ну, что же? Как он вам?

— О-о-о, какой он хорошенький! — воскликнула Джуп в восторге и разве что в ладоши не захлопала. — Неужто это эльф? Ну а кто же еще — с такими-то милыми острыми ушками! Я так рада с вами познакомиться, господин эльф!

И она, позабыв обо всем на свете, ринулась вперед, протягивая руку вознице, который, обернувшись, смотрел на нее с озадаченным, но, вместе с тем, польщенным видом.

— О, боги мои, — пробормотал Мимулус, силой усаживая ее обратно. — Поверить не могу, что все так плохо. Это же Петер, гоблин, уродливее которого еще поискать, а уж я их повидал немало, поверьте на слово. Если уж он вам красив, то вся магия мира бессильна что-то исправить…

Гоблин (а кучер, к несчастью, и вправду был гоблином; тут мэтр Абревиль ничуть не ошибся), до того расплывшийся в довольной и несколько мечтательной улыбке, угрюмо скривился и отвернулся, выбранившись себе под нос — нос весьма длинный, бородавчатый и крючковатый.

— Я вам не верю, — сказала, поразмыслив, Джуп, но уверенности в ее голосе поубавилось. — Выходит, что мое слово против вашего. С чего бы это мой взгляд непременно ошибочен, а ваш — правилен?

— С того, что во мне не сидит проклятие, от которого всего можно ожидать, — парировал Мимулус. — Видимо, оно искажает ваше восприятие на свой лад, а сущность у него весьма недобрая. Все неприятное, уродливое и страшное ему по нраву, ведь оно в свое время создавалось, чтобы ужасать и отвращать. Кто бы мог подумать, что это его свойство будет иметь столь необычное развитие!..

— Но я не вижу ничего ужасного и отвратительного!

— Вот это и удивительно! — воскликнул Мимулус. — Если бы меня спросили, как повлияет проклятие такого рода на человека, ставшего его носителем, то я бы сказал: «Хм! Пожалуй, у такого человека испортится нрав, он озлобится и начнет повсюду искать уродство, чтобы восхищаться им и злорадствовать». О таких случаях немало сказано в учебниках. Но чтобы человек видел вместо грязи и убожества цветущие луга и гвозди с золочеными шляпками!.. Поразительный случай!

И он стал осматривать девушку с любопытством истинного ученого, то есть, абсолютно невежливо.

Джуп некоторое время сердито молчала, затем принялась тереть глаза, пока они не покраснели. Но для нее все оставалось прежним: и яркий солнечный свет, и блестящие безделушки, и разноцветные щебечущие птички. Поверить в слова Мимулуса было очень сложно, да соглашаться с ним ничуть не хотелось ни мысленно, ни вслух.

— Но, выходит, что мне повезло, — сказала она задумчиво. — Вместо того, чтобы огорчаться, я радуюсь. Вы, мэтр Абревиль, видите повсюду пустоши и грязь, оттого печальны. А я вижу края, прекраснее которых ничего не может быть, и пока вы не сказали, что это все обман — путешествие казалось мне прекрасным. Что же в этом плохого?

— Что в этом плохого? — повторил Мимулус озадаченно. — Ушам своим не верю! Вы действительно не понимаете, чем грозит подобная слепота?!

Возмущение мэтра было вполне искренним: он относился к породе тех людей, которые считают себя реалистами, на деле будучи отъявленными пессимистами и мизантропами. Любимой его фразой была: «Я же говорил!», а своей способностью видеть всюду двойное дно и подводные камни он втайне гордился больше всего (не считая того природного дарования, что помогло ему выучить наизусть едва ли не все параграфы магического права). Сама мысль о том, что некто желает сохранить свои иллюзии просто потому что они приятны и радостны, показалась Мимулусу кощунственной, и, как он тогда решил, Джуп потеряла всякие шансы прийтись ему когда-нибудь по душе.

— Вы обречены, — твердо сказал он, кивнув головой в знак полного с самим собой согласия. — Проклятие погубит вас если не так, то эдак. Все безнадежно.

Путешествие в повозке гоблина Петера закончилось для Джуп так же неожиданно, как и началось: мэтр Абревиль, погруженный в заметно тревожащие его размышления, ни с того, ни с сего встрепенулся, достал карманные часы, и, сверившись с ними, объявил:

— Достаточно!

Повозка дрогнула и остановилась, как вкопанная, а мэтр Абревиль принялся проверять содержимое своей дорожной сумки перед выходом.

— Чего достаточно? — спросила Джуп, про себя решившая пристально следить за каждым движением и словом своего загадочного жениха, чтобы вовремя поймать его на лжи или злом умысле. Он мог бы сказать: «Приехали!» или же: «Мы у цели!», но предпочел загадочное ДОСТАТОЧНО, словно все это время отсчитывал поскрипывания колес повозки, пока не дошел до нужного ему числа. Выглядело это подозрительно и Джуп не собиралась пропускать странности мимо глаз.

— Не думаю, что вам это будет понятно, — несколько рассеянно ответил копошившийся в своих вещах Мимулус, искренне считая, что правда подобного рода не может показаться обидной.

— Я все же постараюсь разобраться! — преувеличенно вежливо сказала Джуп и угрожающе нахмурилась.

— Что за вредная идея, — пробормотал Мимулус. — Впрочем, как пожелаете. Вы бы и сами могли догадаться, если бы взяли на себя труд поразмыслить, но это занятие вам, наверное, непривычно. Постараюсь объяснить на понятных примерах: наверняка вам доводилось в детстве прыгать через какую-нибудь канаву забавы ради, других игр в городках вроде вашего все равно не сыскать. Вы должны были заметить, что перед тем, как прыгнуть, всегда лучше разбежаться. В магии перемещений используется схожий принцип. Перед тем, как применять чары, связанные с переходом между мирами, нельзя стоять на месте. Особенно, если…

Тут он запнулся, не в силах решить, что же прозвучит для него самого унизительнее: «…если чародей не слишком искусен в чарах подобного рода» или же «…если чародей лишился лицензии». По всему выходило, что признаваться надо и в первом, и во втором, но мэтр Абревиль скорее язык бы себе откусил, чем выставил себя неудачником перед нахальной девицей из портовой гостиницы.

— Кажется, я поняла! Нельзя перепрыгнуть в другой мир сразу же после того, как перепрыгнул в этот! — воскликнула Джуп, обрадованная своей сообразительностью. — Нужно сделать перерыв, чтобы совершить следующую попытку — так?

— Да, что-то вроде того, — согласился Мимулус, в свою очередь обрадовавшись тому, что не придется объяснять одно и то же несколькими способами. — Но вдобавок к этому желательно продолжать движение. Заклинание сработает вернее и лучше, если маг, прибыв в новый для себя мир, немедленно пустится в путь — неважно куда и зачем.