Сдерживаю рыдания, пока они не вырвались, но Колтон чувствует это. Он сжимает меня сильнее, его ровное дыхание и способность слушать — то, что мне нужно. Чувствую, что с меня сняли тяжкий груз. Все мои скелеты найдены. Теперь он знает. Всё. Льну к нему, потому что по какой-то причине, его присутствие завершает мое перерождение.

Я больше не хочу быть одна, и меня уже тошнит от оцепенения. Я хочу чувствовать снова — в крайностях, которые Колтон заставляет меня испытывать.

Я снова готова жить. Действительно жить. И в этот момент я знаю, что только с Колтоном я могу поделиться этими новыми воспоминаниями. Закрываю глаза и прижимаюсь к нему, сон, который я не была способна обрести раньше, сейчас медленно меня уносит. Я просто начинаю уплывать, когда его голос заставляет меня распахнуть глаза.

— Когда мне было шесть лет, — говорит он так тихо, и если бы не вибрация в его груди, я бы не расслышала его слов. Он останавливается на мгновение и прочищает горло. — Когда мне было шесть лет, моя — женщина, которая меня родила, — избила меня так сильно, что я оказался без сознания в больнице. — Он шумно выдыхает, а я задерживаю дыхание.

Черт возьми! Он заговорил и, слыша боль в его голосе, я знаю, что его раны по-прежнему открыты и кровоточат. Инфицированы. Как можно излечиться от матери, избивающей тебя до потери сознания? Как можно принять любовь от кого-то, когда единственный человек, который должен защищать тебя от всего, причинил тебе наибольший вред? Теряюсь в словах, поэтому обнимаю его и сжимаю, прежде чем оставить на его груди ласковый поцелуй.

— Из больницы звонили в полицию? Социальные службы? — робко спрашиваю я, не зная, чем он готов со мной поделиться.

Чувствую, как он кивает головой в знак согласия.

— Это моя мама позвонила в 911. Она сказала, что это сделал мой отец. Что именно она вошла и остановила это. — Он делает паузу, и я даю ему минуту, чтобы успокоиться и избавить голос от эмоций. — Я никогда не встречал своего отца так что… Я слишком боялся того, что она сделает со мной, если скажу обратное… был слишком мал, чтобы знать, что жизнь может быть лучше, чем была у меня. После этого она забрала меня из школы. Мы переезжали столько раз, что социальные службы не могли нас проверить… — его слова замирают, а у меня в голове так много мыслей, так много того, что я хочу сказать ему, чтобы утешить. Что это была не его вина. Что любовь не обязательно должна быть такой. Что он настоящий герой, сумевший выжить во всём этом, и вырасти успешным человеком. Но я знаю, что мои слова ничего не сделают, чтобы стереть годы жестокого обращения, которые он, должно быть, пережил, или уменьшить их психологические последствия. Кроме того, я уверена, что он раз за разом слышал все это от психиатров.

Смотрю на него, и затравленный взгляд в его глазах говорит мне, то, в чем он только что признался — наименьший из его детских кошмаров. Стоит ли сказать ему, в чем он признался вчера в лимузине? Борюсь с выбором и предпочитаю этого не делать. Делиться своим прошлым нужно на его условиях. Открываю рот, чтобы ответить, но он обрывает меня прежде, чем я могу начать.

— Райли, пожалуйста, не жалей меня.

— Я… Я не, — заикаюсь я, зная, что это последнее, чего он хочет, но он может видеть меня насквозь. Как я могу не жалеть маленького мальчика, которым он когда-то был?

— Та жизнь была давным-давно. Тот маленький мальчик — сейчас он другой человек.

Бред. Он тот, кто он есть из-за того, что с ним случилось. Разве он этого не видит?

Прижимаюсь нежным поцелуем к его груди.

— Ты знаешь, что случилось с твоей мамой? — говорю я неуверенным голосом, почти боясь спросить, но также желая узнать как можно больше, раз уж он заговорил.

Он замолкает на мгновение. Отводит руку от моей спины и проводит ею по своей небритой челюсти.

