Эдди приподнял бровь.

- Нет, нет, дорогой… тебе пора научиться думать о людях хорошо.

- А этому можно научиться?

- Научиться можно всему. Было бы желание. Она подумывала уйти в монастырь. Отчасти поэтому я и… я в монастырь не хотела. Я часто бывала у тетушки. Её считали в достаточной мере благоразумной и набожной, чтобы одобрять эти визиты. А я… там я была счастлива. Тетушка не привечала гостей. У нее был тихий дом. И довольно свободные порядки. Во всяком случае, никто не требовал переодеваться три раза в день.

- Зачем?

- К завтраку. Обеду. И ужину. А есть еще визиты. И прогулки. Посещения… ты не представляешь, насколько это утомительно.

- Мне глянуть? – Эдди все-таки подвинул папку к себе. – Дом?

- Да. Было бы неплохо. Мне здесь не нравится, - это признание далось матушке не сразу. – Мне казалось, что… все будет иначе. Что стоит вернуться, и я снова стану прежней. Хотя, конечно, в моем возрасте пора бы уже избавиться от иллюзий. Прежней я не стану. Но может, это и к лучшему… Иди. Нет, погоди… там должна быть чековая книжка. Пока сумма не так, чтобы велика, но на первое время хватит. А потом… ты не получал писем от Милисенты?

- Нет.

Эдди папку открыл.

Бумаги. Как же он, мать его, ненавидел бумаги. Не все, но такие вот, с гербами, завитушками, заполненные мелким аккуратным почерком. И наверняка выписано все туманно, так, чтоб с первого раза не понять. И со второго тоже.

- Я сегодня наведаюсь.

- Не спеши, - матушка разом успокоилась, а ведь визит этого старика заставил её нервничать. И вовсе не потому, что не рада она была его видеть.

Рада.

Безусловно.

- Думаешь, мне не обрадуются?

- Смотря кто, - матушка поглядела в недопитый чай. – Чарльз – хороший мальчик. Но мужчины порой бывают весьма слепы, особенно в отношении тех, кого любят.

- Что-то я не понимаю.

- Он любит Милли. Но он любит и сестру. И мать.

- А они как раз… - Эдди кивнул. – Были не в восторге.

Особенно матушка. У неё там, на лице, все написано было. И восторг, и прочие чувства.

- Именно.

- Но тогда…

- Тогда надо быть рядом, Эдди. Просто быть рядом. И дать возможность ей самой… ты хороший сын. И хороший брат. Пожалуй, чересчур хороший…

- Это плохо?

- Иногда. Сейчас… сложный момент. Милисента ведь почти никогда не оставалась одна. Проблемы? Ты их решал. Всегда. И опекал. И приглядывал. Но так не может продолжаться вечно.

- Почему?

- Хотя бы потому, что у тебя своя жизнь.

- Мама…

- Своя, Эдди. Ты рано или поздно, но тоже заведешь семью. Или, если не захочешь, то займешься чем-нибудь… ты, кажется, хотел открыть мастерскую? Вот и откроешь. Или нет. Агентство? Да и просто… не уверена, что ты сможешь выжить здесь. Тебе ведь плохо.

- Не настолько, чтобы сбежать, - проворчал Эдди. – Город. Слишком большой. Шумный. Людей много. Силы много.

Да и глядят на него… вон, вчера полисмен пристал, шел за Эдди до самого отеля, а потом еще со швейцаром разговаривал, явно выясняя, кто он таков и что в приличном месте делает.

- Именно. Но ты не уедешь, пока не убедишься, что с Милисентой все в порядке. А с ней не будет все в порядке, пока она не научится жить сама.

- Как-то это…

- Жестоко? – матушка провела пальцем по краю чашки. – Возможно. И… все-таки. Сейчас ей надо решить, чего она хочет. От семьи. От жизни. От мужа… ей надо научиться отстаивать свои интересы, причем без револьвера и членовредительства!

- Это сложно.

- А никто и не говорил, что будет просто. Насколько я успела понять, характер у леди Диксон непростой. Но все же говорят о ней с уважением, а значит, человек она по сути хороший. И сыну желает исключительно добра. Только… представления о добре у них могут различаться.

- А если… - Эдди замялся. – Если у неё не получится?

Матушка вздохнула.

- Дом моей тетушки, может, и не так, чтобы велик, но места в нем хватит всем. Да и в мастерской Милисента пригодится. Если ты решишь её открыть. Но я все-таки надеюсь, что им удастся найти общий язык.

