Герт, удивленный подобной слабостью Лоцмана, недоуменно посмотрел на Одри: как мог самый сильный из когда-либо виденных им волшебников оказаться столь беспомощным, как он мог дать такую волю эмоциям?

— Не вини его, — шепнула юная колдунья, — уж поверь мне, он делал и делает все, что в его силах. Дело в том, что они с Тайри связаны нитью, и Дар ощущает все ее эмоции как свои. А теперь подумай, зачем люди скрывают переживания, особенно от близких? Если бы мы знали, что в действительности творится в их душах, какая боль их порой разрывает, наверное, лишились бы рассудка.

— Но ведь можно же просто утешить, поговорить, — пожал плечами Мудрый.

— Она не хочет никого видеть, — глухо произнес Лоцман, — в том числе и меня. Думаешь, я не пытался? Тайри сидит в кресле, перебирает сердоликовые четки и смотрит сквозь меня сухими глазами. Знает, что я все чувствую, знает, что за эмоции испытываю, наверное, поэтому и не видит смысла разговаривать. Последнее, что я от нее услышал, была просьба оставить ее в покое.

— И ты, конечно, послушался, — не без издевки произнес Смотрящий-сквозь-Время. В глазах его загорелся азарт, он подобрался, точно кошка перед прыжком, — а вот я этой просьбы не слышал. Я пойду, и пусть она превратит меня в крысу, — Герт легко проскользнул мимо Даррена вверх по лестнице и скрылся на втором этаже.

— Может и превратит, почему нет? — раздался из кресла у камина знакомый, но уже подзабытый голос с обертонами далеких водопадов, — вообще-то, вы напрасно сдались, милорд.

— Рад, что ты с нами, Скайяр, — не поднимая головы, откликнулся зеленоглазый волшебник, — а этот… пусть попробует. Если ему удастся вернуть нашу прежнюю Тайри, я первый его поблагодарю. Парень влюблен, а любовь, как известно, самая сильная магия в мире.

Скайяр развернулся вместе с креслом, в котором сидел. Синие глаза бешено сверкали, а ухмылка была исполнена такой иронии, что Одри и Орданн поспешно отступили назад. Казалось, еще слово, и синий дракон начнет плеваться пламенем.

— Какая такая любовь?

— Но…

— Где вы ее там увидели, мой князь?!

Несколько секунд Даррен и Скай смотрели друг другу в глаза, потом синеглазый расслабленно откинулся на высокую спинку, сцепил в замок сильные пальцы.

— Вы ее чувствуете сейчас, милорд? Чувствуете Тайри? Что происходит?

— Ничего не понимаю… Она закрылась? Хотя нет, щиты я вижу иначе, это что-то невероятное…

— Невероятное? — взвился синий дракон, — хотя, откуда вам знать, вас тогда с нами еще не было. Из всех, здесь присутствующих, наверное, один я и помню это. А Тайри, конечно, никому не рассказывала. Холод. Вы чувствуете наступающий холод, мой князь?

Уж Скайяр-то чувствовал. Более того, он прекрасно понимал, на что это похоже. То же самое творилось с его леди на Запретном континенте, когда она слишком далеко ушла по дороге чужой смерти, спасая умирающего Даля. Сейчас она, конечно, никого не пыталась вытащить из-за черты, но сильно переживая гибель пациентов, невольно оказалась чересчур близко к Серому Тракту. Отсюда и холод, и окутавшее её молчание… а заодно и куда большая уязвимость перед чужим колдовством.

— Да, Скай. Вокруг нее будто лютая зима…

— И вы по-прежнему думаете, что кто-то кроме вас сумеет ее… согреть? Где вы углядели ту самую великую магию под синим плащом? Этот человек любит ее избранность, ее силу, ее стойкость, легенды, что возникнут потом вокруг ее дел, но только не ее саму! Себя он возле нее любит, это да. Вот поэтому и…

— Пойду-ка я чай с душистыми травами вам приготовлю, — Одри передернула плечами, — а то мне от ваших речей холодно, — идем, Орданн, пусть они поговорят откровенно.

Найденыш хотел что-то возразить, но не успел. По лестнице только что не скатился Герт. Капюшон свалился на плечи, лицо было белее мела, а в серых глазах бился испуг.

— Так нельзя! Такого не может быть! Если кто-то глух и ничего не хочет слышать, то я бессилен! — выкрикнул он и пулей вылетел в дверь.