— После того, как мой отец нашел меня на ступеньках своего трейлера… он привез меня в больницу. Оставался со мной, — рассказывает он голосом полным благоговения. — Я и не подозревал, что он был таким великим режиссером. Не то, чтобы я вообще знал, что это значит. Позже… намного позже, я узнал, что он потратил целый съемочный день, сидя со мной в больнице. Тогда, как я думал, запомнил только его глаза и что у него самый ласковый голос. Они не были злыми, хотя я вздрогнул, когда он коснулся меня… — он замолкает, потерявшись в воспоминаниях, и я даю ему время. — …и заказывал мне все мыслимые и немыслимые вкусности, и отправлял их в палату. Никогда не забуду выражение его лица, когда он смотрел, как я ем что-то, чего никогда не пробовал. То, что каждый мальчик в моем возрасте должен был попробовать уже много раз. Помню, как притворялся спящим, когда полиция сказала ему, что они нашли мою маму и привели ее на допрос… что рентгеновские снимки и анализы показали годы… — он останавливается, пытаясь подыскать правильное слово, я задерживаю дыхание, задаваясь вопросом, каким из ужасных альтернатив он воспользуется. — Недосмотра. И это единственный раз в моей жизни, когда я слышал, как мой отец использовал свое положение, чтобы получить то, чего он хотел. Слышал, как он спросил полицейских, знают ли они, кто он. Чтобы они согласовали с кем требуется, что с этого момента я буду находиться под его опекой. Что он наймет команду адвокатов, если понадобится, но так всё и будет. — Он качает головой, тихо посмеиваясь.

— Это… — я не могу подобрать слов. Не хочу обесценить воспоминания, сказав неправильные слова, так что просто оставлю всё как есть.

— Да. — выдыхает. — Я видел свою маму еще раз, но это было в зале суда. Знаю, что она попала в тюрьму, но больше ничего. Никогда не хотел этого знать. Почему ты спрашиваешь?

— Мне просто интересно, как ты ушел от этого. Подумала, если узнаешь, что с ней случилось… заполнишь все пробелы, которые захочешь, это может помочь. Кошмары могут исчезнуть и…

— Думаю, на сегодня достаточно делиться, — говорит он, прерывая меня и резко смещаясь, так, что я оказываюсь лежащей на спине, а он располагается на мне сверху, переплетаясь своими ногами с моими.

— О, правда? — я улыбаюсь, когда вижу, как напряжение на его лице ослабевает, а из глаз уходит боль. — Единственный способ заставить тебя говорить — обмен? Зуб за зуб так сказать?

— Ну… — ухмыляется он, прижимая меня бедрами к матрасу, — …ты видела мои татуировки. — Он с намеком выгибает брови. — Было бы справедливо…

Внезапная смена Колтоном темы не ускользает от меня. Свойственный ему переход к физическим отношениям между нами, когда я копаю слишком глубоко. Обычно я не решаюсь использовать интимную близость, чтобы облегчить боль печали внутри, но сегодня утром я просто хочу, чтобы он помог мне хоть ненадолго забыть о пробоине, оставшейся в моей душе с того дня два года назад.

Извиваюсь под ним, мое тело поет от желания, мне нравится игривая сторона, которая снова проявляется в нем, освещая темноту утра.

— А я думала, ты сказал, что на сегодня мы закончили делиться. — Звук его смеха приятно отдается в моей груди. Поднимаю голову вверх, захватываю его нижнюю губу и тяну. Низкое рычание желания доносится из глубины его горла, разжигая мое влечение к нему.

Он накрывает ладонью мою грудь, не зажатую его телом. Скользит большим пальцем по моему, уже затвердевшему соску, его прикосновение — пульсация ощущений, медленно вздымающихся во мне. Он наклоняется и прижимается мягким поцелуем к моим губам.

— Теперь что касается этой груди, — бормочет он, улыбаясь. Он сжимает мой сосок между большим и указательным пальцами, и поглощает мой вздох своим ртом. — Смогу ли я когда-нибудь насытиться тобой? — спрашивает он у моих губ. И я задаюсь тем же вопросом. Я когда-нибудь устану от него? От этого? От его вкуса или его прикосновения, или гортанного звука, выражающего, что я заставляю его испытывать, когда прикасаюсь к нему? Он всегда будет доводить меня до беспамятства? В какой-то момент моя жажда должна быть удовлетворена. От одного его прикосновения мои мысли исчезают, остается только одно. Это слово мелькает у меня в голове.