Глава 14 В которой магия вырывается наружу

Как ни странно, но ждать стало сложнее.

Теперь, когда Эва почти уверилась, что её спасут. А ведь должны! Она все рассказала! И про всех! И… и теперь надо только подождать.

Тот жуткий человек передаст все брату.

И отцу.

И отец вызовет полицию. Дом оцепят. А её спасут. Непременно. И она, очнувшись, взялась за гребень, потому что некрасиво получается. Её тут спасут, а она вся лохматая.

Волосы Эва расчесывала престарательно, стараясь не морщиться, когда пряди цеплялись за обманные зубья. И жаль, что помыть не выйдет… только подумала, как дверь открылась.

Кэти.

Эва замерла. И сердце заколотилось быстро-быстро. Так, что… гребень сам выпал из онемевших пальцев.

- Сидишь? – мрачно поинтересовалась Кэти. – Хорошо тебе. Сиди и все.

Она повела носом.

А ведь… платье другое. Красивое. Из ярко-алой переливчатой тафты. Кружевом украшено. Шитьем. И махонькими перламутровыми пуговичками в два ряда.

Только сидит оно так, что ясно – шилось вовсе не для Кэти.

- Чего выпялилась? – огрызнулась она, подобравшись.

- Ничего, - Эва потупилась. – Платье красивое.

Врать она не умела, но Кэти поверила. И подобрела.

- А то… у меня таких много. Померла Матушка, - она даже всхлипнула и слезу смахнула. Если бы Эва сама не видела, как умерла Матушка Гри, поверила бы в это показное горе. – Осиротели мы…

- Сочувствую, - выдавила Эва, отводя взгляд.

Сердце колотилось все сильнее.

- Ничего, - печаль Кэти ушла столь же быстро, как и появилась. – Я о тебе позабочусь. Не боись. Тебе же ж лучше. Или думаешь, Матушка доброю была? Это она умела, глядеться доброю. А на самом деле та еще сволочь. Вставай.

- Я стою.

- Идем, стало быть. Будешь много говорить, без языка останешься. Ясно?! – и тощие пальцы впились в щеки. – Мордочку твою… думаешь, хорошенькая? Я тоже хорошенькою была. И вот чего!

- Как… это произошло? – спросила Эва, когда её отпустили.

- Да… обыкновенно. Клиент один. Идиёт, - Кэти успокаивалась столь же быстро, как и впадала в ярость. – Идем, кому сказала… и гляди у меня!

Кулачок ткнулся в самый нос Эвы.

- Я боюсь, - призналась та и вздрогнула. – Я… боюсь.

Правда.

Чистая.

И Кэти кивнула.

- И пральна. Бойся. Целее будешь. Я-то вон когда еще страх потеряла… и что вышло? А ведь думалось, что наконец-то… ко мне люди ходили. Знаешь, какие люди?! Не знаешь! Тебе и не надо… главное, что не просто так. А с уваженьем. Один так и говорил. Что, мол, найму тебе, Кэти, учителей. Будешь стараться и ледью станешь. Дом куплю. Поселю…

Она вздохнула и мечтательно прикрыла глаза.

- Соврал? – осторожно поинтересовалась Эва.

- Ай… мужики… что с них взять-то. Одним местом думают… а которые нет, так тех надобно держаться подальше. Когда мне рожу-то попортили, мигом все сгинули. И сдохла бы я, если б не Мамаша… только она за свою помощь все-то, мною накопленное, забрала. Милосердница…

Идти оказалось недалеко.

Знакомый коридор.

Лестница.

И еще одна. Лестницы в доме были узкими, и по ним весьма вольно гуляли ветра. Сквозило. И пахло плесенью, а еще цветами, уродливые букеты которых грудились в коридоре.

- Нравятся? – поинтересовалась Кэти, пощупав плотные лепестки белой лилии. – Дорогущие! Но завтрева красота будет!

Она даже глаза прикрыла.

- Завтрева все переменится… а ты иди, иди, чего столпом встала-то?

Завтра?

Эва ведь сказала, что два дня еще… есть два дня! А уже, получается, завтра? И что ей делать? Как быть? Как… сказать… предупредить…

Проклятье!

- Мамашка лилии не любила, все-то ей покойницкими мнились. А смерти она боялась, - Кэти хихикнула. А Эве подумалось, что эта женщина куда более безумна, чем Виктория.