— Хвосссст подбери, замерзсссснет! — прошипел вслед Скайяр.

— Почему хвост?! — давя неуместный смех, спросил найденыш.

— Ну, он же сам просил превратить его в крысу, — подмигнул ему синеглазый. Он повернулся к лестнице, только Лоцмана там уже не было.

— А и правда, завари-ка чаю, красавица, — лучезарно улыбнулся Скай деревенской колдунье. От такой улыбки невозможно было не растаять, — а печенье у тебя есть?

— Ореховое, медовое, с корицей…

— А сырное?

— Да где ж его купишь-то!

— Сами сделаем. Хочешь, научу? Пойдем-ка на кухню, там куда теплее, а тут пока еще протопится, — синеглазый заглянул в холодную пасть камина, что-то неслышно шепнул, и дрова занялись веселым пламенем.

Орданн бросил ревнивый взгляд на свою колдунью. Ишь, как разулыбалась, а все этот, змей синеглазый! И откуда только взялся! Ничего, он потом все про него расспросит — у Даррена или Тайри. А будет к Одри приставать…

Но змей не приставал. Он с крайне глубокомысленным видом натирал на терке сыр, что-то напевая себе под нос.

— Тайри! Тайри! — она не откликнулась, и Даррен, припомнив любимую присказку Одри про то, что молчание — знак согласия, вошел. И мгновенно угодил в зиму. Вроде бы ничего не изменилось, но лицо лизнул морозный ветер, отчего кожа на щеках мгновенно онемела. Сквозняк, которого здесь быть не могло, пробежался ледяными пальцами по спине, погладил по плечу и свернулся колючим клубком против сердца.

Хранительница сидела в кресле, прямая, как свеча, и неподвижно смотрела в темноту за окном. Она вряд ли что-то замечала вокруг. Перед ее мысленным взором было сейчас бесконечное снежное поле. Где-то там потерялись мальчик и девочка, будущий художник и волшебница, и найти их было уже нельзя — ветер замел все следы. Было пусто и холодно на душе, силы иссякли, как и желание куда-либо двигаться. Зачем? Для чего? Настоящее отдавало полынной горечью и безнадежностью, а прошлое все состояло из бесконечно яркой любви и непонятно как пережитой боли, и заглядывать туда было равносильно смерти. Хотя, какая разница? В настоящем все та же смерть ходит кругами, не желая отступаться, а будущего, в сущности, нет. И если внутри такой лютый холод, то пусть и снаружи он будет. Это оттаивать больно, а замерзать слаще сладкого…

Даррен понял, что видит наяву то, что происходило с Тайри “по ту сторону”. Подчиняясь странному, будто и не своему, наитию, он сбросил с плеч камзол, разорвал на груди рубашку и прижал бледную и легкую, как пушинка, целительницу к себе, пряча в золотистом свете, затопившем кожу. Белые, без кровинки, пальцы казались настолько хрупкими, что к ним страшно было прикоснуться. Лоцман осторожно накрыл ладонь Тайри своей и тихо-тихо сказал:

— Ты не исчезнешь, птица моя серебряная, потому что я не позволю. Я всегда буду с тобой, что бы ни случилось.

Целительница не ответила, только прильнула щекой к его плечу. Зеленоглазый очень осторожно укутал ее в свой Огонь, заглянул в глаза.

— Горячо, — всхлипнула Тайри, — больно…

Даррен не выпустил ее, обнял крепче беззвучно вздрагивающие плечи. Пусть лучше плачет, чем тонет в пустоте и холоде. Вместе они справятся с чем угодно, и с этой заразой тоже, и больше никто не умрет — так… Недаром же в его родном мире говорят, что двоим открываются такие пути, которые не увидишь в одиночку.

Холод бежал, как и положено врагу, и о нем напоминал только жалко поникший цветок на окне.

— Спасибо, — хрипло сказала Тайри, — ты снова меня спасаешь, Дар.

— Извини, я никому не могу доверить такое важное дело, — ответил Лоцман, а сам подумал, что, если бы не Скайяр… — тебе уже лучше?

— Насколько это возможно. Похоже, я со своим самокопанием чуть все не загубила.

— Я тебя очень прошу, не надо больше копать так… глубоко.

— Обещаю. Надеюсь, в мою бездну никто, кроме меня, не провалился?

Даррен вспомнил лицо бесславно ретировавшегося Мудрого и ответил честно:

— Нет. Хотя, мог бы. Зато ты разбудила Ская.